Источник

Миченер Джеймс Элберт

На этот вопрос Эль-Шаддаи не ответил. Он знал, что, когда битва завершится, Цадок больше не будет главой клана, и решения, которые мучают его сегодня вечером, придется принимать уже не ему. Но куда более важным было другое – проблемы, по поводу которых человек должен принимать решения сам, не надеясь на подсказку потусторонних сил, даже своего бога. И такой проблемой было убийство собственной дочери и ее мужа. Провожаемый благоговейным молчанием, Эль-Шаддаи исчез, и впредь его самый преданный, самый робкий, самый упрямый слуга Цадок, сын Зебула, никогда больше не слышал его голоса.

План сражения, придуманный Эфером, требовал смелости от всех ибри, а от нескольких – нерассуждающей

отваги. Мужчины и женщины были разделены на четыре группы – толпа, ворота, ограда источника, конюшни, – и успех должен был прийти в тот день, когда ветер подует с севера. Пока шло ожидание этого дня, почти каждое утро группа, предназначенная изображать толпу, все с той же тупостью продолжала собираться под стенами, и у правителя Уриэля вошло в привычку время от времени спускать на них свои колесницы. Каждый спокойный день приносил гибель одного или двух ибри, и, когда между ними носились хеттские колесницы с их убийственными серпами, они убедительно притворялись, что жутко боятся их. Но в скрытой от глаз части оливковой рощи продолжали готовиться к сражению и ждали ветра.

Когда этот месяц сбора урожая подходил к концу, воцарились дни, свойственные климату пустыни, – палящее безветренное время, когда нет ни дуновения ветерка, а над землей висит перегретый воздух южной пустыни, в котором задыхаются даже животные. Время это называлось «пятьдесят», потому что такая погода стояла пятьдесят дней. В последующие века был принят закон, по которому муж, убивший свою жену во время этих пятидесяти дней, освобождался от наказания, потому что при такой погоде мужчина не мог отвечать за свое отношение к пилившей его женщине. В этой удушающей жаре Эфер несколько раз посылал своих людей под стены, но Уриэль был достаточно умен, чтобы не разгонять их колесницами: лошади быстро утомлялись. Так что между двумя сторонами возникло что-то вроде перемирия. Враги, измотанные духотой, не предпринимали никаких действий – все ждали, когда пройдут «пятьдесят».

В сумерках в лагерь, обливаясь потом, прибежал дозорный и сказал Цадоку:

– Из вади поддувает легкий ветерок.

Цадок позвал Эфера. Они вдвоем обогнули город и убедились, что разведчик был прав. С севера начал дуть дразнящий ветерок. Он был еще не в силах качать ветки, но листья оливковых деревьев уже шелестели. Стратеги вернулись в лагерь и предались молитве.

На следующий день появились ясные приметы, что «пятьдесят» уже проходят. Птицы прежде в сонном забытьи прятались в кронах, теперь принялись ловить пчел, порхая меж стволами, оживились и мулы, которые до этого хотели лишь неподвижно стоять в тени, забывая даже о еде. На пути, что вел в Дамаск, возник пыльный смерч, он неторопливо, как старуха с корзинкой яиц, полз по дороге. Звуки, доносящиеся из-за стен, дали понять, что и город стал оживать.

– Завтра утром, – предсказал Эфер, – хананеи захотят снова пустить в ход свои колесницы.

А на закате Цадок сообщил:

– Завтра будет сильный ветер.

Этой ночью четыре группу ибри собрались перед алтарем, и патриарх благословил их:

– Наша судьба в руках Эль-Шаддаи, всемогущего бога. С давних времен он ведет нас в битвы. С вами, воинами неслыханной отваги, которые выйдут к воротам, будет Эль-Шаддаи. Когда вы кинетесь в бой, он расчистит вам путь. – Бог ибри не был равнодушным божеством, который всегда оставался над схваткой. Полный решимости принести победу, он горел боевым пылом, как и его воины. – Когда этой ночью вы станете отходить ко сну, – добавил Цадок, – помните, что мы знавали и худшие времена. Когда мы, умирая от жажды, пробивались сквозь пустыню к востоку от Дамаска, Эль-Шаддаи спас нас. И пусть к вам придет память об этих днях

и придаст вам смелости. – По приказу Эль-Шаддаи ветер усилился, хананеи за стенами города взбодрились. Они были полны желания еще раз бросить колесницы против этих глупых ибри, которые никак не могли понять, что им не стоит толпами собираться перед воротами.

В долгой истории этого народа он не раз оказывался в тяжелейших ситуациях, когда только чудо могло спасти его; бывали времена, когда просто мужества было недостаточно. И непредубежденный наблюдатель, оценивая ряд таких моментов, которых за три дюжины столетий скопилось более чем достаточно, с трудом мог объяснить, что лежало в основе таких чудес. Было ли то предназначением народа или же случайностью? Или же вмешательством такого бога, как Эль-Шаддаи? Но мало какое событие так поддавалось объяснению, как то, что имело место ветреным утром лета 1419 года до нашей эры.

За стенами города, который выдержал множество осад и штурмов, защищенного могучими стенами и крутыми гладкими склонами, что отбрасывали египтян и аморитов, ждали четырнадцать сотен сытых и хорошо вооруженных хананеев, в поддержку к которым с окрестных полей пришли еще пятьсот крестьян. В их распоряжении было железное оружие, лошади и колесницы, противостоять которым ибри были практически не в состоянии. Им противостояли менее семисот плохо вооруженных ибри. Их возглавлял длиннобородый старец, который боялся войны. Едва только придя в город, он выразил желание заключить мир чуть ли не на любых условиях.

Когда ветер усилился, четыре группы ибри приступили к действиям. Самая крупная из них собралась перед стенами города, делая тщетные попытки вскарабкаться по гладким каменным склонам, но среди них скрывалась вторая группа, сорок решительных и отважных юношей, готовых к смерти. Они знали, что если хотя бы пятеро из них ворвутся в город, то гибель остальных будет оправданна. У той части стены, ведущей к источнику, которую захватили ибри, ждала третья группа – двадцать бойцов, знавших, что столкнутся с серьезными препятствиями, когда будут пробиваться к сторожевым воротам. И, припав к крутым склонам вади к северу от города, ждала четвертая группа, состоящая из Эфера и тридцати одержимых юношей, готовых преодолеть крутой уклон и взобраться на стены, неся с собой горшки с пылающими угольями. План этот был чистым сумасшествием, и только чудо могло принести ему успех.

Правитель Уриэль, глядя вниз на участок под стенами, который он и хотел увидеть, убедился, что ибри ведут себя именно так, как он и ожидал.

– Они продолжают клубиться перед воротами, – удивленно отметил правитель. – Поднять хеттов!

Колесницы выехали на боевые позиции, и воины, вооруженные мечами и палицами, стали занимать в них места» Ворота распахнулись, и страшные машины смерти с грохотом понеслись вниз по насыпи; хетты гнали перед собой растерявшихся врагов, но, едва только последняя колесница миновала ворота, второй отряд ибри взбежал по насыпи и ворвался в лабиринт узких улочек за воротами. Здесь их остановили цепные заграждения, и они стали мишенями для стрел лучников на башнях.

– К главным воротам! – раздался на улицах призыв предводителя хананеев, когда они увидели, что пойманные в ловушку ибри стали забрасывать город пылающими факелами. Завязался отчаянный бой. Из дверей, ведущих в дом правителя, появился молодой Зибеон с мечом в руках. Он рубил и убивал братьев своей жены. На башнях другие хананеи раз за разом натягивали луки, стрелы которых били с ужасающей силой. Казалось, что вторая часть операции полностью провалилась, ибо никто из ибри не смог пробиться в город, и многие из них пали тут же у ворот, став жертвами своих же пылающих факелов.