Исследование авторитарной личности
Шрифт:
Когда Томас взваливает ответственность на тех, кто «близок» к Христу, в действительности не признавая этого, он компрометирует Ветхий Завет, вместо того чтобы его принять, в конце концов он клеймит евреев. «Сатана постоянно пытается приблизиться к детям Бога через посредника. Он знает, что бесполезно напрямую нападать на дело живого Бога, но он всегда пытается дойти до каждого отдельного индивидуума через кого-нибудь, близкого к нему. Так было в случае с Иудой. Вспомним четвертую главу Евангелия от Матфея, где говорится, что Иисус победил дьявола. Если вы теперь откроете Евангелие от Луки, вы в описании Тайной вечери найдете, что пришел Сатана и был в образе Иуды Искариота. Он сказал: “Я не могу прямо к нему подступиться и должен потребовать смерти Иисуса Христа через кого-нибудь, кто близок к нему”». Отождествление евреев с убийцей Христа и особенно через ассоциации слов «Иудея», «Иуда», «еврей», весь этот пассаж изменяется в направлении трюка антифарисеев.
Религиозные отвлекающие маневры в действии
Согласно нашему основному тезису, религия, являясь сетью для ловли определенной группы населения, трансформируется в средство для политических манипуляций. Томас однажды утверждал: «Сатана сегодня не имеет власти над христианином, так как на Голгофе он пережил свое Ватерлоо». Такие языковые образы, подчиняющие спасение души земным событиям, являются символом отношения Томаса к религии. Голгофу он превращает, так сказать, в вечное Ватерлоо, так что его религия низводится до системы метафор для выражения «светских» битв и политической власти. Его ловкое толкование Библии ради идей, которые в основном несовместимы
Еще заметнее становится элемент богохульства, когда это касается содержания библейских историй, которые привлекает Томас. Сверхъестественное значение библейского понятия о «насыщении десяти тысяч», например, толкуется в смысле беспощадности и бесчувственности на земле. «Наш Господь, Иисус Христос, не является кормильцем, он кормит народ не ради насыщения. Что бы вы ни делали на словах и на деле, делайте это в честь Бога, ты знаешь, мой друг, что ты и я совершаем ужасную ошибку и что мы тому человеку больше вредим, чем приносим пользы, если мы ему что-нибудь даем, что ему не нужно. Не важно, что это, является ли это милостыней или тем, что мы для этих людей делаем, что он сам может для себя сделать. Ты отнимаешь у человека благодеяние жизни, ты лишаешь его радости труда. Мы должны покончить с современной ситуацией… как-нибудь, когда-нибудь. Если мы этого не сделаем, то мы и дальше приучим миллионы людей в этой стране принимать милостыню». Похожим образом он извращает идею Иисуса о хлебе жизни, чтобы использовать ее для клеветы на другие виды происхождения духа, а именно автономную мысль вообще и идеи реформы в частности. Однако для Томаса характерно, что он, атакуя просвещение, не отваживается в то же самое время нападать и на технику, так как она в конце концов является предпосылкой и жизненным элементом его собственного метода пропаганды. «Я желал бы, чтобы мы могли вспомнить о сегодняшней Америке. Многие люди бегают за теми или иными вещами, к тому или другому обманщику, и они ничего не достигают. Здесь настоящий хлеб жизни, я уверен, что наша душа это знает. Сколько людей имеется на свете, которые пытаются найти истину, действительные цели жизни, без Иисуса Христа. Слушайтесь Бога, кроме, как через него, вы не можете найти никакой великой истины. У меня есть желание к Богу, чтобы мы узнали эту великую истину. Не желайте себе, чтобы мы вернули воспитание. Я благодарю Бога, что мы имеем могущественного Бога, благодарите Бога за печатный станок, поблагодарите Бога за газеты, благодарите Бога сегодня и наберитесь мужества, так как наш Бог еще на своем троне. И я верю, что мы дадим залп, который услышат во всем мире». Запутанные предложения, подобные этим, верно отражают запутанные идеи ханжеского фанатика, сторонника двух вещей, «доброго старого времени» и «радио», которое дает ему возможность говорить.
Вера для Томаса не только суррогат, чтобы изменить мир, но она и предупредительное средство, чтобы действовать против любого изменения, любых времен, которые и без того автоматически классифицируются как коммунизм. «Вы не видите, что если мы не восхваляем святость Бога, если мы не провозглашаем справедливость Бога в этом мире, если мы не провозглашаем факт неба и ада, если мы не провозглашаем факт, что без спасения и кровопролития нет и прощения греха. Вы не видите, что только Христос и Бог господствуют, и что в конце концов над нашей нацией разразится революция». Хуже, чем в этих фразах, не могло произойти превращение христианского учения в лозунги политической власти. Идея таинства, что течет «кровь Христа», истолковывается с задней мыслью о политическом перевороте как раз в смысле общего «кровопролития». Так как кровь Христа якобы спасла мир, Томас и говорит о необходимости кровопролития. Убийство получает ореол таинства, так что в основном от жертвы Христа только и остается, что «кровь евреев должна течь». И распятие низводится до символа погрома. Важные причины говорят о том, что эта абсурдная трансформация играет большую роль в традиционных христианских представлениях, чем это может показаться с виду.
Трюк «Вера наших отцов»
Самым действенным связующим звеном между теологией Томаса и его политикой является идея «веры наших отцов». Ее можно назвать в основном антихристианской, так как христианство претендует на истину, и не на принятие ее через традиции: кто верит только потому, что это делали его предки, тот ни в коем случае не является верующим. Идея о предках имеет, кроме того, оттенок культа предков мистической природной религии, которой противоречит собственная сущность христианства. Однако этот натуралистический элемент христианской веры, где он замещает католическое понятие о живой церкви, присутствует повсюду в христианстве. Даже субъективистские, лютеранские мыслители, как, например, Кьеркегор, использовали это. Патерналистский авторитет выполняет всегда свою функцию – не давать уклониться тем, вера которых в истину самой христианской догмы поколеблена. В конце концов христианская вера насильно достигается светскими внешними средствами, контролем патриархальной семьи и в то же время воспринимается весьма респектабельно, смиренно и благочестиво. Томас этим призывом, основой его ортодоксии, открывает путь для интерпретации, которая может быть легко понята в смысле агрессивного нативизма. «Книга, которая объединила сердца миллионов людей, мужчин и женщин повсюду, та старая книга, которую любили наши отцы и матери, та древняя книга, которую они берегли и чтили и которую также и мы, настоящее поколение, читаем, – старая книга, святые страницы которой мы листаем сегодня после обеда, напоминает нам о прошлом и дает надежду на будущее и готовит нас к раю на небе, куда отошли наши отцы и матери за все эти долгие годы». Двусмысленное определение Америки как «христианской нации» является следующей ступенью. Томас ссылается этим на якобы решение нашего суда и постоянно дает понять, что он при этом думает об исключении евреев из американской общности. «Послушайте, вначале Америка была христианской страной. Что бы ни развивалось в нашей стране во время ее прогресса, является результатом американизма. Когда вы говорите об Америке, вы должны говорить о христианстве, так как Америка и христианство измеряются одними и теми же мерками». И здесь раздается его призыв «к настоящему сорту людей», под которым Томас, по-видимому, имеет в виду те же самые типы, которые в Германии проложили дорогу национал-социализму. «Вас, учителей, призываю я сегодня после обеда, чтобы напомнить Вам, чтобы Вы и в будущем держали Америку в своих руках. Как клонится сук, так и растет дерево, и как дерево падает, так оно будет лежать. Нам нужны учителя, чтобы учить великим принципам жизни. Мы должны провозгласить великую истину Бога, нам нужны судьи в наших судах, которые помнят символы наших отцов, которые до сих пор существуют». Что от этих учителей, судей ожидается строгость, едва ли стоит упоминать. Так силен традиционалистский стимулятор у Томаса, что он, несмотря на свое якобы отвращение к деноминации и конвенции, утверждает, что «единственный путь молиться Богу это – идти на то место, которое посвящено молитве». Такие высказывания, которые больше согласуются с римско-католическим учением, чем с протестантской доктриной об общем священнослужительстве, показывают еще раз, что Томас использует христианство как простую аналогию для всей светской авторитарной системы.
От поклонения предкам и христианской Америке только один шаг до высокомерного патриотизма. «Мы надеемся на Бога и на тех, кто верит
Мы парни старой бригады,
Мы сражались бок о бок, и плечо к плечу, клинок к клинку.
Наши парни сражались, пока не пали и погибли,
Они были так смелы и готовы к бою, так чисты и радостны.
Где парни старой бригады и где страна, которую мы знали?
Стойко, плечо к плечу и клинок к клинку
Готовые к бою с песней маршируют по нашему пути
парни старой бригады.
Слава их памяти, где бы они ни были,
Они были незабываемыми товарищами.
В то время как при поверхностном рассмотрении милитаристский символизм должен проявить религиозные идеалы, сама религия Томаса служит символом фашизма. Американский христианский крестовый поход обобщает обе вещи; пробуждение веры и ортодоксальное христианство, но их общим знаменателем в пропаганде является фашистская организация.
4. Идеологическая травля
Вводные замечания
По сравнению с методом Томаса, конкретное содержание его речей играет только побочную роль. Психологическое «размягчение» слушателей в смысле фашизма не дает ни единой политической программы, ни единой критики существующего общественно-политического порядка. То, что его выступление насквозь лишено настоящих теоретических положений, объясняется, во-первых, намерением быть «практичным», и, во-вторых, вероятнее всего, фактом, что у него нет никакой точной программы. Как большинство фашистских агитаторов, он, разумеется, руководствуется в меньшей степени политическими и социологическими рефлексиями, чем свойственным ему ярко выраженным чувством подражания пресловутым имеющим успех образцам авторитарных систем. Такой псевдотеоретичный подход наблюдается со времен начала режима Муссолини; он, по-видимому, имеет прочное основание в структуре самих авторитарных систем и может объясняться не просто циничным релятивистским презрением стоящего у власти разнузданного политика к истине и ее манифестации в теории. Скорее это можно приписать теории самой по себе, независимо от ее содержания. Даже если она исходит из произвольных домыслов, сам факт последовательного когерентного и консистентного мышления получает определенную собственную значимость, определенную «объективность». Она делает в глазах фашиста из теории проблематичное оружие, так как мышление само по себе отказывается быть только инструментом. Теория как таковая, рассмотрение автономных логических процессов, дает тем, на которых хочет оказать влияние фашист, некое чувство безопасности, разрешает им, так сказать, быть услышанными. Поэтому она, в основном для фашистов, является «табу». Его царство – это область бессвязных, неясных изолированных фактов, или, более того, форма их проявления. Чем изолированнее они приводятся, чем больше выбранные излюбленные темы привлекают внимание обоих – агитатора и слушателя, тем лучше для фашиста. С полной перспективой на успех он может одновременно, но псевдотеоретично ударить по обоим: по еврейскому банкиру и по еврейскому радикалу. Если бы он попытался объяснить взаимную связь понятий теоретически, то он наткнулся бы на величайшие трудности, был бы вынужден прибегать к несостоятельным, изношенным конструкциям, как это довольно часто происходит в фашистской пропаганде. Между тем Томас, чтобы пo возможности избежать этой опасности, придерживается нескольких опробованных популярных мелодий. Этим, по-видимому, объясняется частично малая сменяемость мотивов не только у него, но и у большинства ему подобных. Специальные контрмеры должны были бы, например, «связать» изолированные темы, чтобы снять их остроту, сконцентрировать спор на опасных пунктах или, может быть, наоборот, поставить на первый план те факты и структуры, которые обычно выпускаются в фашистских аргументах. Что бы Томас ни делал, он преследует цель найти деликатные невралгические пункты политических противоречий, от манипуляции которыми он надеется получить немедленное эмоциональное эхо. Свои политические темы он выбирает с точки зрения их психологической значимости. И таким образом, он предпочитает темы, в большей степени нагруженные аффектом: коммунизм, администрация, особенно обсуждение вопросов безработицы, евреев, определенные аспекты внешней политики.
Имидж коммунизма
Все время подчеркивалось, что кампания против коммунистической опасности и радикализма является одним из краеугольных камней фашистской пропаганды и была на примере Гитлера весьма успешной. Она возвращается со всеми атрибутами травли красных, само собой разумеется, в речах Томаса. Например, техника доносить на каждого, как на коммуниста, идеи которого не согласуются с тем, что он выражает большей частью словом «радикальный». В действительности под этим может подразумеваться каждый, кто следует прогрессивному направлению с революционным, подрывным оттенком, весьма полезным для пропаганды Томаса.
Антикоммунистические аргументы фашистов движутся все в одном направлении; коммунизм является непосредственной опасностью; немедленные контрмеры должны защищать традиционные институты собственности, семьи и религии. Однако бросается в глаза, что Томас никогда не апеллировал к коммунизму как таковому. Он не нападает ни на учение диалектического материализма, в котором он, очевидно, ничего не понимает, ни на практическую политику коммунистической партии, ни на реальные условия в России. Он никогда не затрагивает такие фундаментальные вопросы, как, например, возможно ли бесклассовое общество в современных условиях, или улучшилось ли положение масс в России. Он никогда не исследует конкретизированные марксистской теорией идеалы. Вместо этого он создает о коммунизме картину, как о призраке дьявола, который существует только для того, чтобы пугать людей видением их предстоящего уничтожения. Кроме как в самых туманных обобщениях, например материализма, он не нападает на марксистскую систему. Однако он оглашает «сказки» ужаса весьма фантастического содержания, которые похожи на записки сионских мудрецов. Он борется против «ветряных мельниц», строит параноидную систему, которую сам потом и атакует. Этот механизм имеет особое значение, так как он показывает глубоко укоренившуюся тенденцию в фашизме скорее выступать против воображаемых картин, чем против действительности, которую они изображают. По двум причинам преследуемые фашизмом большей частью являются фикциями по своей природе. С одной стороны, реальность таких групп, как коммунисты или евреи, не давали бы ему в достаточной степени объекта ненависти, так как Томас должен был бы обсуждать коммунистическую теорию, он бы подвергался опасности заинтересовать ею своих сторонников. С другой стороны, он рассчитывает, сознательно или неосознанно, на «параноидальную склонность» среди них, на нечто вроде мании преследования, которая стремится к подтверждению своих дьявольских призраков. Он знает, что может подчинить своему влиянию слушателей, только удовлетворяя это желание и приспосабливая свои измышления соответственно их психологическим желаниям. Основная схема – это коммунизм, характеризующийся как заговор, концепция, которая отражает конспиративный характер его собственного шантажа.
Этот аспект является не только образцом травли против красных, но и еще в большей мере образцом антисемитизма. Отвратительные и малопонятные карикатуры в «Штюрмере» характерны для всех действий фашистов. Психологическая атака относится в меньшей степени к евреям как настоящим людям, а в большей степени к их мифическому образу, который представляет собой смесь из восприятий, остатков архаического представления и проекций психологических инстинктов. В давние времена уничтожали магический образ, чтобы убить изображенного человека; сейчас можно говорить почти о противоположном: евреи уничтожаются, чтобы разрушить их образ. Часто поэтому может быть менее уместно защищать их от критики, которая в конце концов нацелена на фетиш, чем излагать фетишистскую природу фашистского понятия «евреи». Важно вскрыть элементы фетиша и их относительную независимость от действительности и проверить его психологическую функцию. Только так может быть эффективно уничтожен имидж. Ожидая защиты евреев, какими они являются по-настоящему, имидж их останется довольно непроницаемым, антисемитизм ведь базируется меньше на еврейских особенностях, чем на менталитете антисемитов26.