Источники социальной власти: в 4 т. Т. 1. История власти от истоков до 1760 года н. э.

Манн Майкл

Равенство vs. иерархия. Активный универсализм гражданства создал представления о политическом участии и равенстве. Как мы видели в главе 9, эти представления были обмануты иерархией римского государства, тем не менее гражданство, как представляется, оставалось центральным для римского правления. Истинное гражданство Греции и ранее гражданство Римской республики также оставалось важным в средиземноморских культурных традициях (хотя и не в традициях Китая или Персии).

Децентрализация vs. централизация. Как мы убедились, формальная конституция империй выглядела крайне централизованной и деспотичной, в то время как реальная инфраструктурная власть оставалась гораздо более слабой. Ресурсы, которые поступали в государство, с той же

легкостью перетекали обратно под контроль децентрализованных групп «гражданского общества». Поскольку достижения римского государства, связанные с централизацией (гомогенной культурой правящего класса, легионерской экономикой, территориальной империей), были более значительными по сравнению с достижениями Персии, это означало, что в Риме действовали гораздо более грозные силы децентрализации. Среди последних наиболее важными были практически абсолютные права частной собственности, денежное обращение и грамотность, которые наделяли отдельных граждан значительной властью. Самая большая из сил децентрализации исходила от провинциальной аристократии, но подобная власть также происходила от жителей городов, торговцев, ремесленников и этнических групп, таких как греки или евреи, занимавших стратегическое положение в городах. Эти группы могли развить и индивидуальную уверенность в собственных силах, и сети социального взаимодействия, которые были способны пересекать вдоль и поперек официальные сети централизованного государства.

Космополитизм vs. единообразие. Рост территорий империй повышал их космополитический характер, поскольку в их состав включали более разнообразную смесь языков, культур и религий. Успех территорий обладал тенденцией к уничтожению существовавших до этого этнических и тому подобных объединений. Тем не менее, по мере того как о себе давали знать три первых противоречия, эти идентичности не могли быть просто заменены новым «официальным» единообразием, которое было универсальным, эгалитарным или иерархическим и централизованным. Империи исключали массы из своих официальных культурных сообществ. Существовала возможность для возникновения соперника, более космополитического в смысле нормативного присоединения, — сообщества.

Цивилизация vs. милитаризм. Это противоречие касалось лишь отдельных регионов империи: что делать с приграничными варварами и иностранцами? Империи расширялись с помощью военного господства. Тем не менее они также несли с собой цивилизацию, которую всегда желали аутсайдеры. Если военная власть империи снижалась, аутсайдеры могли покорить ее граждан и субъектов. Как бы то ни было, цивилизацию можно было отделить от милитаризма и передать аутсайдерам мирным путем. Некоторые внутри империй намеревались осуществить это путем перехода от милитаризма к умиротворяющей функции цивилизации, хотя (в Риме и в Китае, но не в Персии) это противоречило государственному милитаризму.

Мое объяснение универсального аспекта христианского послания состоит в том, что оно показывало хотя и несовершенное, но решение этих противоречий, которое в течение долгого периода борьбы оказалось лучше, чем предложенное Римской империей. Два других примера империй отличались своими результатами, и до следующей главы я не буду их касаться. Но указанные противоречия не следует рассматривать по отдельности, поскольку христианство нашло решение для их комбинации: универсалистское, эгалитарное, децентрализованное, цивилизующее сообщество — ойкумена.

Однако существует и вторая стадия этой истории. Отыскав решение, позволившее захватить официальную власть, христианство впоследствии инкорпорировало все перечисленные противоречия в свое тело. На Западе оно не справилось с этими противоречиями и в конечном итоге способствовало катастрофе, практически полному коллапсу древних цивилизаций Западного Средиземноморья.

Модели «противоречий» весьма распространены среди исследователей, например Гарнак использовал подобную отправную точку в своем классическом на настоящий момент исследовании распространения христианства (Harnack 1908: 19–23). Детали этих противоречий позволяют нам гораздо точнее обозначить потребности верующих, особенно природу «страданий», под тяжестью которых римляне обратились к спасению. Однако там мы достигаем самого низкого уровня конвенционального исследования раннего христианства — понятие «земного

страдания». Разумеется, критически важным для христианской доктрины выступает то, что это спасение избавляет от земных страданий, а потому можно предположить, что большинство из вновь обращенных руководствовались обещанием подобного избавления, но избавления от чего? К сожалению, наша эпоха отвечает на этот вопрос в терминах «материальных страданий». На самом деле существуют две версии.

Первая версия связывает рост христианства с экономическим кризисом и последующими за ним политическими репрессиями. Такой ответ на вопрос о природе римских страданий широко распространен среди марксистских авторов и проистекает из общего стремления Маркса объяснить распространение религий как «опиум народа». Каутский (Kautsky 1925) дает наиболее полное объяснение роста христианства в этих терминах.

Такое объяснение очень просто опровергнуть. Если экономический кризис и последующие политические репрессии играли основную роль в распространении христианства, то оно должно было распространиться по большей части только после 200 г. н. э. До этой даты кризисов не было, на самом деле никаких серьезных кризисов не было вплоть до 250 г.н. э. Тем не менее свидетельства указывают на непрерывное распространение христианства вскоре после распятия Христа на кресте. Самая большая роль экономического и политического кризиса может быть приписана только финальной стадии распространения христианства из города в сельскую местность начиная с 250 г. Мы увидим, что даже этот процесс был более сложным, чем тот, который предполагает модель «экономического кризиса».

Эта точка зрения в настоящий момент практически не обсуждается исследователями. Но теория экономического кризиса существует и в другом виде. Она постулирует, что христианство в целом распространялось непропорционально широко среди самых бедных классов, «бедных и угнетенных». Эта гипотеза будет более подробно рассмотрена далее в этой главе, где также будет продемонстрировано, что она не верна. Но сама популярность таких представлений отражает трудности, которые наша эпоха испытывает в работе с неэкономическими невзгодами.

Однако религиозная часть нашего века выработала специфический способ справляться с этими трудностями, утверждая, что материализм является формой страданий, от которых люди хотят избавиться. Это известное объяснение Трельча, который первым вышел за пределы экономических аргументов, отметив, что ранние христианские сообщества располагались в городах, «участвуя в постепенном улучшении социальных условий, которое имело место в городской жизни». Вместе с тем он находит «неоспоримым» то, что христианство обращало свое послание в основном к экономически и политически «угнетенным» (ниже в данной главе я отрицаю и это). Поэтому он предпочитает говорить о «широком социальном кризисе» позднего античного мира в терминах духовности: «движение от материализма и тоска по исключительно мистическим и религиозным ценностям жизни» (Troeltsch 1931: 39^_4^) — Мирское само по себе в данном случае отвергается. И это распространенный аргумент. Нэйлл (Neill 1965: 28,33, 40), например, пишет: «Второй век был тревожным и проблемным временем» в «загнивающей Римской империи», особенно среди «беднейших классов», из которых церковь первоначально «черпала своих членов». Беспокойство было результатом «бренности всех вещей и стремления к бессмертию». Оба автора выражают это двумя способами: если имеет место кризис или «упадок» в материальном смысле, люди, естественно, хотят его избежать, но, если никакого кризиса нет, они хотят уйти от материализма. Подобный анализ не приводит нас ни к чему, в том числе к объяснению, почему определенная религия зарождается в определенном месте и в определенное время.

Он и не может, до тех пор пока мы не разрешим для себя проблему материализма-идеализма, лежащую в основе подобных аргументов. В этом они следуют проповеди Иисуса, призывающей основывать его церковь на идеальном, а не на материальном базисе. Но ни одно социальное движение не могло быть основано на таком разделении. Точно так же как группа людей не может жить «материально» без нужды в «духовной» инфраструктуре, а религиозное «духовное» движение не может отбросить все «материальные» инфраструктуры. Поэтому настоящим достижением ранней христианской религии было не установление отдельной «духовной» реальности, а новое слияние двух реальностей в трансцендентное нормативное сообщество — ойкумену.