Испытание
Шрифт:
— Хорошо, что пришли. Столько хозяев на нашу машину, ужас, — сказал шофер.
Дубенко заехал домой. Рамодан остался ждать внизу. Богдан взбежал по лестнице наверх. Валя поджидала его, стоя у распахнутого окна. Стекла позванивали от стрельбы, и на них играли огоньки пожара. Внизу доносился все тот же рокот. Изредка в темное небо летели пунктирные линии трассирующих пуль, взвивались ракеты, разбрызгивая голубой свет.
— Я думала, ты не придешь.
Валя обняла его за шею. Он почувствовал ее холодные губы.
— Пойдем, Валюнька.
Они присели, Богдан снял кепку. Потом они поднялись, еще раз поцеловались и направились к выходу.
— Мы разве все бросим, Богдан?
— Вряд ли будет время и возможность возиться с вещами.
— Разреши мне взять мой желтенький чемоданчик.
— Ты собрала его?
— Да.
— Возьми, пожалуй.
— Там все то, что нужно мне и тебе на первый случай. И вот это я возьму на счастье, Богдан, — она приколола к груди безделушку, купленную в Мексике, — неизвестный по названию матерчатый цветок с двумя зелеными листиками. Богдан принял из ее рук чемодан светложелтой кожи — тоже его подарок из Америки — любимый чемодан Вали.
Они на минутку приостановились в дверях, окинули последним взглядом свое жилище и переступили порог.
— По этой лестнице бегал Алеша, — сказала Валя.
— Да.
— Тебе как будто все безразлично...
— Нет.
— И ты тоже вспомнил сейчас нашего Алешу?
— Вспомнил.
Она приникла к его руке, и слезы обожгли вожу.
— Перестань, Валя.
— Как тяжело... Невыносимо тяжело и обидно...
— Мне тоже не легче, Валюнька. Возьмем сердце в руки, так писал нам Тимиш.
Они спустились. Богдан положил чемодан в машину.
— Надо ехать поскорее, — сказал Рамодан, — ишь какой гул. Человека не слышно. Тут мотоциклист проскочил, где-то на левом фланге немцы прорвали оборону.
Шофер не мог протолкнуться. Вперемежку с воинскими частями двигались беженцы. Шли женщины, заспанные плачущие дети, ковыляли старики. Беспощадный злобный враг стучался в ворота. Никто не ждал от него пощады.
Баррикады, с оставленными щелями для проезда, мешали движению. На линии стояли трамваи. Их подвели к баррикадам, чтобы заткнуть бреши. В вагонах лежали мешки с песком. Возле баррикад дежурили ополченцы, — обвешанные гранатами. Город много делал «карманной артиллерии» — ее с избытком хватило на всех.
— Нам придется объехать боковыми, — посоветовал Богдан шоферу, — так мы никогда не переждем.
— Ни туда, ни сюда, товарищ Дубенко.
— Надо ехать.
— Не давить же народ, товарищ Дубенко.
— Давайте, я сам.
Дубенко пересел к рулю. Сильные звуки «клаксона» раздвинули немного толпу. Богдан тронулся осторожно. «Зис» пополз с тротуара на мостовую и начал продираться. Богдан решил опуститься в следующий переулок и, сделав небольшой крюк, выбраться из города.
— Вот как надо, — шутливо укорил он шофера, — а то стоял бы до прихода немца.
— Хай он сказится, тот немец, — смущенно проворчал потный шофер. — А вот опять пробка!
Из переулка выливалась стрелковая часть. Колыхались штыки. Шинели в скатах. Настоящие русские солдаты. Обмундирование обтрепано, обгорело от сражений. Но поступь уверенна, четка. И то, что они шли навстречу с такой уверенностью, рождало к ним доверие и благодарное чувство. Люди посторонились, прижались к домам. Походкой баловней сражений прошел взвод автоматчиков со своим короткоствольным оружием. Некоторые были перевязаны, значит, они уже сражались. Свежая кровь пятнами чернела на марлевых бинтах, даже ночью заметно.
От второй роты отделился человек с немецким автоматом, опущенным на ремне дулом книзу. Он бегом обогнал товарищей, что-то покричал командиру, шагавшему по тротуару, и бросился к дому Дубенко. Валя, смотревшая из окошка машины на этого человека, вдруг закричала: «Тима!» — хлопнула дверью и побежала к нему, расталкивая людей.
— Тимиш! Тимиш!
Дубенко побежал за Валей. Конечно, она обозналась, подумал он. Слишком часто вспоминала она Тимиша и, вот, в первом похожем на него бойце она узнала его. Но рост тот, широкая спина, хорошие плечи. Он повернулся на крик.
Тимиш поднял руки, особенно, по-своему, так делал он всегда в избытке восторга.
— Валя!
Валя упала в его объятия. Богдан достиг их одним прыжком.
— Тимка, родной!
— Други мои! Други мои!
Он смахнул слезу с ресниц, заулыбался своей хорошей улыбкой. Богдан щупал его крепкие плечи, мускулы рук, ремни снаряжения — еще не верилось, что перед ним тот человек, которого все больше и больше он боялся потерять в этом вихре. С каждым его письмом Богдан ближе познавал красивую душу этого человека.
— Друг мой, Тимка. Откуда, куда, родной?
— С фронта и на фронт. Мы передохнули четыре часа в вашем городе. Никак не мог выбраться к вам. Нельзя было... а теперь — прикрываем отступление. На нашем военном языке — в арьергарде.
— Но почему так, — вскричала Валя, — неужели нельзя было отпроситься к нам? Ведь ты идешь с боями от самой границы!
— Идем с боями — так нужно.
— Но тебя могут убить!
Это наивное восклицание заставило широко улыбнуться Тимиша.
Улыбка, осветившая изнутри это скорбное и постаревшее лицо, вдруг вернула им прежнего Тимиша, любившего и выпить и заспивать песни своим приятным голосом.
— Могут убить, Валюха? — сказал он. — Ну, щож будишь робить. Така, знать, моя доля. А можэ будя щастья и не убьют.
— Хотя бы, — сказала Валя, поглаживая автомат.
— Ну, что ж вы не говорите, где Танюха с дочкой?
— На Кубани. Отправили в хозяйство Максима Степановича.
— Писала уже оттуда?
— Писала, — сказал Богдан, — там мама, Алеша.
— Ну, дай им бог щастья. А де ж мой батько?
— На правом берегу. Перекинули его туда...
— Тогда правильные слухи бродили по Украйне. Взаправду гуляет наш батько по правому берегу. Хай, буде и ему щастье.