Истинный джентльмен
Шрифт:
– Сцена и любовь поклонников? – предположил я.
– Да, – усмехнулась Селин. – И любовь.
Я слушал ее с открытым ртом. Я знаю, что влюбленный человек склонен выдумывать себе то, чего нет на самом деле, но я готов поклясться в том, что в глазах Селин мелькнуло какое-то особое выражение. Она словно спрашивала меня о чем-то… или намекала… или призывала к чему-то…
Но в этот момент наше уединение было нарушено. Новому гостю вздумалось побеседовать со знаменитостью, и мне пришлось отступить в сторону. Больше за весь вечер я не смог подойти к
Я никогда не был специалистом в сложной науке ухаживания за женщинами и не мог достойно соперничать со всеми этими ловкими господами, которые соревновались за право пододвинуть стул Селин или поднять упавший цветок или веер. Они как мухи жужжали вокруг нее, а она принимала ухаживания с благосклонной, но рассеянной улыбкой. Два раза мне показалось, что я поймал на себе ее внимательный заинтересованный взгляд, но, конечно, я ошибался. В каждом городе ей встречается сотня таких, как Майкл Фоссет. Королева не может помнить всех своих подданных, а им остается лишь наслаждаться ее далеким светом и не мечтать о большем!
Моей решимости помнить о Селин как о прекрасном недоступном видении хватило ненадолго. Я вернулся в Лондон, продержался ровно две недели (огромный срок, учитывая то, что о Селин я думал постоянно!) и рванул в Италию. Селин Дарнье была уже в Риме, где на первый же спектакль я послал ей корзину белых роз. Естественно, без визитной карточки. Она не должна думать, что я вульгарно пытаюсь завоевать ее расположение.
Все время, что Селин пела в Риме, я любовался ею из бельэтажа и посылал ей цветы. Таких, как я, было немало. В Риме Селин пользовалась, пожалуй, успехом даже большим, чем в Париже. Итальянцы намного экспрессивнее французов и уж тем более нас, англичан, и они приходили от Селин в неистовый восторг. А я был настолько глуп, что ревновал к каждому, кто осмеливался подойти к сцене и лично вручить красавице свой букет!
Затем была Венеция, где я попал на карнавал, устроенный специально для знаменитой певицы. На один вечер венецианский особняк на площади Святого Марка вернулся на несколько столетий назад. Домино и маски, скрывающие половину лица, костюмы, изменяющие до неузнаваемости, бесконечные танцы и фейерверки, свечи в высоких золоченых подсвечниках и конфетти… Если бы не маленькие катера за окном вместо проворных гондол, можно было подумать, что хозяин особняка и вправду изобрел машину времени и нашел способ забросить всех нас в шестнадцатое столетие.
Селин искренне наслаждалась праздником. Несмотря на маскарадный костюм, я сразу узнал ее. Только она умеет двигаться с такой фацией и достоинством, только она в состоянии носить старинное венецианское платье с пышными рукавами-фонариками с таким же шиком, как и современный наряд. Платье Селин было молочно-белого цвета, из расшитой золотом парчи. Ее блестящие черные волосы были уложены в высокую замысловатую прическу. В руке она сжимала атласную маску, поблескивающую драгоценными
Конечно, человеку, привыкшему к сценическим костюмам, маскарад кажется приятной забавой! Я же в нелепом наряде Пьеро чувствовал себя глупо и старался не попадаться Селин на глаза. Вокруг нее были блестящие сеньоры в бархате, и проворные мушкетеры, и рыцари, и Арлекины, и пираты… Зачем ей грустный неловкий Пьеро?
И все же я столкнулся с Селин носом к носу. После очередного танца я спасался бегством от одной назойливой хохотушки Коломбины. Спрятался за колонну и буквально налетел на Селин, которая обмахивалась своей маской как веером. Я обомлел и даже забыл поздороваться.
– О, мсье Фоссет! – воскликнула Селин. – Вам ужасно не идет этот костюм. Вам следовало бы нарядиться звездочетом или художником.
Я не мог вымолвить ни слова. Удивительным было то, что она узнала меня спустя три недели после нашего случайного знакомства, узнала в этом дурацком костюме. Более того, она запомнила мое имя! От счастья голова шла кругом…
– К сожалению, мне не подвернулось ничего более достойного, – ответил я. – В этом костюме я действительно выгляжу глупо.
– О нет, не глупо, – покачала головой Селин и улыбнулась так, что мое сердце на секунду перестало биться. – Просто намного красивее было бы… Хотя нет, не то…
Она нахмурилась, стараясь подобрать подходящий английский оборот.
– Другой костюм подчеркнул бы ваши достоинства, – продолжила она по-французски и начала переводить.
Но мои познания французского были достаточно глубоки.
– Боюсь, что вы ошибаетесь, – ответил я на том же языке. – Если говорить о достоинствах, наряд Пьеро – лучшее для меня решение.
Грустный поэт у ног прекрасной принцессы – что может подходить мне больше?
– Вы говорите по-французски? – удивленно воскликнула Селин.
– Немного. – Ее удивление было мне непонятно.
– Как вам не стыдно! – рассмеялась Селин. – Вы хладнокровно заставляли меня демонстрировать мой отвратительный английский, в то время как мы могли спокойно разговаривать на французском!
Видимо, кокетливо-беспечная атмосфера венецианского карнавала уже ударила Селин в голову. Иначе она ни за что бы не позволила себе расточать такие улыбки, от которых меня бросало то в жар, то в холод.
– Вы отлично говорите по-английски, мадемуазель Дарнье, – возразил я, стараясь не смотреть на ее соблазнительные губы.
– Зовите меня просто Селин, – сказала она с обезоруживающей простотой. – А я буду звать вас Мишель. Вы не против?
Против? Да я полжизни отдал бы, чтобы услышать свое имя из ее уст!
– Вы можете звать меня, как угодно, – прошептал я.
Если бы на дворе был действительно шестнадцатый век, я бы немедленно опустился перед Селин на колени и признался бы ей в любви. Но в двадцатом веке даже на карнавале Пьеро не встают на колени перед королевами. Они слишком боятся насмешки и ревностно оберегают свои чувства…