Испытание
Шрифт:
Поездки по далекому материку запечатлевались в ее памяти длинными ровными дорогами, огромными сверкающими белизной панелей и стеклом залами, слепящими вспышками надоедливых фотокорреспондентов. И еще лицами, лицами, лицами — доброжелательными, любопытными, скептическими, враждебными, недоумевающими, морщинистыми, бородатыми, холеными, холодными… И повсюду — выступления, интервью, рассказы… Они готовились поведать фронтовые эпизоды, собрались делиться мыслями о войне и мире, а зал требовал другого, не связанного с войной. Вопросы сыпались самые неожиданные: как часто вы пьете чай и с чем предпочитаете — с молоком или со сливками; какая марка американской автомашины вам пришлась больше по душе; есть ли у вас дома холодильник; занимаетесь ли вы спортом и ваше мнение об азартных играх — и многие другие странные вопросы, с непривычки казавшиеся оскорбительными, ставящими в тупик. Прежде чем высказаться, каждый из членов делегации искал в них тайный смысл и каверзу, пытался
Маршрут по стране подходил к концу, когда на одной из пресс-конференций Зарема получила персональную записку. К ней обращались как к специалисту, ученой в области медицины мозга. Одно это уже должно было ее насторожить, ведь везде ее представляли врачом, прошедшим всю войну в полевом госпитале, и кто мог знать в далекой стране, что она занималась исследованиями в области мозга. Потом, задним числом, она поняла, что ей следовало почуять опасность. Она же не только не забеспокоилась, но и дала ответ на приличном английском языке. Зал заинтригованно вслушивался, как мягкий акцент разносился через мощные репродукторы, отдаваясь звонким резонансом под потолком.
— В записке спрашивается: «Как вы, ученая-медик, смотрите на возможность пересадки мозга умудренного опытом и знания ми академика молодому человеку?» — прочла она и, переждав хохот, ответила: — Пройдет лет сорок — пятьдесят — и это технически станет возможным. Если, конечно, найдется человек, который согласится в течение нескольких часов, что длится операция, перепрыгнуть из юности в старость, и при этом лишится радости процесса познания мира, трепета первого в жизни свидания, первого поцелуя, первой любви… Я не сомневаюсь, что с другой стороны проблем нет: в зале отыщется не один доброволец, который захочет освободиться от своего дряхлого, заезженного временем тела, ревматизма и вставных челюстей и заполучить в подарок крепкую, стройную, мускулистую фигуру спорт смена… — Смех, потрясший зал, не задел своим крылом Зарему, — холодок и мрак горя не отпускали ее ни на миг…
В фойе ей навстречу направился седовласый, слегка сутулый, как с годами это случается с высокими людьми, худощавый и еще бодрый, несмотря на солидный возраст, мужчина. Поклонившись, он посмотрел добрыми, с нескрываемой грустинкой голубыми глазами в лицо Зареме и тихо представился:
— Я автор записки. И тело у меня, как видите, дряблое, челюсти вставные, — произнес он обиженно. — Между прочим, я круглый год купаюсь в открытом бассейне.
— Простите, — смутилась Дзугова.
— Выпад против моих физических данных прощаю, но другое — не могу, — жесткие нотки прозвучали в его голосе, и он горячо обрушил на нее вопрос-обвинение: — Разве это не убийство — иметь возможность сохранить мозг гения, чтоб он еще послужил человечеству, — и не сделать этого?! Не могу понять вас, — он говорил с ней так, как обращаются к людям, с которыми бок о бок прожили не один год. — Я намеренно задал вам этот каверзный вопрос, — признался он. — Я верю в силу науки о мозге. По своим физическим данным человек уступает многим живым существам. Но не лев — этот царь зверей, превосходящий человека мощью, не пантера с ее поразительной ловкостью, не орел с могучими крыльями, — а человек, это слабое, хилое и беспомощное существо, стал властелином мира. И это чудо сотворил мозг. И он способен на большее! Пришло время создать таблетки, с помощью которых убийца станет кротким младенцем, вор — полицейским, падшая женщина — высоконравственной, нетерпимой ко всяким соблазнам гражданкой… Мы, ученые, с поразительной легкостью поможем им забыть, какие пороки ими владели. Студенту не нужны станут лекции, книги, конспекты, бессонные ночи перед экзаменами: чтобы запомнить — на всю жизнь! — уйму сложнейших таблиц, законов, цифр, дат, имен, веществ, реакций и — чего еще там нужно! — чтобы вобрать в себя всю эту премудрость, студенту-химику, память которого отказывается принимать формулы веществ в их бесчисленном сочетании букв и знаков, потребуется только проглотить таблетку… Кто станет возражать, что подобные пилюли — прекрасное подспорье молодежи?! — воскликнул мистер Тонрад и вздохнул: — Но все это кажется мизерным, когда задумываешься о том, что мир на пороге катастрофы. Везде озлобление, паника, страх. Люди взывают к богу, взывают к королям, взывают к президенту с просьбой о частице счастья. Просят их, — а успокоим души людей мы, ученые! — Мистер Тонрад повернулся к Зареме. — Я ожидал найти в вас единомышленника, ведь вы на фронте воочию видели все безумие человечества, порожденное низостью природы людей. Сколько существует мир, столько веков делаются попытки за попытками перевоспитать человека, искоренить в нем дурное, вложить в него благородство и честность, доброжелательность и скромность, сострадание и отзывчивость… И все попытки бесплодны! Не удается добиться ощутимых успехов потому, что метод воспитания предполагает непременным условием наличие желания стать лучше со стороны самих людей. Должны быть их волевые
— Так вы разделяете убеждения мистера Тонрада? — спросила Дзугова.
— Конечно! — развел он руками. — Ведь я и есть Тонрад.
— Вы? — уставилась на него Зарема. — Значит, это мы с вами спорим…
— Деремся! — отрезал он. — Я прочел в газете вашу фамилию, и мне захотелось увидеть человека, который так резко отрицает „странную теорию мистера Тонрада“, — едко процитировал он…
Первая их встреча должна была произойти осенью 1939 года на международном симпозиуме в Женеве. Уже тогда они досконально знали труды друг друга и безжалостно иронизировали по поводу „коллеги из далекой страны“. Занимались они одной проблемой — исследованиями возможностей одного из участков коры человеческого мозга, у обоих были результаты, будоражившие весь мир, оба верили в безграничные возможности мозга, — но стояли на совершенно противоположных позициях, когда речь заходила об использовании выявленных путей воздействия на мозг. Их книги, положенные в стопку в порядке издания, представляли собой острейшую полемику и забавнейший диалог, в котором каждый для доказательства верности своего взгляда на проблему приводил неизвестные до сего времени факты и новые данные исследования, в остроумной форме опровергал доводы оппонента, не стесняясь острых сравнений и обобщений… Заочная письменная полемика наскучила миру академиков и докторов; ученый мир мечтал стать свидетелем того, когда они, наконец, столкнутся лицом к лицу, заранее предвкушая забавную, остроумную полемику неистовых фанатиков, как их единодушно окрестили за их темперамент. Но началась война, и их встреча вновь была отложена…
И вот теперь спустя годы доктор Дзугова слушает мистера Тонрада и убеждается, что его взгляды ничуть не изменились.
— …Я предлагаю благородный — ибо он затронет в одинаковой степени всех и каждого, будь он миллионер или нищий, умница или дурак, старик или младенец, — и единственный, — подчеркнул Тонрад, — проект сделать человечество счастливым. Каким образом? Чтобы ответить на этот вопрос, определим вначале, что такое счастье. Это удовлетворение своей семьей, домом, машиной, детьми, это покой и укрощение желаний…
„Удовлетворение“, — несколько раз повторил мистер Тонрад и заявил, что в силах ученых отыскать способ воздействия на мозг людей таким образом, чтобы они были удовлетворены своей жизнью, перестали роптать, бунтовать, жадничать, накапливать деньги, завидовать, чтобы ими овладел покой. Можно отработать и чисто техническую сторону проблемы воздействия, например, путем распространения по всему миру специального газа.
Их беседу прервал советник посольства, обратившийся к Дзуговой:
— Простите. Делегация отправляется устраиваться в отель…
— Как я сегодня слышал, вы всю войну мечтали о тишине, миссис Дзугова, — усмехнулся Тонрад. — А дали согласие поселиться в „Синеве сна“. Это отнюдь не лучший выбор: отель находится в центре города, вокруг адский шум. Я могу вам порекомендовать другой, чья прелесть в том, что он расположен на лоне природы, в царстве тишины…
— Да, но „Синева сна“ уже забронирована, — замялся советник.
— Это я улажу, — заявил Тонрад. — Мистер Ненн — мой близкий друг. Одну минутку, — он поспешно отошел…
…Зареме бы отказаться от предложения, сделанного мистером Тонрадом. Но разве человек знает, где его поджидает беда? Зарема не только не насторожилась, но более того: когда Тонрад предложил ей пересесть в его „форд“, согласилась. Они намного обогнали автобус с делегацией. По дороге, ловко управляя лимузином, Тонрад продолжал развивать свою идею…
— Вы пытаетесь переделать общество, а через него и чело века. А я наоборот: сперва выкорчую из него все дурное, — и общество станет другим. Но у меня появились враги. Что противопоставляют они моей теории? Мораль, этику, право, — Тонрад неожиданно рассвирепел. — Человек на каждом шагу попирает право и мораль. Любая страница истории наполнена убийства ми, кошмарами, подлостью. В войне ежедневно гибли тысячи людей — это воспринималось как должное. Стоило же мне вслух заявить о том, что необходимо воздействовать сразу на всех, как. в ответ заявляют, что, мол, не все захотят потерять свою индивидуальность… Но когда надо спасать миллионы, все человечество, весь мир, — тогда не до жалости отдельных индивидумов» как бы они нам дороги ни были…