Испытание
Шрифт:
Переночевала Вера у Марьи Васильевны, а рано утром поехала в Кунцево повидаться с Аней и Василием и узнать, куда передислоцировался полк.
Сидя в электричке, она всю дорогу думала о Стропилкине. Ей хотелось видеть в нем честного, смелого человека, и она не допускала мысли, что он мог сдаться в плен.
«Это дома возле матери он был таким избалованным, самовлюбленным неженкой, а на фронте в час опасности он, конечно, стал другим. Не может он изменить Родине, ведь он человек гордый, щепетильный… А еще что хорошего есть в нем?..» – неожиданно спросила она себя. Но сколько ни вспоминала она Стропилкина, никак не смогла ответить на свой вопрос.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Стропилкин прошел через несколько инстанций германских разведок и наконец попал в Смоленск.
В последний раз его вызвали на допрос ночью. Сгорбленный, обросший щетиной и дрожащий от страха, он стоял перед рыжеватым прилизанным майором, развалившимся в глубоком кресле около большого письменного стола черного дерева. Напротив него за столом сидел переводчик.
– Ну что, господин Штропилькин? – спросил майор, рассматривая ногти на своих заросших рыжими волосами пальцах. – Что вы…
– Надумали, – подсказал переводчик.
– На-ду-ма-ли, – проскандировал майор.
Испуганные глаза Стропилкина забегали, он переводил взгляд с майора на переводчика.
– Прошу вас, господин переводчик… передайте господину майору, что я ничем не могу быть полезен германской армии… Я ведь гражданский… из запаса… инженер-строитель. Если нужно строить, – пожалуйста, я готов…
Майор разразился неестественно звонким смехом.
– Штройт?! – И снова захохотал. – Штройт! – Он встал, за ним поднялся и переводчик. – Господин Штропилькин, разрушайт!
Исчерпав запас русских слов, он перешел на немецкий.
– Господин майор говорит, – пересказывал Стропилкину переводчик, – что вам в последний раз предлагается подумать, чем вы могли бы быть полезны германской армии в деле уничтожения большевиков и большевистского строя. Как видите, мы вас не принуждаем, а только предлагаем добровольно сделать свое предложение. Если же ваш ответ будет отрицательным, то, сами понимаете, бесполезного человека нам держать незачем.
– Что же я могу еще надумать?.. – чуть не плача, спросил Стропилкин.
Майору это, видимо, надоело. Презрительно поглядывая на Стропилкина, он, заложив руки назад, покачивался на носках.
– Убрать! – скомандовал он наконец по-немецки.
Стоявший позади обер-фельдфебель открыл дверь, чтобы пропустить Стропилкина.
Майор увидел, как Стропилкин побледнел, медленно повернулся, словно хотел что-то сказать, потом нерешительно двинулся к двери. «Тесто! Сырое тесто! Из него можно слепить, что угодно!» – подумал майор и велел вернуть пленного обратно.
Когда Стропилкин снова вошел, майор выбросил вперед руку и выкрикнул:
– Хайль Гитлер!
Все, кто были в комнате, вытянули руки и уставились на застывшего в величественной позе майора. Лишь один Стропилкин пугливо переминался с ноги на ногу, не понимая, что от него хотят. Майор пристально смотрел на него, как бы сверлил своим взглядом.
– Ну!.. – Он сделал шаг к Стропилкину.
Стропилкин затрясся мелкой дрожью. Как будто загипнотизированный взглядом майора, он медленно потянул руку кверху.
– Schon! [13] – не скрывая своего удовлетворения, сказал майор и приказал обер-фельдфебелю поправить полусогнутую руку Стропилкина. – Фот так!.. – Он улыбнулся, выдержал некоторую паузу и снова гаркнул: – Хайль Гитлер! – И опять впился взглядом в пленного.
Стропилкин, на этот раз уже не дожидаясь принуждения, сам поднял руку. Майор подошел к нему и линейкой приподнял его руку повыше, сказав:
– Hoher!.. [14]
[13]
Schon – прекрасно (нем.).
[14]
Hoher – выше (нем.).
В третий раз Стропилкин проделал все это более энергично, майор сказал «Gut!» [15] – и распорядился переместить его из подвала в камеру второго этажа.
С этого момента жизнь Стропилкина изменилась. Через две недели в сопровождении одного солдата его отправили на территорию бывшего совхоза, находившегося вдали от населенных пунктов. Там солдат сдал его под расписку.
Поместили Стропилкина в общем бараке, который раньше служил коровником. Угрюмый вахтер, одетый в немецкий серый мундир и русские армейские штаны, указал Стропилкину его место на нарах. В бараке было темно, сыро и пахло мочевиной. Слабый свет маленьких электрических лампочек придавал помещению мрачный вид.
[15]
Gut – хорошо (нем.).
– Ужин в восемь, а подъем в шесть, – сказал вахтер и, заметив, что Стропилкин закоченевшими пальцами пытается расстегнуть шинель, добавил: – Не раздеваться!.. Вошь есть?
– Наверное, есть, – смутился Стропилкин. – Сами знаете, дорога…
– В гестапо сидел?
– Да.
– Тогда иди, постой в тамбуре… Из гестапо все вшивые приходят. Сейчас выдам тебе белье и вместе с другими пойдешь в баню… Ну, живо!..
Стропилкин круто повернулся и под раскатистый хохот вахтера почти бегом побежал к тамбуру.
– Вошь порождает вошь! – бросил вахтер Стропилкину вдогонку и пошел за ним в тамбур.
– Деньги, ценности и прочее есть? – понизив голос, спросил он, в упор глядя на Стропилкина.
– Что вы, откуда у меня ценности?! – залепетал Стропилкин.
– Все вы бедными прикидываетесь!.. Ну! Выкладывай! – скомандовал вахтер.
Стропилкин вывернул свои карманы. То немногое, что в них было, тут же забрал вахтер.
– Русский аль жид? – сложив все взятое у Стропилкина в ящик стола, спросил вахтер.