Источник
Шрифт:
Прошло больше недели, прежде чем он снова увидел ее, и на этот раз испытал сильнейшее потрясение. Она легко и изящно поднималась по ступеням храма и, увидев, как Урбаал, стоя у монолитов, влюбленно смотрит на нее, бросила ему быстрый взгляд, который поразил его, как медный наконечник стрелы, ибо он не усомнился, что она пыталась подать ему сигнал: «Когда же ты спасешь меня?» Он захотел крикнуть: «Я спасу тебя, Либама!» Но мог всего лишь смотреть ей вслед, пока она не скрылась в храме.
Дни шли за днями, но Урбаал так и не мог заставить себя заняться делами. Он начал терять чувство непрерывности бытия; он не обращал внимания, что оливковые деревья требуют его забот, и перестал посещать рощу. Он больше не искал
Состоялось скромное празднество в честь Баала Ветра, и Либама танцевала перед собравшимися. Глаза у нее были потуплены, как ее и учили, но дважды она бросила взгляд прямо на Урбаала, и снова он не усомнился, что она подает ему сигнал. Завершив свой эротический танец, от которого Урбаал воспламенился желанием, она исчезла, и Жрецы вывели четырех давних проституток, одна из которых была преподнесена Урбаалу. Эта идея показалась ему омерзительной, и он отказался выйти вперед, но Тимма, которая понимала все, что происходит, шепнула ему: «Если ты будешь так вести себя, тебя убьют», и он изобразил готовность подняться по ступеням. Но когда Урбаал оказался наедине с этой дежурной жрицей, он ничего не смог сделать. Он даже не увидел в ней женщину, хотя та обнаженная стояла перед ним, и о его поведении, разочаровавшем проститутку, было доложено жрецам, которые преисполнились подозрений; они вспомнили его реакцию на Либаму и догадались, что у Урбаала на уме.
Охваченный безнадежной страстью, Урбаал всесторонне продумал, как убить Амалека. Он встретит его на улице и всадит ему копье в грудь. Куда потом бежать? У него не было времени утруждаться такими подробностями. Кара, если его поймают? Перед его глазами неизменно стояло смеющееся лицо Амалека, веселое выражение которого внезапно сменится ужасом, когда Урбаал кинется на него. В молельне он много раз репетировал этот смертельный прыжок. Он услышал приглушенный голос Тиммы, которая в ночной рубашке стояла рядом с ним: «Муж мой, зло день за днем овладевает тобой. Могу ли я помочь тебе?»
Урбаал был в таком состоянии, что плохо понимал, кто она такая. Он посмотрел на ее стройную фигуру и смутно припомнил, как они радовались, когда она забеременела тем сыном, который потом сгорел в пасти Молоха. Он увидел это смертное пламя и вздрогнул. Затем он вспомнил те безмятежные дни, наполненные такой любовью к Тимме, которую он сейчас испытывает к Либаме, но более глубокой, более возмужавшей. Он увидел в Тимме улыбающуюся Астарту бытия и смутился. Тимма перекрывала ему путь в комнату, и он оттолкнул ее.
Не отступаясь от своей цели, она упрямо вернулась и сказала:
– Урбаал, если ты будешь упорствовать в своем сумасшествии, твои оливки погибнут. Забудь эту проститутку. Забудь Амалека.
С силой схватив ее за руку, он хриплым от ярости голосом спросил:
– Откуда ты знаешь мои страхи?
– Урбаал, – мягко призналась она, – я часами была рядом с тобой на улице, дожидаясь, когда придет пора помочь тебе.
Она шпионила за ним! Он оттолкнул ее.
– Кто тебе все это рассказал?
– Да ты сам, – терпеливо объяснила она. – Неужели ты не понимаешь, что и жрецы уже все знают?
Он чувствовал удушающую ярость. С одной стороны, он хотел кинуться на поиски Амалека и убить его, где бы он ни был, а с другой – ему хотелось подчиниться мягкому спокойствию Тиммы. Он был полон Желания спасти Либаму – сколько бы жрецов ее ни охраняло – и в то же время вернуть ту простоту и ясность, которые знал с Тиммой. Темноту нарушало лишь подрагивающее пламя глиняного светильника, в котором горело его оливковое масло, и он, сдаваясь, с отчаянием посмотрел на спокойную, уверенную в себе женщину, которая пришла к нему из далекой и незнакомой Акки. Теперь он видел в ней любящую жену, спокойную и все понимающую, куда более мудрую, чем обыкновенная женщина, и его больше не удивляло, что ей были открыты все его тайны. Он позволил ей сесть на свое ложе, и безумие, сдавливавшее горло, стало отступать. В первый раз за много недель он вознес молитву Астарте, но, когда он бормотал ее, Тимма сказала:
– Забудь этих богинь, Урбаал. Над такими мужчинами, как ты, они не имеют власти.
Он не стал спорить. Мысль эта была странной и пугающей, но в эту измотавшую его ночь он не испытывал желания оспаривать ее, так что Тимма без помех продолжила говорить:
– И забудь свою ненависть к Амалеку. Он не крал твоих богинь. Я не сомневаюсь, что в доме побывал обыкновенный вор.
Урбаал наклонился вперед, полный желания поверить ее словам, ибо всегда считал Амалека достойным человеком и мужчиной.
– Ты считаешь, что он не виноват? – с надеждой спросил он.
– Я знаю, что нет. И ты должен забыть…
– Только не требуй от меня забыть жрицу, – взмолился он.
Тимма улыбнулась. Это было глупо, и она это понимала – жена утешает мужа, чтобы он не переживал из-за храмовой проститутки, но она справилась с охватившим ее отвращением и рассудительно сказала:
– Урбаал, если ты ее так любишь, может, тебя еще раз изберут и снова возляжешь с ней…
– Нет! Она взойдет в этот дом и будет моей женой. – Он взял Тимму за руку и настоятельно потребовал: – А ты научишь ее ткать и шить.
– Научу, – пообещала Тимма. – Но, откровенно говоря, муж мой, есть ли у тебя такая возможность?…
Он смутно припомнил, что, размышляя над планом заполучить девушку, он понимал, что это будет непросто, но сейчас он не хотел его вспоминать.
– Что я должен делать? – как ребенок, спросил он.
– Ты должен забыть об Астартах и думать только о своих деревьях. Обрабатывать поля, а когда родится наш новый сын, ты будешь учить его искать медовые соты.
Он не мог не признать рассудительности ее слов и сдался.
– Давай сейчас пойдем, – шепнула она, – к единственному стоящему богу… к Элу… и попросим его, чтобы пламя в твоем сердце погасло.
Поднявшись с ложа, Урбаал кликнул двух рабов, чтобы они освещали им дорогу, и когда подозрительная Матред всполошилась: «Кто открыл дверь?» – Тимма ответила: «Это я, Тимма, иду поговорить с богом Элом». С этими словами она вывела своего мужа в звездную ночь. Небо лежало на выбеленных известкой крышах Макора. Когда они миновали ворота, вышел сонный стражник посмотреть, чей свет мигает в ночи, и разрешил проходить. По извилистым улочкам, мимо приземистых домиков, в которых спали горожане, Тимма провела своего растерянного мужа к монолитам, которые торжественно стояли в ночи. Не обращая внимания на три высоких менгира, она преклонила колени перед самым древним, и Урбаал стоял рядом с ней, пока она молилась, чтобы страсти, терзавшие мужа, покинули его. Он смутно чувствовал, что жена старалась сделать для него благо, и перед ним мелькнул облик одиноко стоящего Эла – он не был озарен отблесками огненного провала, рядом с ним не было улыбающейся Астарты и обнаженных жриц. И благодетельный покой посетил его измученную душу.