Источник
Шрифт:
Тимма, предчувствуя беду, поняла, что должна как можно скорее отвести мужа домой, но едва она приступила к делу, как Матред приказала ей оставить Урбаала в покое.
– Жрецы сурово накажут тебя, – предупредила первая жена, так что, несмотря на свое твердое убеждение, Тимме пришлось отступиться от Урбаала, но, когда он стал всхлипывать, вспоминая сгоревшего сына, она заставила его положить руку на свой округлый живот и утешила его. Дрожь его стихла.
По приказу жрецов грянула музыка, и из распахнувшихся дверей показалась Либама. Теперь она была обыкновенной проституткой, но ее облекал все тот же хитон, который красивыми складками ниспадал с ее стройного тела.
Медленно, с ритуальным изяществом, жрецы совлекли с нее одежды, и
Даже Тимма не ожидала, что храмовая проститутка окажет такое воздействие на Урбаала. Глухая непонятная дрожь окончательно исчезла, и ее место заняло нерассуждающее юношеское возбуждение. Теперь Урбаал видел только Либаму, словно она танцевала лишь для него одного. Он отдернул руку от Тиммы и стал проталкиваться вперед, словно сегодня ему снова мог выпасть шанс – жрецы опять изберут его возлечь с Либамой и своей мужской силой обеспечить плодородие грядущему году. Пробившись в первые ряды, он втянул живот, стараясь выглядеть моложе. Он держал голову откинутой назад и широко улыбался, чтобы привлечь внимание, но продолжал неотрывно следить за девушкой на ступенях храма, снова и снова переживая тот экстаз, который они познали в их служении Астарте.
– Бедный глупый мужчина, – шептала Тимма, пробираясь поближе к нему, чтобы успеть утешить мужа, когда жрецы выберут для весеннего ритуала другого человека. Но когда она оказалась рядом с Урбаалом, на лице которого застыла улыбка, Либама начала ту часть танца, которая носила откровенно чувственный характер, и Урбаал придвинулся вплотную к ступеням, движимый надеждой, что сейчас назовут его имя. Он уже был не в состоянии владеть собой, и Тимма видела, что его губы шевелились в страстном молении: «Астарта, пусть это буду я!»
Барабаны смолкли. Либама, завершив танец, осталась стоять с широко раздвинутыми ногами, и ее взгляд ждал появления нового возлюбленного. Жрец торжественно провозгласил: «Это Амалек!» – и высокий пастух, взбежав по ступенькам, позволил сорвать с себя одежду.
– Нет! – запротестовал Урбаал, отчаянно пробиваясь к храму. По пути он вырвал у стражника копье, и, когда Амалек сделал шаг к жрице, Урбаал всадил ему копье в спину. Амалек отшатнулся вправо, пытаясь удержаться на ногах, и рухнул навзничь. Либама, видя, как Урбаал с глупым выражением лица и трясущимися руками идет к ней, вскрикнула, отпрянув, и этот жест отторжения потряс фермера. Прежде чем кто-либо успел остановить его, Урбаал сбежал по ступеням храма и с дикими глазами кинулся к воротам города.
Словно они ожидали этой трагедии, жрецы слаженно приступили к исполнению своих обязанностей.
– Молчание! – приказали они, когда верховный жрец лично убедился, что Амалек мертв.
Но Либама продолжала стоять в ожидании, и, поскольку она была земным воплощением Астарты, обряд, в центре которого находилась она, должен был быть продолжен, или, в противном случае, на Макор обрушатся голод и бедствия. Даже смерть не имела права прервать обряд, посвященный жизни, и жрец вскричал: «Этот человек – Хетт!» Серьезно и неторопливо бородач поднялся по ступенькам, скинул одежду и, учитывая все, что тут происходило, на удивление мужественно прошел мимо мертвеца и, взяв Либаму на руки, отнес ее в покой, где им предстояло заниматься любовью. Под рокот барабанов двери храма были закрыты, и символический ритуал преклонения перед Астартой был продолжен.
Урбаал, промчавшись через ворота, кинулся к своей оливковой роще. Там он остановился; на несколько минут, пытаясь осознать, что же все-таки произошло, но единственное, что он понимал, да и то смутно, было то, что он кого-то убил. Растерянный, он вышел из-под сени
Его звали Йоктан, кочевник пустыни, которого соплеменники избрали, чтобы он привел их в глубь страны, где они попытаются начать новую жизнь, и это был первый хабиру, глазам которого предстал Макор, – в те времена, когда уже рухнули великие империи Египта и Месопотамии. В последующие тысячелетия специалисты вели бесконечные споры, можно ли его считать предшественником народа, который стал известен как евреи, но его эти материи не интересовали. Он пришел к источнику Макора довольно поздно, спустя примерно две тысячи лет после того, как на этой скале появился первый настоящий город, но он пришел сюда воплощением силы и мощи – не тех, которые проявляют себя в набегах и войнах, а той духовной силы, существование которой отрицать было невозможно. Его внезапное появление – он вдруг появился с востока, ведя за собой вереницу мулов, – удивило Урбаала, который остановился посредине дороги. Несколько минут двое мужчин молча стояли друг против друга, и видно было, что никто из них не боится другого. Урбаал, который наконец взял себя в руки, хотя так и не знал, кого же он убил, был готов к схватке, если в ней возникнет необходимость, но чужак не выказывал таких намерений, и первым заговорил Урбаал:
– Откуда ты пришел?
– Из пустыни.
– И куда ты идешь?
– На поле у белого дуба. Раскинуть свои шатры.
Урбаал, как фермер, считал себя умудренным житейским опытом, и, хотя чувствовал, что после убийства у него могут отнять землю, вел он себя так, словно ничего не произошло.
– Это поле принадлежит мне.
Он уже был готов выставить чужеземца, но тут вспомнил всю двусмысленность своего положения. Ему было нужно место, где он может скрыться.
– Можешь остановиться рядом, с дубом, – сказал он.
Когда шатры были раскинуты, возникла странная ситуация: хабиру понял, что Урбаал не собирается покидать их лагерь. Отправив своих сыновей заняться мулами, Йоктан остался ждать. Наконец Урбаал нерешительно подошел к нему:
– У меня нет дома.
– Но если это твое поле…
– И это мой город. – Урбаал подвел Йоктана к краю поля, откуда хабиру впервые увидел стены Макора, растущие из вершины холма и защищенные горами с севера; его белые крыши заманчиво блестели на солнце, После бескрайних просторов пустыни город настолько тянул к себе, что Йоктан не мог промолвить ни слова. Он собрал вокруг себя детей, и они стояли рядом с ним, глядя на свою новую землю. Казалось, тени от зданий Макора дотягивались до поля, перекрывая его. Но Йоктан был умным человеком, и он спросил:
– Если это прекрасное место – твой город, но у тебя больше нет дома, и ты один бредешь по дороге… Ты кого-то убил?
– Да.
Йоктан промолчал. Он стоял, залитый светом солнца, размышляя – он пытался решить, что ему сейчас делать. Продолжая хранить молчание, он оставил сыновей и направился к большому дубу, под которым его люди уже воздвигли простой алтарь из камней, собранных на поле. Он в одиночестве остановился у алтаря, вознося моления. Урбаал не слышал его слов, но, завершив молитву, Йоктан вернулся и сказал: