Источник судеб
Шрифт:
Купец отлично знал цену своему товару, купленному у иранистанского поставщика по сходной цене. Знал он также, что король Конан, всячески поощрявший торговлю в Турне, сурово карал обманщиков: фальшивомонетчиков — отрубанием рук, а поставщиков сомнительных товаров — бичеванием и довольно длительным пребыванием у позорного столба на рыночной площади.
Поэтому негоциант поступил так, как подсказывал ему многолетний опыт — он рухнул на колени и, задрав к сводчатому закопченному потолку ухоженную бороду, заголосил:
— О горе мне, горе! Какой жестокий
Купец, очевидно, собирался перечислить всех жен неведомого Альтаманна, но магистр нетерпеливо прервал его:
— Сервиз на пятьдесят персон, что ты предлагал для королевского стола, тоже брал у этого пройдохи?
— Увы, увы, где были мои глаза, какой позор на мои седины, какой позор!
И почтенный негоциант попытался поцеловать пальцы магистра с черной каймой под неровными ногтями. Афемид отдернул руку, словно опасался, что туранец его укусит, и нетерпеливо сказал:
— Верю я тебе, верю. В Иранистане много олова и много обманщиков. Но вот король… Хоть он и бывал на востоке и знает нравы тамошних торговцев, но Альтаманн — далеко, а ты — под рукой… Мой совет: пока государь занят на стрельбище, уноси-ка ты ноги вместе со своим товаром. А когда кишечные черви съедят нутро твоего поставщика, найди другого, закупи что-нибудь стоящее и приезжай снова.
Купец с горестным кряхтением поднялся и, кланяясь, задом удалился в маленькую дверку. Его слуга потащил следом короб с посудой, которой так и не суждено было стать украшением королевского стола. Афемид невольно улыбнулся, когда услышал, как на винтовой лестнице туранец заорал на носильщика:
— Осторожней ты, безрукий олух, не урони!
«Олово — материал мягкий, — подумал магистр, — а до нижней площадки башни полсотни ярдов. Прекрасно он знает, какое «серебро» привез в Турн. Стоило бы подержать этого жулика у позорного столба…»
Он подошел к окну и полной грудью вдохнул прохладный осенний воздух. Его мастерская находилась наверху одной из крепостных башен, и отсюда хорошо были видны крыши домов и купола дворцов. Некоторые постройки окружали строительные леса, по которым, словно муравьи, сновали мастеровые. В центре города, на холме, величественно возвышался Храм Митры.
Молодой человек любил Турн как поэт — первой и чистой любовью. Он и был поэтом, только не покрывал пергамент строками красивых слов, а исчерчивал его планами и набросками, которые воплощались в камень.
Конечно, если бы не железная воля короля, эти места оставались бы столь же пустынными, как и пять лет назад. Никто не верил, что замысел киммерийца, привыкшего скорее разрушать, чем созидать, увенчается успехом. Но сомневающиеся не брали в расчет упрямство варвара: он всегда добивался того, чего хотел. Узнав, что многие предали его во время последнего мятежа, король невзлюбил стольную Тарантию и, под предлогом укрепления северных рубежей, удалился в Озерный Край. Отсюда он разослал гонцов на все
Граф Гандерланда Гийлом заверил своего сюзерена, что тот оказал ему великую честь, задумав построить новую цитадель в здешних землях. Он стал почти всегдашним спутником короля на охотах и лучшим сотрапезником на многочисленных пирах, которые задавались поначалу в шатрах, а затем — в отстроенном по проекту Афемида дворце. Постепенно из Тарантии в Турн потянулись знатные искатели королевских милостей, и вскоре турнский двор уже не уступал по блеску столичному. Верховный жрец Храма Митры, Пресветлый Обиус даже уговаривал Конана перенести трон из погрязшей в пороках Тарантии поближе к Неугасимому Огню…
Подумав о Пресветлом, Афемид невольно поморщился. Он недолюбливал этого пухлого ухоженного человечка, который, облачившись в широкий шафрановый хитон и украсив голову венком из листьев лавра, любил возлежать на подушках с чашей вина и разглагольствовать о возвышенном. От таких речей магистра всегда одолевала зевота: витийству отвлеченных рассуждений он предпочитал точный расчет и зримые результаты, а лавр, по его разумению, более подходил для суповой приправы, чем для головного украшения. Этим он всегда привлекал благоволение короля, который любил послушать на досуге рассказы о свойствах камней, металлов и растений. Тем более странным было для Афемида, что киммериец в последнее время стал прислушиваться к нудной зауми Обиуса и даже приучился выпивать, лежа на атласных подушках.
Сзади раздался какой-то шорох и, обернувшись, Афемид увидел мальчишку в шафрановом одеянии с открытым левым плечом — младшего миста из Храма Митры.
— Господин Верховный Магистр, — сказал тот, стараясь придать ломающемуся голосу должную торжественность, — Верховный жрец Храма, Хранитель Неугасимого Огня, Пресветлый и Пребывающий в Мире, Держатель Хрустального Жезла…
— Короче, — буркнул магистр.
— …просит вас немедля прибыть к нему в покои, называемые Средоточием Просветления, — закончил посыльный несколько обиженно.
«Долго жить будет Пребывающий в Мире, — досадливо подумал магистр. — А чего не жить: ест да пьет вдосталь, да все отменное, а о теле своем печется так, что столичные жрецы даже обвиняют его в забвении Заветов Митры…»
Идти не хотелось, но что поделаешь: Обиус не станет призывать его лишь затем, чтобы распить чашу пуантенского, разбавленного наполовину водой. Тем более, в отсутствии короля…
Отпустив мальчишку, магистр переоделся в чистое, ополоснул лицо из оловянной чаши, спустился по винтовой лестнице, и, миновав хозяйственный двор, огороженный двойным частоколом, вышел на городскую улицу. Он решил не пользоваться услугами носильщиков, а идти к Храму пешком.