Исповедь Стража
Шрифт:
— Что случилось? — спросил он, и голос его был глубок и мягок.
— Мне не верят, — со вздохом, похожим на всхлип, сказал Золотоокий.
— Расскажи, — попросил Айо, и Золотоокий заговорил — с болью, с обидой, словно исповедуясь. И когда он закончил, Айо положил ему руки на плечи и внимательно, серьезно посмотрел в глаза Золотоокого, и лицо его в этот миг стало определенным — необыкновенно красивым и чарующим. — Это не наваждение, поверь мне. Это не наваждение. Я-то знаю, что есть наваждение, а что — истина.
— Но почему тогда?..
— Я не знаю. Надо подумать. Надо увидеть мне самому…
— Но я… — Он не договорил.
Айо коснулся рукой его лба и властно сказал:
— Спи.
И Золотоокий тихо опустился на землю; веки его словно налились свинцом, голова упала на плечо… Он спал.
Сказала Йаванна, горько плача:
— Неужели все, что делала я, погибло? Неужели прекрасные Дети Илуватара очнутся в пустой и страшной земле?
И встала ее ученица по имени Весенний Лист.
— Госпожа, позволь мне посетить Сирые Земли. Я посмотрю на то, что осталось там, и расскажу тебе.
На то согласилась Йаванна, и Весенний Лист ушла во тьму.
Почва под ногами была мягкой и еще теплой; ее покрывал толстый слой извергнутого вулканами пепла. Как будто кто-то нарочно приготовил эту землю, чтобы ей, ученице Йаванны, выпала высокая честь опробовать здесь, в страшном, пустом, еще не устроенном мире, свое искусство. Соблазн был велик. С одной стороны, следовало, конечно, вернуться в Валинор и рассказать о пустоте и сирости Арды, а с другой — очень хотелось сделать что-нибудь самой, пока некому запретить или указать, что делать… Очень хотелось. И она подумала — не будет большой беды, если я задержусь; совсем немножко, никто и не заметит. Она не думала, что сейчас идет путем Черного Валы — пытается создать свое. Она не осознала, что видит. Видит там, где видеть не должна, потому что в Средиземье — Тьма, и она знала это, а во тьме видеть невозможно. Но сейчас ей было не до того. Она слушала землю. А та ждала семян. И Весенний Лист прислушалась, и услышала голоса нерожденных растений, и радостно подумала — значит, не все погибло, когда Светильники рухнули. То, что было способно жить в новом мире, — выжило. Она взяла горсть теплой, мягкой, рассыпчатой земли, и была она черной, как Тьма, и, как Тьма, таила в себе жизнь. И Весенний Лист пошла по земле, пробуждая семена. Она видела Солнце и Луну, звезды — но не удивлялась. Почему-то не удивлялась. Некогда было. Да и не могла она осознать этого — пока. А все росло, тянулось к небу, и вместе с деревьями и травами поднимался к небу ее взгляд. И забыла она о Валиноре, захваченная красотой живого мира.
И все же скучно было ей одной. И потому появились в мире поющие деревья и говорящие цветы, цветы, что поворачивали свои головки к Солнцу всегда, даже в пасмурный день. И были цветы, что раскрывались только ночью, не вынося Солнца, но приветствуя Луну. Были цветы, что зацветали только в избранный день, — и не каждый год случалось такое. Ночью Колдовства она шла среди светящихся зловеще-алых цветков папоротника, что были ею наделены спящей душой, способной исполнять желания. Но такое бывало лишь в избранный час. Со дна прудов всплывали серебряные кувшинки и мерно покачивались на черной воде, и она шла в венке из мерцающих водяных цветов. Она давала души растениям, и они говорили с нею. И духи живого обретали образы и летали в небе, качались на ветвях и смеялись в озерах и реках.
И вырастила она растения, в которых хотела выразить двойственность мира. В их корнях, листьях и цветах жили одновременно смерть и жизнь, ибо полны были они яда, который при умелом использовании становился сильнейшим лекарством. Но более всего ей удавались растения, что были совсем бесполезны, и смысл их был лишь в их красоте.Запах, цвет, форма — ей так нравилось колдовать над ними! Она была счастлива, и с ужасом думала о возвращении. Ей казалось: все, что она создала, будет отнято у нее и убито… Но она гнала эти мысли.
В тот день она разговаривала с полевыми цветами.
— Ну, и какая же от вас польза? Что мы скажем госпоже Йаванне в вашу защиту, а? Никакой пользы. Что же мы будем делать? Как нам оправдать наше существование, чтоб не прогнали нас?
— Наверное, сказать, что мы красивы, что пчелы будут пить наш нектар, что те, кто еще не родились, будут нами говорить… Каждый цветок станет словом. Разве не так?
Весенний Лист обернулась. Кто-то стоял у нее за спиной — высокий, зеленоглазый, с волосами цвета спелого ореха. Одежда его была цвета древесной коры, а на поясе висел рог охотника. Сильные руки были обнажены до плеч, волосы перехвачены тонким ремешком. Весенний Лист удивленно посмотрела на пришельца.
— Ты кто таков? — спросила она. — Зачем ты здесь?
— Я Охотник. А зачем — зачем… наверное, потому, что надоело смотреть, как Оромэ воротит нос от моих тварей.
— Как это? — засмеялась она. Смешные слова — «воротит нос».
— Говорит, что мои звери бесполезны. Он любит лошадей, собак любит — чтобы травить зверей Мелькора. Да только есть ли эти звери? А в Валиноре он учит своих зверюг травить моих тварей… Я говорил ему — не лучше ли натаскивать собак все же в Эндорэ, на злых зверях… А он убивает моих. Тогда я дал им рога, зубы и клыки — защищаться. А он разгневался и прогнал меня. Вот я и ушел в Средиземье. Вот я и здесь. — Он широко улыбнулся. — Зато тут никто не мешает творить бесполезное — так он зовет моих зверей. А я думаю — то, что красиво, не бесполезно хотя бы потому, что красиво. Смотри сама!
Нуменор, Нуменор и еще раз Нуменор! Таким языком писали чувствительные светские повести времен Тар-Ванимельдэ. Слишком непочтительное отношение майя к своему Вале, слишком человеческое. И мировоззрение как раз тех времен, когда всюду процветало неверие, презрение к низшим, когда люди начали отдаляться от эльфов и досадовать на то, что слишком рано умирают, — а ведь еще столько развлечений впереди… Да, тогда Тень исподтишка, незаметно начала окутывать Нуменор.
Кстати, именно тогда короли и перестали быть столь священными особами — еще до начала отступничества. Так что писать на них сатиры стало в порядке вещей. Кто только ни изощрялся! От высшей знати до школяров. Здесь как раз такое. Нет, если бы я писал сатиру на государя, я такой предмет и выбрал бы для своей повести. Очень подходяще. Очень. Просто лучше некуда — священная власть королей плоха, поскольку идет от таких же дурных господ — Валар, которые эту неправедную власть освящают и прикрывают.
Кстати, как-то непонятно — «красивое бесполезно». Никогда ни Валар, ни эльфы так не считали. Красота полезна уже сама по себе, потому что она — красота. Тут я согласен.
…И она видела оленей, лис — ярких, словно язычки пламени; видела волков — Охотник сказал, что они еще покажут собакам Валинора. И отцом их был Черный Волк — бессмертный волк, волк говорящий. И они ехали по земле: она — на Белом Тигре, он — на Черном Волке. И не хотелось им расставаться — они творили Красоту. Охотник сотворил птиц для ее лесов и разноцветных насекомых — для трав и цветов; зверей полевых и лесных, и гадов ползучих; и рыб для озер, прудов и рек. Все имело свое место, все зависели друг от друга, и все прочнее Живая Красота связывала Охотника и Весенний Лист.
И случилось так: в ночи они увидели что-то непонятное, тревожное ипрекрасное.Две гибкие крылатые тени парили беззвучно в небе, кружась в лучах луны. Это был танец — медленный, колдовской, и они стояли, завороженные, не смея и не желая пошевелиться, и странная глуховатая музыка звучала в их сердцах.
— Что это? Кто это? — изумленным шепотом спросила Весенний Лист, глядя огромными глазами в лицо Охотнику.
— Не знаю… Это не мое. Оромэ тоже такого не создать…
А, собственно, почему? Потому, что все красивое и новое — только от Мелькора? Или потому, что противники Мелькора — бездари и негодяи именно потому, что они противники Мелькора?