Истина — пещера в Черных горах

Гейман Нил

Она выбралась из-под кровати, вся в пыли и паутине, но даже с измазанным лицом она была прекрасна, и хотя в ее волосах запуталась паутина, и они посерели от пыли, было видно, что они длинные и густые, рыжие с золотым отливом. На мгновение она напомнила мне дочь, но моя дочь смотрела бы мужчине в глаза, а эта испуганно потупила взор, точно боялась, что ее вот-вот ударят.

Я дал ей немного нашего овса, а Калум вынул из кармана несколько кусочков вяленого мяса. Она вышла в поле и вернулась с парой тощих репок, а потом приготовила нам еду на троих.

У

нее не было аппетита. Я съел свою долю. По-моему, Калум так и остался голодным, когда покончил со своей. Он налил нам всем виски; она лишь пригубила его, разбавив водой. Дождь стучал по крыше, в углу капало, но я был рад даже такому неуютному пристанищу.

Вскоре пришел хозяин. Он ничего не сказал, только посмотрел на нас раздраженно и недоверчиво. Снял шляпу и плащ из промасленной дерюги и бросил на земляной пол. С них сразу натекла лужа. Молчание угнетало, и Калум Макиннес нарушил его.

— Ваша жена оказала нам гостеприимство, когда мы нашли ее. А найти было трудновато.

— Мы просили гостеприимства, — добавил я. — И у вас просим.

Хозяин что-то неразборчиво буркнул.

Горцы тратят слова неохотно, как будто это золотые монеты. Но обычай блюдут свято: странники, которые просят гостеприимства, должны его получить, будь они даже в близком родстве с их кровными врагами.

Женщина — она была едва ли старше девушки, а борода ее мужа уже побелела от седины, так что на минуту я подумал, уж не приходится ли она ему дочерью, но нет: в доме стояла лишь одна кровать, хотя и узковатая для двоих, — так вот, женщина вышла во двор, в маленькую пристройку для овец и вернулась оттуда с овсяными лепешками и вяленым окороком — видимо, там у нее был тайник. Нарезав снедь тонкими ломтиками, она положила ее на деревянный поднос перед мужем.

Калум налил хозяину виски и сказал:

— Мы ищем Туманный остров. Не знаете, там ли он?

Хозяин поглядел на нас. Ветры в горах свирепые, и они обрывают слова, стоит им только появиться на губах. Он нахмурился, потом сказал:

— Да. Я видел его нынче с вершины. Он там. Не знаю, будет ли завтра.

Мы спали в доме, на плотно утоптанном полу. Очаг не грел, потому что огонь в нем погас. Хозяин и его женщина спали в своей кровати, за занавеской. Он сделал с ней супружеское дело под овечьей шкурой, служившей им вместо одеяла, но сначала побил ее за то, что она впустила и накормила нас. Я все слышал, не мог не слышать, и в ту ночь мне трудно было найти сон.

Мне доводилось ночевать и у бедняков, и во дворцах. И под открытым небом, и до этой ночи я сказал бы вам, что мне все едино. Но тогда я проснулся до первых лучей, уверенный, что мы должны уйти из этого дома, сам не зная почему, и разбудил Калума. Приложил палец к его губам, и мы тихо покинули эту лачугу на горном склоне, так и не попрощавшись с хозяевами, и никогда еще я не уходил ниоткуда с такой радостью.

Мы отошли от этого дома примерно на милю, и я сказал:

— Остров. Ты спрашивал, там ли он. Но если когда-то он был там, куда же он мог деться?

Калум

помедлил. Он словно взвешивал свои слова, а потом ответил:

— Туманный остров не похож на другие острова. И туман, который его окружает, не похож на другие туманы.

Мы шли по тропинке, которую сотни лет топтали полчища овец и оленей и очень немного людей.

— Еще его называют Крылатым островом, — сказал Калум. — Кое-кто говорит, это потому, что сверху он напоминает бабочку с распростертыми крыльями. Но я не знаю, правда ли это. — И добавил: — А что такое правда? Вот и Пилат спрашивал: «Что такое истина?»

Спускаться всегда труднее, чем подниматься.

Я поразмыслил над его вопросом.

— Иногда мне кажется, что правда — это место. Для меня она похожа на город: есть, может быть, сотня дорог, тысяча тропинок, и все они рано или поздно приведут тебя в одно место. Неважно, откуда ты вышел. Если ты идешь к правде, то доберешься до нее, какой бы путь ты ни выбрал.

Калум Макиннес посмотрел на меня сверху вниз и промолчал. Потом сказал:

— Ты ошибаешься. Правда — это пещера в Черных горах. Туда ведет только один путь, один единственный, и путь этот труден и коварен, а если ты выберешь неверную тропу, то погибнешь, в одиночестве, на склоне горы.

Мы перевалили через хребет, и перед нами открылось побережье. Я видел поселки, стоящие у воды. А еще я видел впереди, по ту сторону моря, высокие черные горы, выступающие из тумана. Калум сказал:

— Там твоя пещера. Вон в тех горах.

Кости земли, подумал я, глядя на них. А потом мне стало не по себе от этой мысли о костях, и, чтобы отвлечься, я сказал:

— И сколько же раз ты бывал там?

— Только однажды. — Он помедлил. — Я начал искать ее, когда мне исполнилось шестнадцать, потому что слышал легенды и решил, что если буду искать, то найду. А нашел только в семнадцать и принес оттуда столько золотых монет, сколько смог унести.

— И не боялся проклятия?

— Когда я был молод, я ничего не боялся.

— И что ты сделал с этим золотом?

— Часть закопал, я один знаю где. Другую пустил на выкуп за девушку, которую любил, а еще построил для нас с ней хороший дом.

Тут он умолк, точно сказал чересчур много.

На пристани не было перевозчика. Только маленькая лодчонка, где едва уместились бы три человека обычного роста, была привязана к стволу прибрежного дерева, скрюченного и полумертвого, а рядом висел колокольчик.

Я позвонил, и вскоре на берег спустился толстяк, владелец лодки. Он сказал Калуму:

— Переправа будет стоить тебе шиллинг, а твоему пареньку — три пенса.

Я выпрямился. Может, я и не такой большой, как другие мужчины, но гордости у меня не меньше, чем у любого из них.

— Я тоже мужчина, — сказал я. — И я заплачу тебе шиллинг.

Перевозчик смерил меня взглядом и почесал бороду.

— Прошу прощения. Глаза мои уж не те, что прежде. Я отвезу вас на остров.

Я протянул ему шиллинг. Он взвесил его в руке.