Испытание. По зову сердца
Шрифт:
* * *
Теперь для группы Михаила Макаровича отпало Брянское направление. Главным стало Спас-Деменское, и Вера переехала из Брянска пока что к Ане. О Климе ему нечего было беспокоиться: он прекрасно знал, что его автоколонна вернется на свою базу.
Вера распрощалась со своим «отцом» Владиславом Филимоновичем:
— Спасибо вам, дорогой Владислав Филимонович! Дайте я вас поцелую. От всей души желаю вам дождаться освобождения родного вам города и после жить много-много лет. А когда кончится война, мы вас обязательно найдем и тогда вспомним это тяжелое время.
К аптеке подкатил грузовик, и вбежал Клим.
— Здравствуйте! Юля, быстро давай чемодан.
Посадив Веру в кабину, Клим газанул в сторону Рославльского большака.
Давно машина скрылась, даже улеглась в вечернем воздухе поднятая ею пыль, а аптекарь Владислав Филимонович все стоял и смотрел в непроглядную темень.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Для подготовки войск к предстоящей Смоленской операции командование Западного фронта еще до начала сражений на орловском плацдарме предусмотрительно стало выводить дивизии в резерв, по одной из каждой армии правого крыла и центра.
В число первых попала и дивизия Железнова. Генерал Соколовский, намереваясь использовать это соединение на главном направлении, вывел ее в свой резерв, на обжитый фонд землянок дивизии, ушедшей на передовую.
Первые три дня Железнов дал частям на приведение в порядок подразделений, жилья, оружия и для отдыха людей. Не успело еще дойти это решение до частей, как лес загудел веселым гомоном бойцов, гармошками, песнями.
Лишь командованию дивизии было не до отдыха и песен. Надо было тщательно рассмотреть план боевой подготовки на первые три дня и утвердить места учебных полей, полигона и стрельбища.
Когда все было решено, Железнов отпустил людей. Остался лишь Хватов.
— Я задержался, Яков Иванович, вот по какому делу. — Хватов пригласил Железнова к столу и сам опустился на стул. — Наше недалекое будущее я представляю себе так: куда бы нас ни двинули, нам все равно не миновать главного направления, а может быть, придется и наносить главный удар, это значит, первым прорывать вражескую оборону. А раз это так, то нам следует каждую роту и батальон сделать стальной ударной силой. Для этого их надо сцементировать так, чтобы они не дрогнули ни перед стойкостью врага, ни перед его опорными пунктами и «крепостями». Поэтому за это дело должны взяться не только политработники, но и все командиры, в том числе и ты, и Бойко, и Добров, и Васильев. И действительно смело и решительно. Ну как? Согласен?
— Согласен за исключением начальников штабов. У них, Фома Сергеевич, сейчас работы по горло.
— А я бы их взял. Они у нас все коммунисты, и они без лишнего упрашивания сами поймут важность этого поручения и найдут для него время.
— В отношении начальников штабов давай сделаем так — сначала посмотрим их штабную загрузку, а потом, в зависимости от нее, дадим и это дело. — Железнов вернул листы Хватову. — Они, друг мой, основные лошадки в управлении части и в бою и в резерве.
* * *
На третий день командование дивизии направилось в полки, а начальники родов войск — по своим частям. Хватов взял на себя полк Дьяченки, который в партийно-комсомольском составе понес самые большие потери.
Сначала на батальонных партийных собраниях были рассмотрены заявления вновь вступающих в партию. Их было порядочно.
Все заявления дышали беспредельной любовью к Отчизне, преданностью Коммунистической партии и заканчивались словами: «хочу сражаться коммунистом».
Уже солнце спустилось к верхушкам берез, по-вечернему зазвенели комары, когда Хватов записал в свою книжечку последнего кандидата на парторга разведроты. После он встал и пошел по тропе размяться. Вместе с ним пошагал и Журба — замполит полка.
— Вот что, Роман Карпович, — Хватов остановил Журбу, — хотя мы чертовски устали, все же давай, пока здесь Дьяченко, рассмотрим хотя бы основные мероприятия партийно-политической работы. Это у нас времени займет немного.
Журба согласился. Но только они опустились на травку у землянки замполита, как из-за кустов выскочил «газик» и, круто повернувшись в сторону от дороги, остановился невдалеке от них. Из машины вышла Валентинова. Ее лицо светилось радостью.
— Видимо, сын прозрел, — тихо сказал Хватов. — Слепой он у нее был.
— Товарищ полковник, — пошла она к Хватову, — разрешите обратиться. Я только что с места прежнего расположения, забирала там остатки своего парка, и вот туда, — глотая от волнения воздух, прерывисто говорила Ирина Сергеевна, — прилетел наш самолет. Летчица, — посмотрела она на письмо, — Тамара Каначадзе. Тамара сообщила, что у них ваша Наташенька...
— Наташенька? — Фома Сергеевич произнес это так удивленно, что Журба замер на месте.
— Да. Ее они вывезли оттуда, с вражеского тыла. — И Валентинова вручила ему письмо. — В нем, видимо, все сказано.
Фома Сергеевич, этот закаленный в боях воин, разволновался так, что даже затряслись руки.
— Я вас, Фома Сергеевич, очень хорошо понимаю. Поезжайте, заберите Наташку и везите ее ко мне. А там подумаем. Поехали?
— Да у меня своя машина.
— Тогда всего хорошего! — Валентинова помахала рукой, села в «газик» и помчалась. Тамара Каначадзе ей вручила и другое письмо, адресованное Железнову.
Валентинова, еще держа пакет в руках, весело сообщила:
— А я сейчас обрадовала Фому Сергеевича.
— Обрадовала. Чем?
— Дочурка его нашлась. Она у наших летчиц, на аэродроме.
— Что ты говоришь? Действительно, радость.
— А это вам, — Валентинова протянула письмо Железнову. — Наши летчицы оттуда, из тыла привезли. — Дальше Яков Иванович ее не слышал и стал читать.
Это письмо его и обрадовало и озадачило тем, что в нем находилось письмо Веры, адресованное матери. Но, несмотря на всю его лучезарность, это письмо посылать Нине Николаевне никак было нельзя: в нем не было строк, которые раскрывали бы душевное огорчение потому, что она не видела мать, когда та была у отца на фронте.