Исповедь
Шрифт:
После того как ханум Гелин, Хосейн-ага и Мешеди Рамазан наняли грязную комнату в глиняном домишке по семь рупий7 за ночь, они снова принялись искать Азиз-ага. Они исходили весь город, спрашивали о ней возле мечети в будке, где сдают туфли, у каждого чтеца молитв, но она как в воду канула.
Площадь понемногу начала пустеть, и было уже довольно поздно, когда ханум Гелин в девятый раз вошла внутрь гробницы и увидела, что группа женщин и ахундов окружила какую-то паломницу, которая, крепко ухватившись за замок на решетке, целует его и громко кричит: «О дорогой имам Хосейн, услышь мои мольбы! В день воскрешения из мертвых, который будет длиться пятьдесят тысяч лет, когда у всех глаза вылезут из орбит, каким
— Я сделала такое, что боюсь, святой Хосейн меня не простит!
Она все время повторяла эту фразу, и слезы градом катились по ее лицу. Ханум Гелин узнала голос Азиз-ага, подошла к ней, взяв за руку, вывела во двор и с помощью Хосейн-ага проводила в комнату. Все собрались вокруг нее. Выпив два стакана сладкого чая, Азиз-ага взяла приготовленный кальян и сказала, что поведает свою историю лишь в том случае, если Хосейн-ага выйдет из комнаты. Когда Хосейн-ага вышел, Азиз-ага затянулась и начала свой рассказ.
— Душечка Гелин-ханум, знаешь ли ты, что когда я пришла в дом Гада Али, да простит его господь, то три года мы жили так, что даже Сакине Солтан ставила моего Гада Али в пример своему мужу.
Гада Али обожал меня. Однако в течение всего этого времени я ни разу не забеременела, а покойный муж все время твердил, что хочет ребенка. Каждую ночь он приставал ко мне: «Что же мне делать? Ведь мой род прекратится!» Сколько я ни пила лекарств, сколько ни молилась, ребенка у меня не было. Однажды ночью Гада Али заплакал и сказал: «Если ты согласишься, я возьму сиге8, она будет выполнять разные домашние работы, а потом, когда родится ребенок, я дам ей развод, и ты вырастишь ребенка как своего собственного». Я поддалась на его обман, да простит его бог, и сказала: «В этом нет ничего плохого. Я все сделаю сама».
Назавтра я накинула чадру, пошла и посватала для своего мужа Хадиче, дочь Хасана, который занимается приготовлением кислого молока. Она была рябой, черной и уродливой. Когда Хадиче пришла к нам в дом, на ее платье было столько заплаток, что, если бы ее с ног до головы осыпать просом, ни одно зернышко не упало бы на землю. К тому же женщина была так слаба, что стоило только взять ее за нос, как у нее выскочила бы душа. Ну, ладно, я была хозяйкой в доме, Хадиче работала, готовила обед.
Ханум, не прошло и месяца, как она стала поправляться, расцвела, располнела и забеременела. Она крепко обосновалась у нас в доме, муж выполнял все ее прихоти. Если в зимнюю стужу ей хотелось вишен, то Гада Али доставал их для нее из-под земли. Для меня наступили черные дни. Каждый вечер Гада Али, придя домой, нес в комнату Хадичи шелковый цветной платок.
Я же жила только ее милостями. И вот дочь того самого Хасана, у которой, когда она пришла к нам в дом, один туфель рыдал, а другой бил себя в грудь — такие они были рваные, — эта Хадиче теперь важничала и ломалась передо мной.
Вот тогда-то я поняла, какую совершила ошибку!
Ханум, девять месяцев я жила стиснув зубы, но перед соседями я старалась казаться довольной и веселой. Однако днем, когда мужа не было дома, Хадиче от меня хорошенько доставалось, пусть не передаст ей этого земля. Я клеветала на нее мужу и говорила: «Влюбился на старости лет в лягушачьи глаза! У тебя никогда не будет сына. Это нечистое семя. Это не твой ребенок. Хадиче забеременела от Мешеди Таги, который делает ложки». Хадиче же в свою очередь подстраивала мне разные пакости и наговаривала на меня Гада Али. К чему вас утомлять подробностями? Словом, каждый день в нашем доме происходили такие ссоры, что хоть уши затыкай. Своими скандалами мы надоели всем соседям.
Сердце мое обливалось кровью, больше всего я боялась, что родится мальчик. Я раскрывала книгу, делала разные заклинания, но ничего не действовало, как будто Хадиче, не дай бог, наелась свинины.
День ото дня она все больше полнела, пока, наконец, спустя девять месяцев, девять дней, девять часов и девять минут не родила. И что бы вы думали? Она родила мальчика!
Ханум, в доме собственного мужа я превратилась в стертую монету. Не знаю, имела ли Хадиче при себе позвонок змеи или опоила чем-нибудь Гада Али, но, дорогая ханум, да паду я за тебя жертвой, эта женщина, которую я сама привела из квартала трепальщиков хлопка, стала надо мной издеваться. Она сказала мне при муже: «Азиз-ага, постирай пеленки ребенка, тебя ведь это не затруднит, а мне никак не управиться».
Когда она это произнесла, я вспылила и при Гада Али наговорила и про нее и про ребенка все, что мне пришло в голову. Я сказала мужу, чтобы он дал ей развод, но он, да простит его господь, целовал мне руки и твердил: «Зачем ты так поступаешь? Как бы у нее не испортилось молоко, ведь это повредит ребенку. Подожди немного, мальчик начнет ходить, тогда я разведусь с Хадиче».
Но с тех пор я уже не могла ни спать, ни есть. И вот однажды, прости господи мои грехи, когда Хадиче ушла в баню, я осталась дома одна для того, чтобы сделать Хадиче зло, я подошла к колыбели ребенка, вынула из платка под подбородком булавку, отвернулась и проколола темечко ребенка, а потом в страхе выбежала из комнаты.
Ханум, этот ребенок не умолкал два дня и две ночи. Его крик разрывал мне сердце на части. Сколько над ним ни читали молитв, сколько ни лечили его, ничего не помогало. На второй день к вечеру он умер.
Как муж и Хадиче плакали и тосковали по ребенку! Я же как будто оледенела. Про себя я думала: по крайней мере им тяжело!
Прошло два месяца, и Хадиче снова забеременела. На этот раз я не знала, что сделать с собой, Ханум, клянусь святым Хосейном, от тоски я два месяца пролежала в постели, как мертвая. Через девять месяцев Хадиче разродилась мальчиком и снова стала дорогой и любимой.
Гада Али отдавал мальчику всю свою душу. Бог наградил его сыном с золотистой головкой. Два дня Гада Али никуда не отлучался. Он положил перед собой спящего ребенка и не отрываясь смотрел на него.
И опять все пошло по-прежнему. Ханум, я была не в силах смотреть на свою соперницу и ее сына. И однажды, когда Хадиче была занята, мне удалось отвлечь ее внимание и я снова проколола мальчику темечко булавкой. Этот ребенок тоже умер на второй день. Снова начались стенания и плач. Вы не можете себе представить, что делалось со мной. С одной стороны, я радовалась, что досадила Хадиче, принесла ей горе, но в то же время как я мучилась: на моей совести были две невинные жертвы. Я все время плакала и била себя по голове. Я так убивалась, что Гада Али и Хадиче жалели меня и удивлялись, что я так люблю ребенка своей соперницы. Но я плакала не о ребенке. Я плакала о себе. Я боялась страшного суда, боялась загробной жизни. В ту ночь муж сказал мне: «Значит не судьба, чтобы у меня был ребенок, видишь, мои дети не живут!»
Еще не наступили зимние холода, как Хадиче опять забеременела, и каких только обетов не давал мой муж, чтобы ребенок выжил. Он поклялся, что, если родится девочка, он отдаст ее замуж за сеида, а если родится мальчик, то назовет его Хосейном и до семи лет не будет стричь ему волосы. Потом он острижет волосы, возьмет равное им по весу количество золота и поедет на поклонение в Кербелу.
Через восемь месяцев и десять дней Хадиче родила третьего сына, но ее сердце как будто что-то чуяло. Она ни на минуту не оставляла ребенка одного. Я же не знала, что делать: убить ребенка или заставить Гада Али развестись с Хадиче. Но все это были пустые мысли! Хадиче опять заважничала и стала главной хозяйкой в доме. Она постоянно попрекала меня, командовала. Ей нельзя было ни слова сказать наперекор. Так продолжалось до тех пор, пока мальчику не исполнилось четыре месяца.