Истина — пещера в Черных горах

Гейман Нил

— У всего она есть.

Я запоминал каждый ориентир: подняться у бараньего черепа, пересечь три первых ручья и идти по берегу четвертого до кучки из пяти камней, найти скалу, похожую на чайку, и свернуть в расселину между двумя острыми черными утесами, а там двигаться вдоль склона…

Я знал, что смогу все это запомнить. Что сумею отыскать обратную дорогу. Но туманы сбивали меня с толку, лишали уверенности.

Мы вышли к маленькому озерцу высоко в горах и напилить свежей воды, наловили огромных белых тварей, которые не были ни креветками, ни раками, ни омарами, и съели их сырыми, как

колбасу, потому что на такой высоте не из чего было развести костер.

Мы легли спать на широком уступе у кромки ледяной воды и проснулись в предрассветных облаках, когда мир был серым и голубым.

— Ты всхлипывал во сне, — сказал Калум.

— Мне снился сон.

— А мне не снятся плохие сны.

— Он был хороший, — сказал я. И не соврал, мне приснилось, что Флора еще жива. Она ворчала, что деревенские парни не дают ей проходу, и рассказывала мне о том, как пасла в горах стадо, и о разных пустяках, улыбаясь своей чудесной улыбкой и время от времени встряхивая волосами, рыже-золотыми, как у матери, хотя в волосах ее матери уже серебрится седина.

— Из-за хороших снов мужчина не должен плакать, — сказал Калум. И после паузы добавил. — Мне сны не снятся, ни хорошие, ни плохие.

— Совсем?

— Да, с тех пор, как я повзрослел.

Мы встали. И тут меня осенило:

— Они перестали тебе сниться после того, как ты побывал в пещере?

Он ничего не ответил.

Мы пошли вдоль обрыва в тумане, под восходящим солнцем. Туман словно впитывал в себя солнечный свет, но не рассеивался, а наоборот, густел, и я сообразил, что это, должно быть, облако. Мир тихо сиял. И тут мне показалось, что я вижу человека моего роста, маленького и горбатого, похожего на тень, — он маячил передо мной в воздухе, как призрак или ангел, и двигался так же, как двигался я. Его окружал мерцающий ореол, и я не мог судить, близко он от меня или далеко. На своем веку я повидал много чудес, сталкивался и с колдовством, но никогда еще не видел ничего подобного.

— Это магия? — спросил я, хотя ею вроде бы не пахло.

— Нет, — ответил Калум. — Всего лишь игра света. Тень. Отражение. Больше ничего. Я тоже вижу рядом с собой человека. Он повторяет мои движения. — Калум покосился в сторону, но я не видел, чтобы рядом с ним кто-то был.

А потом мерцающий человечек в воздухе побледнел и исчез, а за ним и облако, и наступил день, и мы остались одни.

Мы поднимались в гору весь день. Накануне, поскользнувшись у водопада, Калум подвернул ногу. Теперь она распухла у меня на глазах — распухла и покраснела, но он ни разу не замедлил шага, и если ему было больно, на его лице это не отражалось. Когда очертания мира стали расплываться в сумерках, я спросил:

— Сколько еще?

— Час. Может, меньше. Около пещеры устроимся на ночлег. Утром ты пойдешь внутрь. Возьмешь столько золота, сколько сможешь унести, и мы уберемся с этого острова.

Тут я посмотрел на него: волосы с проседью, серые глаза, огромный человек, похожий на волка, — и сказал:

— Ты хочешь спать у пещеры?

— Да. В пещере нет никаких чудовищ. Никто не вылезет оттуда ночью и не нападет на нас. Никто нас не съест. Но до утра внутрь заходить нельзя.

А потом мы обогнули осыпь, черные и серые камни, почти

загромоздившие тропу, и увидели темное отверстие.

— И это все? — спросил я.

— А ты ждал мраморных колонн? Или пещеры великана из бабьих сказок?

— Наверное. Она выглядит слишком просто. Дыра в скале. Тень. И никто ее не сторожит?

— Никто.

— Пещера, полная сокровищ. И ты единственный, кто может найти ее?

Калум засмеялся — отрывисто, словно залаяла лиса.

— Жители острова знают, как ее найти. Но они слишком умны, чтобы идти сюда, чтобы брать отсюда золото. Они говорят, что пещера делает человека злым: каждый раз, как ты входишь в нее за золотом, она съедает кусочек добра в твоей душе. Вот почему они сюда не ходят.

— И это правда? Она делает человека злым?

— Нет. Она питается чем-то другим. Не добром и не злом. По крайней мере, не напрямую. Ты можешь взять из нее золото, но после… — он запнулся. — После этого все становится пустым. Меньше красоты в радуге, меньше смысла в проповеди, меньше радости в поцелуе… — Он глянул на зев пещеры, и мне показалось, что в его глазах мелькнул страх. — Всего меньше.

— Для многих блеск золота затмевает красоту радуги, — сказал я.

— Я тоже такой — во всяком случае, был таким. Да и ты…

— Значит, войдем на рассвете.

— Ты войдешь. Я подожду снаружи. Не бойся. Пещеру не охраняют чудовища. И на золоте нет заклятия — оно не исчезнет, если ты не знаешь заветного слова.

И мы устроились на ночлег — вернее, просто сели в темноте, прислонившись к холодной скале. Заснуть я и не надеялся.

— Ты уже брал отсюда золото, — сказал я. — Купил на него дом, невесту, доброе имя.

Его голос раздался из тьмы:

— Да. И когда я все это получил, оно стало для меня ничем — меньше чем ничем. И если золото, которое ты завтра достанешь, вернет нам Короля За Водой, и благодаря ему он снова будет править нами и принесет в нашу страну покой и достаток, для тебя это все равно ничего не будет значить. Будет так, словно все это случилось с человеком из сказки, которую ты услышал.

— Я живу ради того, чтобы вернуть нашего короля, — ответил я.

— Ты отдашь ему золото, — сказал он. — Твой король захочет еще золота, потому что так устроены короли. Все как один. И с каждым твоим возвращением сюда оно будет значить меньше. Радуга будет значить меньше. Убийство человека будет значить меньше.

Во тьме наступила тишина. Я не слышал птиц — только ветер кричал и метался среди горных пиков, как мать, потерявшая ребенка. Я сказал:

— Нам обоим приходилось убивать мужчин. Убивал ли ты когда-нибудь женщин, Калум Макиннес?

— Нет. Я не убивал ни женщин, ни девушек.

В темноте я погладил свой кинжал, нащупал дерево и центр рукояти, холодное лезвие. Калум Макиннес был у меня в руках. Я не собирался ничего ему говорить — только ударить где-нибудь в горах, ударить единственный раз, точно и надежно, однако сейчас кто-то будто вытянул из меня слова помимо моей воли.

— Говорят, была одна девушка, — сказал я. — И терновый куст.

Молчание. Свист ветра.

— Кто тебе сказал? — спросил он. И потом: — Все равно. Я не убил бы женщину. Ни один порядочный человек не убьет женщину…