Истины нет
Шрифт:
— Виконт, — спокойно произнес архиепископ, — умерьте пыл. Пусть договорит.
— Я не ведал, что свитки зачарованы, — угасшим голосом закончил Конфлан, склонив голову.
Кровь тягучими капельками сбегала к кончику носа и нехотя срывалась на пол.
— Я тщательно проверил их, едва отыскав в королевском скриптории.
— Отыскал в скрипториях? Учти, это была твоя последняя ложь, — без малейшего раздражения проговорил Женуа.
Юстициарий уже чувствовал прикосновение холодного лезвия к шее. Хотя нет. Его казнят не мечом. Его повесят, как обычного бродягу. Вот Этруско, может быть, обезглавят, но точно не его.
— Однажды ко мне явился незнакомец, — залепетал он. — Лицо его было скрыто капюшоном, но он сказал, что пришел от Ворона, что он его правое крыло. Он проник в самое сердце дворца незамеченным и предложил сделку. Он обещал достать
— А взамен? — мрачно спросил Марк.
— Я не знаю. Но они угрожали, — юстициарий молящим взглядом обвел окруживших его людей. — Я согласился, иначе они убили бы меня. И всех, кто в родстве со мной. Мое древо бы зачахло. Я…
Марк наотмашь влепил Конфлану оплеуху:
— Врешь! Ты наверняка думал лишь о том, что в тени этого несчастного ребенка станешь править сам.
— Но в нем течет кровь короля, — просипел юстициарий.
— Это уже не важно, — заговорил архиепископ, поднимаясь. — По краю громадной пустыни текла небольшая речушка. Она была хила и слаба, и с каждым днем земля отбирала все больше сил у нее. Но от ветров, что пролетали над ней, она ведала, что на другом краю лежит ее сестра, полноводная и могучая. И тогда речушка спросила у ветра, не знает ли он способа перебраться через пустыню, чтобы она могла соединиться с сестрой, но ветер ответил: «Нет. Пустыня велика, и жаркое солнце иссушит тебя еще в начале пути». Тогда из высокой травы показался черный змей. Он сказал: «Позволь мне отравить тебя. Ты станешь черной и тяжелой. Станешь мертвой водой. Мертвую воду не тронет ни солнце, ни земля. Так и доберешься до другого края пустыни». Но речушка ответила: «Уж если умереть, то пусть я умру в белом солнечном свете». И потекла она через пустыню, и испарило ее солнце. Превратилась она в облако, и ветер перенес его через пески. И пролилось облако на другом конце дождем, и речушка слилась с сестрой. А ты, несчастный, позволил себя отравить. Поддался на уговоры своего змея… Я принял решение.
Бенегер взял со стола подсвечник с тройкой толстых свечей и направился к свиткам. Десятки глаз наблюдали, как в желтом пламени корчатся свернутые трубками грамоты. Все семь.
— Повторяю: все, что произошло, именем Господа, остается в этом зале, — железным голосом проговорил архиепископ. — Простите, дети мои — граф Этруско, юстициарий Конфлан и несчастный неизвестный юноша. Если хотите исповедоваться, я послушаю вас.
Приговор прозвучал, и никто не стал его оспаривать, даже приговоренные. Лишь дрожали от плача плечи у двоих: граф гордо смотрел на происходящее, не вымолвив за все время ни слова.
— Пусть будет так, — сокрушенно покачал головой архиепископ.
Несколько пар крепких рук, не церемонясь, подтащили всю троицу к архиепископу и поставили на колени.
— Дети мои, я отпускаю все ваши грехи и сохраню вашу Стезю в Высокое Царство. Наша вера милостива. Пусть теплый свет и Небесная благодать озарят ваш путь. Пусть души ваши, незапятнанные и не тронутые демонами, пройдут через Высокие врата.
Архиепископ положил ладонь на лоб юноши. Тот большими удивленными глазами посмотрел на Бенегера и тут же упал бездыханным. По залу пронесся удивленный вздох. Еще два прикосновения, и казнь была завершена.
* * * *
Подавленные и ошеломленные, люди разбрелись по своим местам: все происходило слишком быстро и ужасно. Архиепископ стал во главе стола.
— Помолимся за эти несчастные заблудшие души, замутненные Нечистым, — произнес Женуа и склонил голову, складывая переплетенные пальцы на груди.
Каждый повторил это действие. Несколько минут слышен был лишь едва уловимый шепот. Затем святой отец продолжил:
— То, с чем мы сегодня столкнулись, нарушает наши представления. Оно ставит под угрозу не только государство, но и общий уклад жизни. Впервые за все время слуга мертвых своим телом ступил в наш спокойный Мир. И не просто ступил, а появился в столь ответственный момент, когда решается судьба всей страны. Это ли не знамение, что сейчас, как никогда, нужно забыть все дрязги и сплотиться? Все сейчас видели мертвеня, как он есть? Нет? Но зато каждый увидел, на что способен всего лишь один мертвень в своей стихии, пусть и один из сильнейших, в его истинном обличии. И я сейчас говорю: мне было видение — они придут снова! И начнут приходить чаще,
Архиепископ кашлянул и закончил:
— Герцог Марк Кент Клиффорд Ирпийский, Марк Матерый.
Созыв замер. Кто-то уперся взглядом в стол прямо перед собой, кто-то нервно шевелил желваками. Оставшиеся без хозяев пажи, советники, духовные наставники беспомощно оглядывались по сторонам. Это было самое долгое молчание. Его нарушил герцог Крон Лауциз:
— Марк Ирпийский, никогда ты мне не нравился. Ты это знаешь.
Марк криво и натянуто улыбнулся.
— Но идти против церкви — да чего уж там, почти все мои союзники мертвы. Ежели все произошедшее не было бы настолько невероятным, я бы решил, что это ты все затеял. Но обвинять архиепископа в сговоре — язык не повернется. Даже оставшись в одиночестве, я бы бросил тебе вызов и не подчинился. Но сейчас не могу так поступить. Все это настолько чудовищно! Мы сегодня лишились стольких королевских вассалов и ставленников, что единственный возможный выход — собраться с силой. Стать единой вязанкой, дабы нас не переломали по одиночке. И я открыто поддерживаю Марка Ирпийского. Ради Алии. Ради могил моих предков.
Лауциз поднял руку. Никто не проголосовал против.
Потрясенные, а потому молчаливые, высокородцы по одному покидали помещение и собирались на большой дворцовой площади. «Серебряные пики», не шелохнувшись, стояли, как и за два часа до этого. Похоже, они даже не сменились. Звонкий протяжный звук горнов пронесся над городом, оцепленная площадь забурлила, народ ожидал главного — объявления результатов Созыва. Новый король Алии выходил последним. В какой-то момент он оказался совсем близко от архиепископа, и тот произнес:
— Никто даже не удосужился решить, что говорить толпе. Но не волнуйся, король, и доверь слова мне. Тебе же говорили, что все пройдет гладко.
Марк вздрогнул и отстранился, словно от чумного.
— Кто ты? — прохрипел он.
Но архиепископ ничего не ответил, галантно пропустил вперед герцога и, улыбаясь странной улыбкой, подмигнул Призраку. Тот вдруг сделался белым, как мел, и герцог испугался вместе с ним. Его взгляд задал тот же самый вопрос, но только теперь своему помощнику. Призрак сглотнул подступивший к горлу ком и сипнул:
— Аббук.
6-2.
6.
Арлазар выбрался из-под поваленного дерева. Могучая сосна, простоявшая не одну сотню лет, с легкостью была выдрана с корнем бушующей стихией и едва не погребла под собой зверовщика. С неба все еще стелился пепел, смешанный со снегом. Часть его испарялась еще в воздухе, а часть обращала землю в грязную кашу. Леса больше не было, как и городка. Одинокие уцелевшие стволы деревьев торчали обломками старческих зубов, истекая тугими смоляными слезами. Арлазар удрученно огляделся, боясь увидеть рядом с собой мертвого ученика и коня, но их нигде не было. Насколько хватало глаз, вокруг тянулась мертвая черная пустыня, вывернутая наизнанку, будто великан перекопал свой огород перед посадкой картофеля. Воздух был наполнен незнакомыми запахами иных Миров, а небо пульсировало изумрудным светом. Яркая и частая пульсация постепенно замедлялась и становилась все тусклее, и никаких признаков выживших. Да что там выживших, никаких признаков того, что на этом месте некогда был городок, окруженный густым лесом. Все, что осталось — черное вспаханное плато с огромным блюдцем слюды в центре. Лучи ошалевшего солнца, отражаясь от этого пятна, усиливались многократно и слепили, и потому, когда из желтого круга с синими пятнами вынырнула большая тень, Арлазар вздрогнул. Но тень фыркнула, и зверовщик выдохнул. «Как же ты уцелел?» — просквозила мысль. Бездыханный Ратибор мешком висел в седле, судорожно обхватив шею коня руками. Скрюченные пальцы впились в гриву. Его бледное лицо щекой прижималось к шелковой шерсти животного.