Истоки медвежьей Руси

Леонтьев Александр Иванович

Предо мной стоял свидетель события – ямщик этой станции, государственный крестьянин Иван Саввинов Бобрецов, жительствующий по реке Мыле, в 5 верстах от станции, – вот его рассказ:

«В сентябре месяце 1849 года, утром, я взял с собой ружье, да топор и пошел из дому в лес, для промысла птиц и белки. Не доходя 100 сажен до почтового домика, увидал следы медведя, и потому поспешил в домик. Здесь затопил печь и хотел варить рыбу; вдруг собака залаяла. Я вышел на порог, и вижу медведя в 30 саженях, за рекой. Чтобы испугать зверя, стал я колотить в железо; а медведь поднялся на задние ноги и глядит на меня. Вот и нашло на меня сомнение, вошел я в домик, запер двери у сеней и комнаты запорами и залез на сарай, чтобы рассмотреть хорошенько медведя; но его уже не было: он в это время угнал мою собаку домой, к жилью. Немного спустя, вижу я, что медведь шагает обратно и прямо к домику. Обошел он вокруг стен, подошел к окну, оторвал ставни, выломал раму и влез в комнату. Здесь, все обнюхивая, заревел и с визгом стал ворочать стол, грызть лавки и бросаться в двери, но не мог сломить их, так как они были крепко уперты в стену аншпугом, – все это я с крыши сарая в окно и вижу. Долго ярый зверь бушевал по комнате; потом через окно же вышел и, обежав

вокруг домика, зашел окном в маленькую горенку, переворочал и наломал в ней все, что было, и, вышедши, схватил на дворе порожнюю бочку, потащил ее в лес и разбил всю на мелкие части. Я же все сижу неподвижно на крыше и гляжу, что же дальше будет. Опять идет медведь к станции; подошедши с той же стороны, оторвал ставню, выломал раму, влез в комнату, разбил третье окно, вылез с ревем и побежал по дороге на Мезень. Отбежавши с полверсты, остановился. В это время я сидел на сарае и видел всю его беготню и остервенение. Остановившись, стал он оглядываться и опять пустился к станции и прямо к сараю. Завидев меня, зверь заревел и стал бросаться на стену, и влез, было, под крышу: ухватился за тесину, но старый тес обломился и медведь упал. Злобно грызя, что попадало, он швырял, чем попало, ревел, визжал против меня; однако в другой раз влезть на крышу не пробовал, а зашел в маленькую горенку, потащил из нее в окно столик, изломал его и бросил. Потом закашлял и лег. Это было вечером. Полежавши немного, снова зашел в большую комнату, нашел там спрятанную мною провизию: хлеб, масло и птицу, разбил посуду, какая там была, согнул мое ружье и бросил его на пол. В комнате притаивал свои шаги, и перед утром выбежал через окно. С рассветом я потерял его из виду; реву было не слышно. Что делать не знал я и сам. Долго высматривал и прислушивался во все стороны, стучал по крыше, но нигде не было ни шороху. Вот я помолился Богу, да и спустился с сарая, зашел осторожно в комнату, высмотрел там разорение, потом поспешил к речке на лодку, и отправился домой.

В это время медведь ходил в промысловую избушку, в 3-х верстах. У этой избушки выгрыз угол и, зашедши в нее, съел хлеб и сухари промышленников, сорвал со спиц невод и унес медный котелок. Невод найден в 5 саженях от избы; котла же не нашли, знать, бросил в воду.

В этот день медведь снова явился в мыльский станционный домик, разбил в сенях баклажку с рыбой и съел ее с пуд. Отсюда зверь пошел к мыльской деревне; но, не доходя до нее одной версты, остановился у речки, близ яза (закол в реке) и, по замечаниям наших промышленников, пробыл там три дня.

Возвратившись с мыльской станции домой, я рассказал об этом происшествии отцу и братьям своим. После рассказа, отец мой, Савва, сказал мне: «Я бы не боялся медведя, стрелял бы его с избы. Зачем ты из избы ушел, да еще оставил свое ружье?»

Через три дня, 70-летний отец мой, рано утром отправился из дому в лодке, за версту от селения, забить язы на рыбу. Наступил полдень, старик не возвращался домой. Вот послали 14-летнего сына его Василия, звать отца к обеду. Мальчик вскоре возвратился и говорит, что отца не нашел; а около яза, у берега, видел его шапку и рукавицы, кровь и медвежий след. Тут старшие братья мои, Иван и Петр, взяв ружья, отправились отыскивать отца, на то место, где он забивал язы. Здесь они усмотрели кровь и следы медведя, с признаками, что по ним, на 20 саженей, был тянут человек; потом увидели и медведя над останками отца… Зверь, увидав при них собаку, погнался за нею. В это время, братья, с подоспевшими крестьянами Вожгорской деревни Фомой и Анисимом Ляпуновыми, убили медведя, сняли с него шкуру, а мясо бросили; потом собрали растерзанный на части прах отца, – и кости его зарыли в землю и донесли Лебскому волостному правлению».

Здесь прервался рассказ Бобрецова рыданием и сильным волнением его могучей груди. Его жилистые руки то хватались за сердце, то закрывали глаза, полные горьких слез. Мое безмолвное внимание к его рассказу в эту минуту сменилось безмолвным участием к его горести. Сердце мое крепко сжалось, я глядел на Ивана без мысли. Наконец тяжело и безболезненно вздохнул Иван, перекрестился, прошептал крестную молитву за упокой души и стал продолжать рассказ:

«Вот видите ли, какова наша охотничья жизнь! Всяка доля или судьба бывает. Покойник, старик наш, в свой век сам свалил более сотни медведей, а прочему зверю счету нет; ан пришлось на 71 году и собой накормить голодного зверя!..»

* * *

У жителей Олонецкой губернии, по замечанию Н.Н. Харузина (1889), было неоднозначное отношение к медведю: в одних местах его (в Пудожском уезде, Купецкое озеро) считали нечистым, жители к нему относились крайне враждебно, награждая его эпитетом окаянный. Совсем другое говорили в Кенозерье: «Медведь от Бога». Почти во всех местах уезда, пишет он, можно услышать, распространенный по всей России рассказ, что «медведь прежде был человеком и обращен в медведей вместе со своей женой, по приказанию которой он слишком надоедал просьбами чудодейственной липе, которую не стал рубить, уступив ее просьбе – за это липа обещала ему исполнять его желания. Но, пожелав по настоянию жены, чтобы все люди их боялись, старик и жена его были обращены в медведей». Передали ему еще одно предание о происхождении людей от медведей: «У моря люди живут, они так-то ничего себе, да вдруг зло и сделают. Свадьба раз была, они и обратили всю свадьбу в медведей. Оттого медведи и пошли» [160] .

160

Харузин Н.Н. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда, Олонецкой губернии. – М.: Б.и., 1889. – С.53–54.

Кстати, очень интересен древний обычай переряживание медведями в свадебных обрядах, существовавший не только у русского народа, но и у наших соседей-скандинавов. Так, в Швеции, в северной части Даларнэ, сам термин жениться передается через bj"ornas и буквально переводится как – обмедведиться. Старинный свадебный обряд в ряде районов Швеции включал в себя особую игру, в которой участвовал ряженый медведем человек с привязанной на шее бутылкой водки или брусничного

сока; его ловят и «пьют его кровь» (т. е. водку или сок). При этом новобрачные сидели на медвежьей шкуре, как и гости – парами на шкурах. У саамов новобрачные обычно тоже сидели на медвежьей шкуре и их самих называли медведями. Шведский ученый Н.Е. Хаммарстед (1913) справедливо видел в этих обрядовых играх отражение тотемических верований, одновременно подчеркивая исключительную близость русских и скандинавских пережитков. Здесь отражаются «очень архаические представления тотемического порядка, когда медведь считался предком данного рода». В шуточной игре, когда ряженые медведем валят девушек на пол и пачкают сажей, может быть, «следует видеть отзвуки символического игрища, воспроизводившего брак медведя и женщины» [161] .

161

Воронин Н.Н. Медвежий культ в Верхнем Поволжье в XI веке // Этногенез восточных славян. Т.1. – МИА СССР. – № 6. – М.-Л., 1941. – С.67.

В отношении к медведю у жителей Олонецкой губернии, подметил Н.Н. Харузин, проскальзывает «какое-то смутное представление о его сверхъестественной силе, о том, что он зверь не простой». Медвежьего мяса здесь не ели и, обычно, сняв со зверя шкуру, закапывали его тушу. «Даже страшно есть» – говорили местные жители путешественнику. В этих отношениях к медведю, уверял Харузин, «нельзя не усмотреть робкого переживания древнего культа медведя, столь распространенного у многих народов <…> Какое-то смутное чувство говорит местному жителю, что медведь не чета прочим зверям и, не помня происхождения этого верования, он таит его у себя <…> и хранит этот обломок старого культа» [162] .

162

Харузин Н.Н. Из материалов, собранных среди крестьян Пудожского уезда, Олонецкой губернии. – М.: Б.и., 1889. – С. 54

Убитый медведь, по представлениям сибирских крестьян, мог помогать людям в их борьбе с нечистой силой. В конюшне было принято хранить отрубленную медвежью лапу, а дом, конюшню, хозяйственные постройки окуривать медвежьей шерстью. И сегодня охотники, как и прочие селяне, считают, что медвежатина обладает лечебными для человека свойствами [163] , т. к. его мясо считалось, по словам старожилов, «здоровым». Салом натирались от простуды, а смешивая его с молоком, лечили чахотку (туберкулез). Медвежье сало при смазывании целебно действовало на раны. Лечебными свойствами обладала и медвежья желчь. Медвежьей лапой царапали вымя коровы, когда она долго не доилась [164] .

163

Болонев Ф.Ф., Фурсова Е.Ф. Культ медведя в верованиях крестьян Сибири.

164

Попова А.М., Виноградов Г.С. Медведь в воззрениях русского старожилого населения Сибири // Советская этнография, № 3, 1936.

Уже в наше время, в середине 90-х годов, этнографической экспедицией из С.-Петербурга, побывавшей в Кенозерье (Каргопольский р-н Архангельской области), у местного населения отмечено существование лечебных обрядов, в которых использовался коготь медведя. Когтем либо выцарапывается болезнь, либо он использовался в качестве оберега, – якобы болезнь «боится» острого, твердого когтя. Считается, что кровь лошади из расцарапанной медвежьим когтем ранки «выносит болезнь». Чтобы избавить ребенка от «родимца» (сильное нервное заболевание с потерей сознания и судорогами), его моют с медвежьего когтя. Еще раньше через медвежью челюсть протаскивали больного ребенка. В Кенозерье коготь медведя использовался также при лечении кожных заболеваний: «Чирей вышел, медвежий середний коготь старики раз обведут, чтобы дальше не пошел – сохнет». У жителей Ваги от грыжи поили медвежьей желчью, у кенозер от болезни горла поят «с катыка» медведя. Повсюду на Русском Севере, как и в Сибири, медвежьим салом лечат раны и ожоги [165] . Салом натирались от обморожений, ревматизма и других болезней, мазали лоб, чтобы иметь хорошую память. Считалось, что съевший сердце медведя, может исцелиться разом от всех болезней.

165

Мазалова А.Е. Народная медицина локальных групп // Русский Север. – СПб., 1995. – С.95.

По воззрениям русских Сибири, глаза медведя обладают особой магической силой. У убитого на охоте медведя вынимали глаза, укладывали отдельно, затем варили и съедали. Известно их использование в качестве оберега. Местные старожилы из Иркутской области рассказывали: «К зыбке весили. Сушили и весили. Вот рябенок, говорели, будет как медведь, чтоб не боялся ничего. Смелый был». По другому поверью, глаз медведя исцеляет человека, которого «бьет родимец»: «если долго носишь глаза медведя, там вшиты в телогрейку ли куда ли там, лечит, говорят, родимец лечит». В Сибири также известно употребление медвежьей желчи в качестве лекарственного средства. Ее считают эффективной при «слабых легких», при желтухе, при нарывах, язвах и т. д. Обычно медвежью желчь растворяли в воде небольшими частями: «Половинку чайной ложки сухой желчи на полстакана воды кипяченой. И вот по одной, по две ложечки и пей. Тока до еды пить надо. Две-три недели попить так, и все. Помогат». Некоторые делали водочный раствор желчи. При этом рекомендуют соблюдать соотношение 1:5 или 1:10. Назначали желчь и детям, страдающим грыжей. Широко использовали желчь медведя при лечении различных опухолей, одышки, кашля и «грудных» болезней. Более того, русские считают ее хорошим кровоостанавливающим средством. При ожогах пьют медвежий жир, а также при кашле, особенно «хорошо ребятишкам от бронхита, при простуде» [166] .

166

Медведева Г.А. Русская охота на медведя в Сибири // Тайга, № 1–2(4), 2003.