Испытание волхва
Шрифт:
Это был громадный обломок горной породы серо-желтоватого цвета, бугристый, с неровными краями, словно неведомый могучий великан вырвал его от скалы. Кроме него в помещении ничего не было – ни языческих идолов, которых старуха ожидала увидеть, ни мебели. Сначала бабка Матрёна решила, что это гигантский золотой самородок, и даже ахнула мысленно. Но потом она подумала, что этого не может быть, слишком уж он громаден. Её практический ум не понимал, как этот кусок скалы мог оказаться здесь, ведь дверь была слишком мала для него. Она так и не смогла разрешить эту загадку, но догадалась, по аналогии с православным храмом, что это был алтарь, служивший языческому жрецу для совершения религиозных обрядов. И, со страхом вспомнив слухи о жертвоприношениях, которых требовали языческие боги от своих служителей, старуха приготовилась к самому худшему.
Тот, кто подал ей чашу с напитком тёмно-зелёного цвета, был уже незнаком ей, у него изменились и облик, и голос. Это был жрец Горыня.
– Испей, – велел он.
И она беспрекословно повиновалась, приняв из его рук чашу, изукрашенную таинственным причудливым орнаментом. Сделала несколько глотков, чувствуя, как страх и неуверенность покидают её. Ещё за минуту до этого она жалела, что оказалась здесь. И если бы бабке Матрёне представилась возможность бежать, то она охотно воспользовалась бы ею. Останавливало её только то, что дверь охранял аспид, который, как она подозревала, не выпустил бы из комнаты никого без разрешения жреца. То, что четырёхглавый змей выглядел как резьба по дереву, не обманывало старуху, не забывшую своё недавнее видение. А после того, как она отведала напиток, данный ей жрецом, это уже не казалось ей ни странным, ни невозможным. В этой комнате («капище» – прозвучал в голове старухи чей-то чужой голос, поправляя её) реальность стала чем-то зыбким, туманным, а суеверия уже не казались досужей выдумкой, но обрели плоть и кровь. Голова у бабки Матрёны слегка кружилась, мысли путались, и всё, что происходило с ней сейчас, походило на сон, в который она погрузилась незаметно для себя, перестав чему-либо удивляться. А главное – бояться, потому что это было всего лишь сновидением, и она знала, что когда проснётся, то ничего этого не будет, а останутся только воспоминания, да и те вскоре исчезнут…
И обычно своенравная, не терпящая чужого влияния старуха снова покорно кивнула, когда жрец потребовал:
– Повторяй за мной!
Он говорил:
– Владыка наш Велес, чародейство ведущий, за скотами и зверями радеющий, жизнь им дающий и отнимающий, услышь молитву мою тебе!
И она вторила ему:
– … молитву мою!
Голос, который она слышала в своей голове, теперь звучал извне, наполняя капище.
– Велес, велемудрый, ты венец делу всему и жизням земным. Обращаюсь к тебе с просьбой призреть чадо, отошедшее к тебе не по своей воле, не по твоему желанию. Наречена была при рождении Машенькой, из рода гусиного, в образе птичьем. Будь к ней милостив!
– … будь милостив! – повторяла старуха, и чувствовала, как боль перестаёт терзать её, отпускает.
– Пусть наполнится душа моя радостью от сотворённого тобою, ибо молитва моя совершается с сердцем чистым и помыслами светлыми.
– … с помыслами светлыми!
– Благослови, Велесе, пусть будет так!
Жрец смолк, и бабка Матрёна тоже. Слезы опять текли по её морщинистым щекам, но они приносили ей уже не страдание, а успокоение. Словно Бабка Матрена выполнила свой тяжкий долг, и освободилась от гнетущей её душу тоски.
А капище наполнял аромат можжевеловой ветки, которую поджёг жрец, куря фимиам богу Велесу. Слабый дымок, слегка дрожа, поднимался вверх, а это значило, что языческий бог принял подношение, и уже не надо ни о чём беспокоиться…
Это сказал бабке Матрёне Олег, когда провожал её домой. После обряда она отказалась встречаться с Мариной, попросив:
– Ты не говори ей, что я приходила, а главное – зачем. Я знаю, она меня не осудит, а всё же…
И, помолчав, добавила почти виновато:
– И никому не говори. Всё-таки отец Климент брат мне. Что люди подумают?
– Я понимаю, Матрёна Степановна, – сказал Олег. – Это останется нашей с вами тайной, обещаю. Но всё-таки позвольте вас проводить. Так мне будет спокойнее. Уж очень вы бледная.
И в самом деле, бабка Матрёна после того, что пережила в капище, чувствовала себя не очень хорошо. У неё ослабели ноги, и голова кружилась, а перед глазами плыла туманная дымка. И всё же она не жалела о своём поступке. Теперь душа её была умиротворена, а это казалось ей важнее, чем всё остальное, и даже собственное здоровье. Страдания плоти ничто перед душевными муками. Бабке Матрёне понадобилось прожить долгую жизнь, чтобы прийти к осознанию этого. И она была рада, что поняла это прежде, чем оказалась на смертном одре, когда изменить что-либо будет уже невозможно.
– Проводи, коли хочешь, – согласилась она после недолгого раздумья. – Но только до оврага. От него до дома рукой подать, дальше без провожатого доберусь.
На том и порешали.
Из дома они вышли по-прежнему никем не замеченные. Марина, наконец укачав плачущую малышку, прикорнула рядом с ней, а Тимофей бдительно охранял их покой, не отходя ни на шаг от двери. Требуя тишины, он даже воронам строго-настрого запретил каркать, и те не издали ни звука, когда хозяин Усадьбы волхва со своей гостьей направились к калитке в ограде. Поэтому обычно всеведущий Тимофей на этот раз ничего не узнал, пав жертвой собственного деспотизма.
Олег и бабка Матрёна шли не спеша. Они не разговаривали, думая каждый о своём, но молчание не тяготило их. И только когда они уже подходили к оврагу, Олег произнёс:
– Сдаётся мне, Матрёна Степановна, что нам надо быстренько придумать какую-то версию нашей с вами совместной прогулки.
– Это еще зачем? – с удивлением посмотрела на него старуха.
– Глава поселковой администрации Нина Осиповна только что перешла овраг по мосту, и она уже заметила нас, – пояснил Олег. – Конечно, мы можем попытаться убежать от неё…
– Стара я, чтобы бегать, – нахмурилась бабка Матрёна. – Неужто ничего умнее в голову не пришло?
– Тогда я могу один, – предложил Олег, скрыв невольную улыбку. – Но вам всё равно придется отвечать на вопросы Нины Осиповны. Так что будем делать?
Но они так ничего и не успели придумать. Нина Осиповна, стремительная, как ртутный шарик, быстро преодолела разделявшее их расстояние и радостно воскликнула:
– На ловца, как говорится, и зверь! Олег Витальевич, ведь я к вам шла. Разговор есть.
– А я провожаю Матрёну Степановну, – сказал Олег.
Но он не стал ничего объяснять, а Нина Осиповна, обрадованная случайной встречей, не проявила любопытства. И бабка Матрёна избежала расспросов, которых так опасалась.
– Спасибо, что проводил старуху, – сказала она. – А то боялась, что не дойду обратно, сгину в чистом поле. Понять не могу, как зашла так далеко от дома. Словно морок какой.
– Так бывает, – охотно подтвердила Нина Осиповна. – Я сама иногда ничего не помню – где была, что делала. Утром из дома ушла, вечером вернулась – а дня будто и не было. Читала я в одном научно-популярном журнале, что этому даже есть название – закон Рибо.