Истоки (Книга 1)
Шрифт:
Положив трубку телефона, Иванов улыбнулся с сознанием исполненного долга, подошел к врачу, постукивая каблуками.
– Итак, товарищ зубодер, займемся моими камешками. Удивительно, человек - всесильное существо, а какая только пакость не налипает к его органам. А?
Но тут затрещал телефон. Солнцев велел Иванову немедленно явиться в горком.
– Я вам обоим с Саввой вылечу зубы, - сказал он.
– Я вам покажу, как впутывать меня... На словах Волгу переплыли - на деле в луже утонули.
...Меньше всего ожидая снисхождения от Юрия, Савва решительно распахнул дверь промышленного
– Видал такого косорылого?
– Савва выпятил подбородок, уперся взглядом в горбоносое лицо племянника.
– Ты, Егор, накаркал: подковали меня ловкачи...
Если бы Юрий нашумел на него, пригрозил бы привлечением к партийной ответственности - все это Савва перенес бы легче, чем то, что услыхал он:
– Мельчаете, Савва Степанович, теряете характер, даете уговорить себя бесхребетным делягам. А свалитесь - они так закидают вас дерьмом, что и не откопаешь. Ну что ж, хорошо хоть сам рассказал все.
– Отец-то разве не жаловался тебе?
Юрий усмехнулся, потом спокойно, как всегда с веселинкой в глазах, сказал, что надо хлопотать о кредитах. Савва расправил плечи, спросил с преувеличенной готовностью понести наказание, очевидно зная, что наказание это не последует:
– А моей персоной займетесь сейчас или после конференции?
– И тут же почувствовал, что "перегнул".
– Да кто ты такой, чтобы тетешкаться все время с тобой? Откуда столь повышенное внимание к своей персоне? Слушай, дядя мой родной, постыдился бы хоть таких, как я, ведь в сыновья годимся тебе. Не наши отцы, не мои сверстники изобрели и изобретают патетические рапорты, приписки, показуху. Это наряду с тем великим, что вы сделали и делаете. А это раздвоение личности: кричат о новой морали, якобы куда более высокой, чем народная, а на практике эгоисты; крадут, стеной отгораживаются от людей. С подчиненными жестоки, грубы, перед начальством угодничают. Это было грехом во все времена, а в наше - тяжкое преступление. А ведь придет срок, и предъявится нам счет. Без скидок...
Горячий натиск, бешеный взрыв горечи, тревога племянника ошарашили, а потом тяжело озаботили Савву. Вот уж не подозревал он такой ярости в этом сдержанном парне, никогда не терявшем способности шутить. Савва с замиранием сердца ждал, что Юрий вот-вот скажет такое, о чем думается нередко ему, Савве, и что в конце концов люди скажут себе и друг другу. Но Юрий внезапно умолк, притушив блеск в глазах. "Не выдохся, а спохватился, взял себя за горло", - подумал Савва.
– Пойдем к первому секретарю.
– Юрий застегнулся на обе пуговицы, поправил галстук. Осенним холодком налились голубые глаза.
К Солнцеву зашли в то время, когда требовательно затрещал один из пяти стоявших на столе телефонов. Белая пухлая рука Тихона с привычной почтительностью и уверенностью опустилась на трубку, другой рукой замахал на Крупновых. У раскрытого на Волгу окна курил Анатолий Иванов, чуть скривив набок рот, обвевая струями дыма свои усы.
– С верхом говорит, - шепнул он Савве, - и о нашем заводе будет хлопотать.
Тихон поддакивал с минуту, вскинув брови, и мелкие морщинки веселыми волнами бежали по высокому лбу. Вдруг его плечи опустились, серый пиджак внакидку упал бы на паркет, если бы Иванов не поймал его на лету. Морщины вяло отхлынули на брови, побагровела жирная шея. Медленно положив трубку, проутюжил ладонью лицо сверху вниз.
– Открытие конференции придется отложить. Приезжает инструктор ЦК. Солнцев пожевал губами.
– Юрий, ты долго думал над этой справкой?
– Долго, Тихон Тарасович.
– Подумай еще дольше и глубже. Тебе поверить - так горком во всем виноват. Поработай над формулировками.
Юрий не взял протянутую ему бумагу. Солнцев часто задышал. Резко сунул в стол справку, задвинул заскрипевший ящик.
XIV
"Теперь я знаю, чего хочу. И если надо бороться за счастье, я буду это делать со спокойной совестью. Добьюсь ли я своего?
– спрашивала себя Юля Солнцева и отвечала: - Да!"
Всю дорогу от каменных карьеров до отцовского дома она, как заклинание, повторяла это твердое "да".
Но как раз совесть-то и не была спокойна. После резкого расхождения с Юрием Крупновым Юля первое время торжествовала победу над ним. Приятно было, что Анатолий Иванов мягко и настойчиво, то уступая, то наступая, приручал ее к себе, сам все крепче привязываясь к ней. Мачеха находила Толю одаренным поэтом, а отец был уверен что со временем получится из Толи большой, полезный работник: "Еще годик посидит на заводе, возьму в горком. Мы, старики, должны готовить себе смену".
Зимой, в день своего рождения, Юля уступила Иванову но скрывала свои близкие отношения с ним. Знала об этих отношениях только мачеха, отец же, очевидно, догадывался и всякий раз, встречая дочь, вопросительно смотрел на нее: "Ну как? Скоро заживете нормальной семейной жизнью?" Иванов тяготился "воровской любовью", как говорил он. Упрекал Юлю в том, что между ними незримо присутствует третий, что она поминутно оглядывается на свое прошлое. Обидно и унизительно! Ведь все это бросает тень на него, на нее, на отца, наконец!
Однажды Юля заплакала, и как ни успокаивал ее Иванов, она повторяла, что несчастна и не может быть ее жизнь другой. Ошибка сделана давно, и ее не исправишь. Что-то удерживало Юлю сказать ему, что опротивел он ей всем своим существом: любезностью, заискиванием, острыми локтями, мягкими по-женски боками, глазами, мерцающими из-под крылатого чуба. И она ужасалась тому, как могло все это произойти.
И теперь чем тревожнее у нее на душе, тем спокойнее обожженное солнцем лицо; тонкие губы плотно сжаты, и лишь в синих невеселых глазах исступленный полыхал свет. "Да, я буду с ним, чем бы это ни кончилось, думала она о Юрии и тут же сказала с неистребимой привычкой иронизировать даже над собой: - Женщина в моем возрасте, с моим опытом отличается безумной отвагой и воловьим упорством!"
...Калитку открыла мачеха Леля. Только теперь Юля заметила: постарела женщина, на верхней губе погустели усики, черноту волос одолевала седина.
– Господи, что с тобой, Юля? Худущая... Что случилось?
Юля мотала головой, не понимая слов мачехи, внутри все дрожало.
– Теперь модны короткие волосы - вот я и отрезала косы.
– Да не об этом я, Юля, милая!
– Неловко прыгнула с машины... Еще месяц назад.
Отец явился к обеду, как всегда шумный. Но видела Юля, что хуже его здоровье: лицо отекло, руки опухли.