Исследование дома. Новая версия. Притчи, рассказы, эссе
Шрифт:
Я вежливо спросил, кто будет чистить бассейн.
– Вот они, – эвен нехотя кивнул на пацанов и отвернулся. Нет, он не был членом «Ротари», как не были и мальчишки. Но кем был я для этого эвена, пришелец с иным цветом кожи, проходящий человек?
Всё–таки я полез в бассейн. Термалка пахнет тухлым яйцом. Это сероводород. Но его немного, и к запаху привыкаешь.
Здесь никто никуда не спешит. И я не тороплюсь. Раскинув руки, лежу в термальной воде, глазею в небо. С высокогорий наносит клочья облаков. Если повернуть голову, можно увидеть ближние сопки в щетине сгоревших
Обсыхаю на солнце и через двадцать минут иду к палатке.
Масштаб потерь я оценил сразу. Открытый рюкзак лежал посреди поляны. Пакеты с вермишелью, конфетами и печеньем были разорваны. Я лишился и заварки. Ко всему, здесь похозяйничали лесные птицы. Среди прошлогодних листьев и первой летней травы я ничего не смог собрать. Две банки консервов, смятые, со следами зубов, я нашёл далеко на краю поляны.
У меня были шаткие версии. Человек с собакой? Удивила закрытая на все молнии палатка, где я оставил рюкзак. И ничего не пропало из вещей.
– Аккуратный разбой! – громко сказал я вслух, чтобы умерить свою нервозность. Судя по всему, я очень сильно прогневал хозяина этой местности. Когда–то здесь совершались камлания эвенских шаманов. Поставив палатку, я совершил н,он,е – грех, с точки зрения духов–людей.
Кое–как прибравшись, я отправился к Ольге. Она работала администратором в летнем лагере. Нужно было обсудить случившееся.
Ольга выше меня на три сантиметра. Высокий каблук делает её недоступной. Она наклоняется, скрадывая свой рост. В эту минуту Ольга напоминает мне Пизанскую башню. Чтобы не задирать голову, я слегка отстраняюсь. Так удобнее. На моём лице смесь шутовства и беспокойства. Наверное, вид у меня неважный.
– Всё решим завтра, – строго говорит Ольга, – сегодня много работы.
– Куда смотрит президент клуба Морчанский?! – восклицаю я патетически. Ольгу расстраивает моя нервная жестикуляция.
– Прошу тебя, успокойся! – Ольга не любит меня таким. И я возвращаюсь на свои берега.
Миновать бассейн я никак не могу. Нет ни эвена с ключом, ни мальчишек. Бассейн пуст и без воды кажется ещё непригляднее. Словно наизнанку вывернули грязное бельё. Однако входной вентиль открыт. И термальная вода медленно скрывает цементное дно и водоросли, смятые пластиковые стаканы и пачки из–под сигарет. С чувством лёгкой скорби я думаю, что может быть, вот так же начинался Всемирный потоп…
На мосту я смотрю, как паводок гонит глину и песок в набухшей реке. Вода от глины мутная, рыжая.
Из оставшихся продуктов я устроил себе обед. Вечером поужинал консервированной сайрой и лёг пораньше, чтобы скорее приблизить это «завтра», которое обещало так много. Я никак не мог уснуть и всё прислушивался к шорохам ночного леса и говору быстрой воды…
Я слышу топот лошадей. Духи–люди на скаку задевают палатку, она нервно дрожит и вибрирует. Я пытаюсь справиться с дрёмой, сделать решительный жест.
–Спи, спи, спи! – поют голоса. Наконец я просыпаюсь, раздёргиваю входной полог, что–то кричу. Я вижу чёрные футболки удаляющихся всадников.
Когда палаточный верх из серо–голубого стал оранжевым, я проснулся. Мой сон ещё гулял где–то рядом. Мне казалось, я слышу лошадиное ржание и гортанные голоса. Ночью было холодно. А день обещал жару.
Я выбрался из спальника, оделся и открыл вход. Утренний воздух принёс в моё жилище густые запахи остывшей ночной земли и речной сырости.
На ночь я всегда прячу обувь под днище палатки. Пошарив, вытащил кроссовки и, держа их в руках, оторопело смотрел на цветные шарики драже. В каждом из кроссовок каталась добрая горсть.
Я выругался, подумал и тихо выругался ещё раз. Слишком велики и абсурдны были усилия моих «шутников»! Ползать в потёмках среди травы, собирать рассыпанное днём? И как они догадались, где спрятаны кроссовки? Они следили за мной?
Я тщательно выбрился, насколько позволяла ледяная вода и ржавое лезвие «Жиллет», свернул палатку, собрал рюкзак. Трава была седая от росы, а мой завтрак скуден. Но костёр согрел и приободрил. Я ещё посидел, с грустью понимая, что сюда больше не вернусь. Хэвки – злой дух эвенов. Совсем мелочный и злой!
И я перешёл на другой берег.
Ольга с утра работала в огороде. День был выходной.
– Здесь! – указала Ольга. У неё удивительно красивые пальцы.
Среди свёклы и редиса мы развернули палатку. Ольга принесла одеяла. Я натянул над палаткой кусок плёнки. Палаточные швы могут не выдержать. Ливни здесь не редкость.
Мы пьём чай, смотрим сквозь запотевшее оконное стекло на нашу палатку и ждём дождя.
– Оленька, скажи… – говорю с заминкой, – ты не ротарианка?
Вопрос нелепый. И чтобы обозначить наличие шутки, я подчёркнуто серьёзен.
– Дай–ка мне твой лоб, – просит Ольга.
Я наклоняюсь к ней и смежаю веки. Я чувствую прикосновение губ.
– Температуры нет! – смеётся Ольга. И я умиротворён.
Дождь нехотя затянул свое только к вечеру. Гром перекатывается по горным склонам. Казалось, кто–то сталкивает большие бильярдные шары.
Быстро темнеет. У нас есть повод спрятаться в палатке. Мы прятались от дождя до утра. Этой осенью Ольга стала моей женой.
Ложка с отломанным краем
Это рассказ не о Маскаеве. Тем более, я почти ничего о нём не знаю.
Он говорил так же быстро, как думал. Сложно проговаривать слова, когда смысл ещё только отливается в форму и обжигает губы. Маскаев говорил, словно дул и прихлёбывал, как пьют горячий чай. Он писал стихи. В литературный сборник попало его стихотворение «Облака над Беринговым морем». Стихотворение так себе. Хорошее название, и подошло бы для хорошей картины. Но картины нет, а от стихотворения в моей памяти остались только строчки: «Облака уходят в Америку, мощный белый поток…» Дальше идут сетования, что облака русские, и автору до соплей жалко. Но, в итоге: «всё должно быть общим – море, небо и облака». Тогда о глобализме ещё не говорили.