Испытание
Шрифт:
Попадались уже разгрузочные площадки. Заводы прибывали к месту назначения. Оборудование складывали тут же, под откосом полотна, и потом с окриками: «Эй взяли, еще раз взяли», тащили в сараи, наспех построенные из бревен, теса и ветвей хвои. Рубились леса, по глубоким сугробам прокладывали дороги и тащили лес к месту стройки. Пусть не по нормам, но строительство шло. Горели леса и поляны огнями автогенной сварки, горели костры, возле которых жались рабочие и тут же варили пищу. Прокладывали новые линии передач, подтягивая поближе электрическую энергию. В тылах люди сражались с упорством и жертвенностью
На коротких остановках Дубенко, проваливаясь в снегу, бежал к этим новостройкам. Он предъявлял документы и спрашивал: как строят? Какие трудности? Как они выходят из положения с материалами, как закладывают фундаменты в мерзлом грунте, как идет сборка станков, как с энергией, с отоплением, откуда могут поступить материалы для выпуска продукции? Связи были нарушены, нужно было давать новые, и это волновало Дубенко.
— Построю, построю, — бормотал про себя Богдан, — не хуже других... — Ему хотелось скорее добраться до места и развернуть работу этими, невиданными еще в истории строительства темпами.
Два месяца от Украины до Урала, от разрушения до восстановления! Эти два месяца мучили его и стояли в мозгу, как серьезное предупреждение, как испытание.
Прозвенел под вагоном мост через реку, лежавшую уже под тонким ледком. Огнями встретила станция — место встречи с Рамоданом.
На станции они пошли в агитпункт. Там толпился народ. Агитпункт не мог вместить всех желающих. Все с эшелонов бежали сюда. На лицах многих какое-то ожидание не то неожиданной радости, не то еще большей тревоги. На всех станциях люди спрыгивали и бежали в агитпункты: узнать новости. Над толпой поднимался пар — все хотели протиснуться внутрь. Два политрука вынесли табуреты и в двух местах на перроне начали громко читать.
— О чем они? — спросил Дубенко.
— Доклад товарища Сталина, — ответил, не оборачиваясь, красноармеец в ватнике и черных обмотках. Он почти лег на спину впереди стоявшего человека и внимательно слушал, подняв уши шапки.
— А теперь речь товарища Сталина на Красной площади, — сказал тот же красноармеец, оборачиваясь к Дубенко. Его лицо сияло довольной улыбкой. Он весело сказал: — Все в порядке! Слышал: «Мы победим. Все немецкие захватчики, пробравшиеся на нашу территорию в качестве оккупантов, должны быть уничтожены до единого...».
Никогда, может быть, так не слушал народ. Сейчас решалась судьба родины, судьба семей, судьба завоеваний, купленных исполинским трудом. Решалась судьба каждого человека — жить или не жить. Смерть или победа! И здесь, в глубоких тылах, только так понимали новое испытание, возложенное на плечи народа.
В Москве, на мавзолее бессмертного Ильича, стоял спокойный человек в шинели воина и говорил на всю страну, на весь мир свои простые слова, от которых закипало сердце, поднимался дух, становилось легче дышать. Великая правда сияла над миром, реяло знамя грядущей победы...
— Еле-еле тебя разыскали, — Рамодан крепко пожал руку Дубенко, — кабы не был ты таким грязным и заснеженным, расцеловал бы.
— Рамодан! — обрадованно воскликнул Дубенко, — вторая радость за сегодня... Слышал?
— Еще по радио слышал. Настроение сразу поднялось, Богдане. Ты прямо не поверишь, посмотрел бы на наших хохлов: стали целоваться, обниматься. Куда кручина ушла, Богдане!
— Тургаев где?
— Ты что-то сразу принялся по-деловому, по-директорски. Пойдем, помоешься, поешь, что бог послал, может быть, и стопку найдем ради такого праздника, а потом все пойдет по-другому.
— Тургаев где? — снова переспросил Дубенко.
— Да там уже. На новом месте. Двести сорок вагонов разгрузки, сейчас мои сто пятьдесят кончают. Тяжеленько пришлось, если бы не пособили местные люди, просто караул кричи...
— Надо пойти в управление дороги, — предложил Дубенко, — как только эшелоны начнут прибывать, так чтобы их без задержки посылали к месту. Надо спешить — сроки знаешь?
— Звонил же по телефону. Знаю... Значит, прямо в управление? А людей ты не напугаешь? Погляди на себя в зеркальце.
Дубенко взял из рук Рамодана круглое зеркальце и увидел совершенно чужое лицо: намерзшие брови и ресницы, запавшие щеки, покрытые густой щетиной, начинающей уже распускаться в натуральную бороду, усы, торчавшие, как у ежика, ввалившиеся глаза.
— В самом деле, свинство полное, — сказал Дубенко, — просто неприлично. А все же в управление пойдем, Рамодан.
В управлении дороги их немедленно принял заместитель начальника дороги, молодой человек с тремя звездочками на черных петлицах гимнастерки. Он молча выслушал Дубенко, посмотрел на него своими черными, измученными от бессонницы глазами, и просто сказал:
— Ваши эшелоны я обязуюсь сам протолкнуть немедленно к месту, товарищ Дубенко. Мы сейчас работаем по-фронтовому.
— Спасибо, — поблагодарил Дубенко, шедший в управление с некоторым предубеждением. Но из короткого разговора в этом теплом кабинете, таком теплом, что Дубенко даже разморило, он понял, что железнодорожники тоже солдаты и готовы всячески помочь ему.
— Благодарить не за что, — сказал зам. начальника дороги и приподнялся, — делаем одно дело. Надо разбить Гитлера. Читали сегодня?
— Ну, как же!
— Вот это все...
Он улыбнулся хорошей улыбкой, пожал им руки, и вскоре его голос, иногда запальчивый, иногда убеждающий, услышали все диспетчеры дороги. Эшелоны авиазавода должны были итти без задержки.
ГЛАВА XXV
Очередной эшелон должен был притти к вечеру. Ночью поступали еще три. Отсюда их переправляли уже по горнозаводской линии в Предуралье. Рамодан провел Дубенко в комнаты для приезжающих Наркомата угля. Рамодан встретил здесь знакомых до Донбассу и они приютили его. Дубенко сходил в баню, поужинал, наконец, за настоящим столом, накрытым скатертью. Девушка, подававшая ужин, неожиданно оказалась женой крупного командира. Она тоже эвакуировалась, тоже с Украины, и работала здесь в столовой. После бесконечных мытарств по поездам, в метели и непогоды, все казалось настолько неожиданно приветливым, родным, что Дубенко чувствовал, как быстро восстанавливаются его физические и духовные силы. Здесь все было по-настоящему, тыл жил уверенно и чисто, и люди, попадавшие на места, попадали как бы домой. И вот, наконец, он мог лечь на холодные чистые простыни, укрыться одеялом и вытянуть свободные ноги. Дубенко прикрыл глаза, сладкая истома смертельно уставшего человека разлилась по его телу, и он заснул.