Испытание
Шрифт:
— Но, что с Валей?
— Ты ее проводил?
— Проводил.
— В вагон усадил?
— Усадил.
— Ручкой помахал?
— Как ручкой помахал?!
— Ну, поезд при тебе тронулся?
— Нет, я спешил на завод и она меня отпустила... Поезд был задержан. Как раз подошли санитарные с фронта.... Ну, что ты тянешь?
— Все понятно. Может быть, хочешь повидать свою жену?
— Повидать?!
— Ну, что ты изумляешься! На тебе лица нет. Как будто бы ты узнал ужасную новость. Радоваться нужно, дурень. Раз повидать — значит она где-то близко. В городе
— В городе, — Богдан еле подавил волнение, — не может быть.
— Работает в эвакогоспитале № 1124.
— Это безобразие, — возмущенным голосом произнес Богдан. — Это безобразие!
— Никакого безобразия нет. Не хочет покидать тебя.
— Это ты ее надоумил.
— Не будем вникать в подробности, Богдан. Вчера звонила она мне. Над заводом висело зарево. Ну, беспокоилась о своем благоверном.
— Я сейчас же поеду к ней.
— Э, нет. Не найдешь.
— Эвакогоспиталь 1124. У меня отличная память на цифры.
— Цифру-то я тебе и соврал, Богданчик! У нее сейчас много работы — скажу по правде, поехала с санитарным к фронту...
— Ты с ума сошел?
— Ну, ну. Ты не кричи. Теперь понимаю беднягу Валюшку. Пусть работает...
— Но если что случится?
— Случиться может и здесь. Тоже уже перешли в прифронтовую... По налетам чувствуешь? Когда будешь трогать из города, захватишь Валю с собой. Возьмешь на свой «дуглас». Не хочет от тебя отрываться.
— Но я должен вылететь в последнюю минуту. Самолет могут сжечь!
— Ну, сгорите вместе. Доставь ей такое удовольствие. Она у тебя хорошая, Богдан, но ты часто забываешь о ней. Надо все же не очень увлекаться... работой. Как настроения на заводе, в эшелонах?
— Как и тогда, в наши времена. Но сейчас значительно тяжелей.
— Сейчас тоже наши времена. Только тогда мы были с тобой менее зрелы и меньше забот было. За нас думали, а теперь самим приходится и мозгами поворачивать. Потому — кажется тяжелей. Надеюсь, говорю понятно?
— Убедил.
— Ты, конечно, знаешь, что город должен быть, в случае чего, оставлен противнику в неудовлетворительном состоянии?
— Знаю.
— Кто отвечает за взрыв завода? Ты?
— Я.
— Приготовил, чем?
— Привезли динамит из Кадиевки.
— Сегодня получишь две тонны тротила и детонаторы.
— Ты спокойно говоришь о таком ужасе, Николай.
— Приходится. Обязанности жестокие, Богдан.
— Но, может быть, не придется? — с надеждой в голосе спросил Богдан.
— Будем защищать город до конца. Столько, сколько нужно для планомерного стратегического отхода. Под городом устроим мельницу...
— Какую мельницу?
— Новое наше выражение. Для перемола его дивизий. Командую мельницей я. Это, правда, не твой гигант-заводище, но хозяйство ничего себе. — Трунов поднялся, обнял друга. — Может, не встретимся. Выезжаю туда...
— Туда?
— Да, тянет в сечь. Бродяжья кровь играет, труновская. Кстати, про отца. Работает старик, но в связи с продвижением немцев все труднее им. Позавчера еле-еле наладили радиосвязь...
Богдан ушел от друга с чувством грусти. Колька-пулеметчик, чубатый и озорной, с надорванным воротом гимнастерки, а теперь вот — генерал Трунов. Время, время. Почему тяжелей сейчас кажутся испытания? Неужели потому, что стали старше? Машина несла его к заводу. Вскоре позади остался наершенный, придавленный баррикадами город. Солнце гуляло по мокрым от вчерашнего дождя жнивьям и не могло их просушить. Подходила осень. В это время уже покрываются поля квадратами зяби, но сейчас... Он не находил этих черных квадратов. Земля ждала, но к ней не приходили!
В цехе гранат он застал отца за наладкой вторичной прессовки стакана. Руки старика были выпачканы в масле, он держал порванный стакан гранаты и журил рабочего-давильщика.
— Валюнька в городе, — сказал Богдан радостно.
Старик спрятал улыбку в усах.
— Ну? Стало-быть вернулась?
— Не уезжала она! — воскликнул Богдан. — Обманула.
— Вот оно что. И ты только узнал?
— А ты разве знал? — поймав улыбку у отца, спросил Богдан.
— Где мне все знать, — схитрил отец, — проста припомнил: какой-то голос, пискливый такой, звонил по телефону. Почудилось, Валькин.
— Вот, заговорщики!
— Непослушание от любви, Богдан, — резонно заметил старик, — надо ей простить. Был у Николая?
— Пришлет железнодорожный батальон. Желбат.
— Желбат, желбат, — старик усмехнулся чему-то.
Железнодорожный батальон восстановил движение через восемь часов. Дубенко прошелся по свежим шпалам, по рельсам, сохранившим еще кое-где сизую окалину прокатки. Вместо готовой фермы использовали для перекрытия двухтавровые балки, укрепив их на стыке опорой из толстых деревянных брусьев. Бык в разрушенной части разобрали ступенчато, после чего восстановили шпальной клеткой. Дубенко поблагодарил командира батальона — седого, весьма упитанного человека. Комбат сказал: «Спасибо, коллега». Оказывается, он был инженером-путейцем, строил Турксиб, вторые пути на Дальнем и еще кое-что.
К вечеру от завода прошел еще один состав. Семьдесят три вагона тяжело тащили два паровоза. Дубенко погрузил кроме оборудования большую половину сортового проката.
Богдан еле добрался до своего рабочего кабинета. Снова начиналась острая боль в ноге. Он лежал, прикрытый пледом, стиснув зубы. Отец, устроившийся вместе с ним, вошел, включал настольную лампу. Заметив страдание на лице сына, он подошел к нему и, откинув плед, принялся растирать ногу Богдана своими заскорузлыми, словно железными пальцами.
— Натру-ка тебе тем самым снадобьем, — сказал он. Вытащил из стола бутылку, засучил рукава, принялся массировать ногу. Едкие запахи денатурата, камфарного масла и нашатырного спирта разлились по комнате. Богдан почувствовал облегчение, благодарно пожал отцу руку выше локтя.
— Эх, ты! Главный инженер и директор! Дважды орденоносец! — пожурил старик. — Данька ты... Помнишь, как мальчонкой свалился с двухсаженной гати? Еле-еле в чувство тогда тебя привел. И чем? Как думаешь? Денатуратом. А помнишь, как ты да Колька Трунов из-под Горловки на побывку прискакали на буланых коньках?