Источник
Шрифт:
С каждой секундой выражение лица Агурского становилось все более растерянным. Существо явно пыталось имитировать женщину, но делало это не просто плохо, а кошмарно плохо. Его “руки” теперь очень напоминали человеческие конечности, но ногти на излишне длинных пальцах были ярко-алого цвета и слишком длинные. Хуже того, “ступни” повторяли форму кистей рук — существо явно не отличало верхние конечности от нижних. А потом... эта идиотская рожа глупо улыбнулась Агурскому, и он вдруг понял, где видел эту улыбку.
Это было лицо, улыбка и даже волосы Клары Орловой, сексуально
Агурский оборвал себя: нет, для этого существу был необходим слишком высокий уровень интеллекта. А он уже успел убедить себя в том, что оно, мягко говоря, не особенно талантливо. Эта мимикрия, скорее, должна "была напоминать бездумную имитацию человеческого голоса попугаем или действия обезьяны, надевающей очки, чтобы “почитать” книгу. Нет, с обезьяной — это перебор, существо действовало чисто инстинктивно. Как хамелеон, меняющий цвет, или, точнее, как хамелеон, умеющий менять цвет и обладающий в то же время пластичностью осьминога.
Пока он размышлял об этом, существо уже устранило некоторые свои недостатки. Цвет его кожи стал почти натуральным, как и рот, растянувшийся в улыбку. Нос вампира и темные ноздри все же оставались мерзкими, чуждыми, морщинистыми, подергивающимися. В своей естественной среде обитания (в каком бы круге ада эта среда ни находилась) для его выживания, видимо, важнейшим из чувств было обоняние... Окончательный вид, в котором представило себя существо, несмотря на всю гротескность, на все вопиющие неточности — был во всяком случае попыткой...
...Попыткой чего?
Неожиданно Агурский почувствовал, что в нем вскипает ярость. Неужели это... эта поганая плотоядная мерзость действительно пытается соблазнить его?
— Ты, тварь, черт тебя побери, ты это надумала! — воскликнул он, вскакивая. — Ты понимаешь разницу между нами или хотя бы чувствуешь ее? И ты решила воспользоваться этим! Ты думаешь, что я буду немножко добрей к моей извивающейся кровососущей адской сучке, если решу, что есть возможность переспать с нею, а? О, Господи!.. Ты не на того напала!
Существо вытянулось, как игривая кошка, перекатилось на спину, выставив свои бледные бесполезные груди. В низу живота отсутствовал лобок, но на том месте, где ему следовало быть, виднелась пульсирующая плотью трубка — видимо, так в представлении существа выглядело влагалище женщины. Эти сексуальные аллюзии заставили Агурского побледнеть от гнева. Нет, эта тварь и в самом деле пыталась соблазнить его. Он выхватил из кармана пиджака черную карточку и ткнул ее в стекло, в улыбающуюся, гримасничающую физиономию.
— Видишь это, тварь безродная? Хочешь поплясать для дяденьки, а? Или тебе это не нравится?
Однако он блефовал, и существо знало об этом.
Булькающая красноватая масса из питательной трубы продолжала поступать в контейнер. Бачок уже почти опустел, а существо так и не начало есть. Но теперь, когда дрожащий от гнева Агурский вновь уселся на стул, струйка алой жидкости, вытекавшая из лужи фарша, зигзагообразным росчерком добралась до существа, подтекла ему под бок. Свершившаяся метаморфоза была воистину мгновенной.
Шея его вывернулась под невероятным углом, чтобы дать возможность квазичеловеческому лицу взглянуть на кровь, растекающуюся вокруг. Затем лицо вновь повернулось, и Агурский увидел, что глаза приняли знакомый кровавый оттенок. Из этих глаз на него смотрел сам ад. Гротескная имитация лица начала обмякать, перетекая в иные формы, принимая иные черты. Рот расширился дочти во все лицо, и за раскрывшимися губами разверзлась пещерообразная пасть, усеянная острыми, как иглы, зубами, ряд которых шел дальше, в глубину глотки — насколько мог видеть Агурский. И в этой пасти вибрировал раздвоенный язык, кончики которого трепетали между покрытыми слизью губами.
— Вот так ты больше похоже на себя! — воскликнул Агурский, ощущая что-то вроде победного чувства. — Твой гнусный планчик не удался, так что давай посмотрим, какое ты есть на самом деле.
Контакт с кровавой пульпой вызвал у существа чувство голода, содрав с него маску. Под действием мощных инстинктов оно было вынуждено отказаться от продолжения мимикрии.
За все время наблюдений за существом Агурский не видел ничего подобного. Пища находилась рядом, существо из-за Врат знало об этом, но руководствовалось чем-то большим, чем голод и жажда крови. И вновь ученый задумался: может быть, оно заболело? Страдает? Если так, то отчего?
Дело в том, что вибрация языка послужила как бы катализатором или спусковым крючком, и теперь начало трепетать все тело существа. Человекоподобная бледность протоплазмы (Агурский не мог теперь даже заставить себя думать об этом как о “плоти” ) перешла в синевато-серый цвет, практически — цвет разложения, и по всей ее поверхности начали вылезать пучки жесткой шерсти. Конечности стали уменьшаться, вновь втянулись в основную массу тела, вибрация которого превратилась в регулярные, чуть ли не сейсмические толчки.
Наблюдая за этим, завороженный зрелищем, от которого был не в силах оторвать глаз, Агурский приоткрыл рот, обнажив желтоватые зубы в молчаливой гримасе отвращения. Господи, теперь эта штуковина более всего напоминала отделенную от остального организма пораженную болезнью плаценту — с головой!
Однако красные глаза существа продолжали пристально глядеть на него, а он продолжал наблюдать за ним. Спазмы превратились в какие-то судорожные движения, и существо выкашлянуло язык наружу. Но теперь в направленной вверх развилке языка виднелась бледно-жемчужная сфера размером, пожалуй, в половину шарика для пинг-понга.