Исповедь
Шрифт:
Я все время гадала, убить мне мальчика или нет, и однажды ночью, сильно поссорившись с Хадиче, решила утопить ребенка. Я ждала два дня. На третий день Хадиче пошла в парфюмерную лавку купить сушеных фиалок. Я побежала в комнату и вытащила из колыбели спавшего ребенка. Потом достала из-под подбородка булавку. Но лишь только я дотронулась до его темечка, мальчик проснулся и, вместо того чтобы заплакать, улыбнулся мне. Ханум, я не знаю, что со мной стало. У меня не поднялась рука, ведь на самом деле сердце-то мое не каменное! Я положила ребенка обратно
Ханум, даже сейчас, рассказывая вам, я вся дрожу. Что же делать? Во всем виноват мой муж; это он сделал меня служанкой дочери человека, изготовляющего кислое молоко. Пусть не донесет ему об этом земля!
Я украла волосы Хадиче и снесла их еврею Мулла Ибрагиму, который был известен в квартале Рахчаман. Он мне поворожил. Я положила подкову в огонь. Мулла Ибрагим взял с меня три тумана, чтобы прокалить подкову в сале, и дал мне слово, что не пройдет и недели, как Хадиче умрет. Но о чем же говорить, если прошло более месяца, а Хадиче день ото дня все больше толстела, как гора Ухуд в Кербеле. Ханум, я перестала верить в гадания и заклинания.
Спустя месяц, это было в начале зимы, Гада Али сильно заболел, он даже дважды оставлял завещание, и мы кропили святой водой его горло. Когда Гада Али сделалось очень плохо, я пошла на базар и купила яд. Я принесла его домой, засыпала в горшок с супом, хорошенько перемешала и поставила на огонь. Себе я купила готовый ужин и, придя домой, потихоньку поела одна. Наевшись, я пошла в комнату Гада Али. Хадиче дважды приглашала меня ужинать, говоря, что уже поздно, но я ответила, что у меня болит голова и что мне не хочется есть, пусть лучше желудок будет свободен.
Ханум, Хадиче в последний раз поужинала и легла спать. Я пошла к двери и стала прислушиваться, не раздадутся ли стоны. Однако стояла холодная погода, двери были плотно закрыты, и ничего не было слышно. Всю ночь я оставалась у постели Гада Али, как будто для того, чтобы ухаживать за ним. Перед самым рассветом, трясясь от страха, я опять подошла к двери и прислушалась. Я услышала плач ребенка, но у меня не хватило смелости открыть дверь. Тогда я опять вернулась к Гада Али. Ханум, вы не представляете, в каком состоянии я была.
Утром, когда все проснулись, я вошла в комнату Хадиче. Она лежала мертвая, черная, как уголь, чувствовалось, что она всю ночь металась: одеяло и тюфяк были сбиты. Я положила ее на тюфяк, натянула одеяло. Ребенок плакал и стонал. Я вышла из комнаты, вымыла в бассейне руки, затем, плача и ударяя себя по голове, рассказала мужу о смерти Хадиче.
Когда он спросил, отчего умерла Хадиче, я ответила, что она пила разные лекарства, чтобы забеременеть, и к тому же очень растолстела. Вероятно, с ней случился удар.
Никто меня ни в чем не подозревал, но я сама про себя думала: неужели это я загубила три души? Глядя на свое лицо в зеркало, я пугалась. Жизнь моя была отравлена. Я постилась, плакала, раздавала нищим деньги, но никак не могла успокоить свое сердце.
Бог знает что со мной творилось, когда я думала о судном дне, тяжести могилы, об ангелах смерти Накире и Мункире9. Поклявшись стать служанкой в святилище, я решила пойти в Кербелу, а так как Гада Али дал обет в честь сына, то я думала, что мы поедем вместе, но Гада Али каждый раз придумывал какой-либо предлог и говорил: «Поедем в Мешхед10 в будущем году». Но так как в том году свирепствовала эпидемия, он все откладывал и откладывал путешествие, а в конце концов умер.
Тогда я распорядилась сама. Я продала все имущество мужа, как он завещал. И вот присоединилась к вам. А этот юноша, который едет со мной и который называет меня своей матерью, есть тот самый Хосейн-ага, сын Хадиче. Я просила его выйти из комнаты, чтобы он не слышал моего рассказа.
Все молчали словно окаменелые. Глаза Азиз-ага наполнились слезами.
— Теперь я не знаю, простит ли мои грехи бог? Исцелит ли меня пророк в судный день? Ханум, сколько лет я лелеяла мечту поведать кому-нибудь о своих страданиях! Сейчас, когда я все рассказала, словно водой залила огонь, но что будет в день страшного суда?
Мешеди Рамазан Али помешал пепел в чубуке и сказал:
— Да простит господь твоего отца. А зачем мы все сюда приехали? Три года назад я занимался извозом на Хорасанском шоссе. Однажды я вез двух богатых пассажиров. Посредине дороги коляска опрокинулась, и один из них погиб. Другого я задушил сам и взял у него из кармана полторы тысячи туманов. Когда я повзрослел, мне стало ясно, что эти деньги добыты нечестным путем и их надо очистить в Кербеле. Сегодня я подарил часть из них одному улему11, и он освятил мне тысячу туманов. Теперь эти деньги кажутся мне более чистыми, чем молоко матери.
Ханум Гелин взяла из рук Азиз-ага кальян, сделала две затяжки, пустила густой дым и, немного помолчав, сказала:
— Я хорошо знала, что для Шахбаджи-ханум, которая ехала с нами, дорожная тряска очень вредна. Я даже гадала, и было дурное предзнаменование, но, несмотря на это, я ее повезла. Она была моей сводной сестрой, и ее муж стал моим любовником. Он привел меня к себе в дом и сделал своей второй женой. Это я колотила Шахбаджи-ханум так, что ее разбил паралич. И это я доконала ее в дороге, чтобы не делить отцовское наследство.
Азиз-ага от радости плакала и смеялась.
— О, значит, и вы тоже!.. — проговорила она.
Ханум Гелин, затянувшись кальяном, ответила:
— Разве ты не слышала на проповеди?! Если паломник отправился в путь, то пусть даже у него будет так много грехов, как листьев на дереве, он станет чистым и непорочным...
Заметки
[
<-1
]
Сеидами называются в Иране лица, считающие себя потомками пророка Мохаммеда.
[
<-2
]
3еленый цвет — цвет мусульманской религии.