Истоки Нила
Шрифт:
Боб чувствовал себя по-прежнему гадко, но желание умереть прошло. "Конечно", - сказал он. Шэдвелл окинул взглядом комнату, затем выжидательно посмотрел на Боба. Спустя минуту он сказал: "Где он?" - "Что где?" - "Портфель. Старика Мартенса".
Они уставились друг на друга. Зазвонил телефон. Боб застонал, поморщился от боли, снял трубку. Звонила Норин, девушка с притязаниями в области драматургии и литературы, с которой он тайком предавался разврату на основе принципа то да, то нет, причем периоды "нет" возвещало присутствие в квартире Норин матери Норин (вязание, нравственные устои средних слоев населения и все прочее), когда приходил весьма сладострастно настроенный Боб.
– У меня жуткое похмелье, - сказал он в ответ на ее первый (сдержанный и общепринятый) вопрос, - и в квартире развал.
– Видишь, что происходит, стоит мне на минутку от тебя отвернуться? радостно закудахтала Норин.
– К счастью, на сегодня у меня нет ни работы, ни общественных обязанностей, так что я сейчас приеду.
Боб сказал: "С ума сойти!", повесил трубку и повернулся лицом к Шэдвеллу, который грыз кончики своих цепких пальцев. "Спасибо за бульон", - сказал он, и в его голосе прозвучала некоторая завершенность.
"А как же портфель?" - "У меня его нет".
– "Он стоял около стула старика, когда я видел вас обоих в баре".
– "Тогда он, наверное, в баре и остался. Или он в больнице. А может быть, у полицейских. Но..." - "Его там нет. И у них тоже нет".
– "Но и у меня его нет. Правда, м-р Шэдвелл, я вам очень благодарен за бульон, но я не знаю, куда, к черту..."
Шэдвелл потер свои крохотные заостренные усики, похожие на значок Л, обращенные острием к его крохотному остренькому носику. Он встал. "Как жаль, право. Эти бумаги связаны с делом, в котором мы участвовали вместе со стариной Питером... в действительности, я имею на них такое же право, как... Хотя послушайте. Может быть, он вам о нем рассказывал. Он говорил об этом всякий раз, как напивался, а когда не напивался, тоже, как правило, говорил. О том, что ему нравилось называть "Истоками Нила"? М-м-м?" Эта фраза добралась до колокольни, и тогда колокола явно зазвенели, во всяком случае, Шэдвелл это заметил. Он совершил как бы прыжок вперед, и его пальцы легли на плечи Боба.
– Вы же поняли, о чем я говорю. Послушайте! Вы - Писатель. Идеи старика не по вашей части. Я - Рекламный агент. Они по моей части. За содержимое его портфеля - как я уже объяснил, оно по праву принадлежит мне - я заплачу. Тысячу Долларов. Собственно говоря, за возможность просто _просмотреть_ бумаги - я заплачу _сотню_ долларов.
Когда Боб подумал, что последний полученный им чек оказался выписан на 17 долларов 72 цента (права Монегаск на детектив), когда он услышал, о каких значительных суммах идет речь, глаза у него широко раскрылись, и он изо всех сил попытался вспомнить, что же, к черту, _случилось_ с этим портфелем... но безрезультатно.
В сухом пришепетывающем голосе Шэдвелла зазвучали просительные нотки. "Я даже готов заплатить вам за возможность обсудить вашу беседу со старым и... с пожилым джентльменом. Вот..." И он полез в карман. Боб заколебался. А потом вспомнил, что Норин уже едет через город, направляясь к его жилым кварталам, и, несомненно, как всегда везет вместе со своими упругими прелестями памятные подарки из области экзотической провизии, к которой она пристрастилась, отвернувшись от телячьих котлет с горошком из детства, которые сейчас едят в предместьях: например, полуфабрикаты для шашлыка, локуми [блюдо греческой кухни из баклажанов], вина теплого юга, пахлава [слоеный пирог с грецкими орехами], провалоне [сорт сыра] и прочие живые свидетели славы, которой была овеяна Греция, и величия, которым обладал Рим.
Разнообразные желания, подогретые такими мыслями, стали набирать силу и роптать, и он заставил себя отвергнуть, вероятно, неэтичные и, безусловно, несвоевременные предложения Шэдвелла.
– Не сейчас, - сказал он. И добавил, напрочь отбросив всякую деликатность: - Ко мне должна прийти девушка. Проваливайте. В другой раз.
Следы разочарования и досады исчезли с личика Шэдвелла, и оно приобрело в высшей степени отвратительное плотоядное выражение. "Ну _разумеется_, сказал он.
– В другой раз? Конечно. Моя карточка..." Он извлек отрывной блокнот. "У меня уже есть одна, - сказал Боб.
– До свидания".
Он поспешно скинул зловонные одежды, в которых прошел сначала сквозь жару, потом сквозь пьянство, а затем сквозь коматозное состояние, принял душ, расчесал мышиного цвета волосы, сбрил розовую щетину (только ее мерзкий оттенок и помешал ему отпустить бороду) и умастил себя различными патентованными средствами. Более удачливым коллегам Т.Петтиса Шэдвелла по части рекламы удалось убедить его (используя множество различных подходов, действуя то вкрадчиво, а то напролом), что они необходимы, если он хочет быть принят в хорошем обществе; потом он оделся и, не скрывая предвосхищения, стал ожидать прибытия лишенной целомудрия Норин.
Она пришла, поцеловала его и приготовила ему еду: древние женские обязанности, пренебрежение которыми является несомненным безошибочным признаком упадка культуры и регресса. Потом она прочла все, что он написал за время, прошедшее с момента их последнего слияния, и обнаружила некоторые недостатки.
– Ты тратишь слишком много времени на описания вначале, - сказала она с уверенностью, доступной лишь людям, не продавшим ни одной рукописи.
– Тебе нужно сделать так, чтобы персонажи были как _живые_ с первого же предложения.
– Марли был с самого начала мертв, - пробормотал Боб.
– Что?
– рассеянно пролепетала Норин, притворяясь, будто не слышит. Она старалась не смотреть на своего милого любовника, и взгляд ее зажегся, остановившись на чем-то другом. "Что это?
– спросила она.
– У тебя так много денег, что они валяются где ни попадя? Мне казалось, ты говорил, будто разорен". И Боб посмотрел на бледно-розовый кончик пальца, который указывал на стол возле двери, где лежали две хрустящие двадцатидолларовые бумажки, сложенные в длину.
– Шэдвелл!
– тут же сказал он. И в ответ на движение приподнявшихся бровей (которые выглядели бы куда лучше, если их не выщипывать, но разве можно воспрепятствовать чужой воле?) добавил: - Очень мерзкий тип, вшивый грубиян, который явился с каким-то гнилым предложением.
– И у которого к тому же, - сказала Норин, тут же вникнув в суть дела, - есть деньги.
Боб решил никогда их друг с другом не знакомить, если только получится. "Во всяком случае, - снова заговорила она, отложив рукопись Боба в сторону, - теперь мы с тобой сможем куда-нибудь сходить". Он вяло поспорил насчет еды, затем насчет ее приготовления; она выключила газ, тут же засунула кастрюли в морозилку, встала, давая понять, что готова идти. В тот самый момент у него возникли и другие возражения против ухода, упоминать о которых было бы неблагоразумно, ибо, согласно моральной системе Норин, каждый эпизод с проявлением страсти по окончании своем становился инцидентом за семью печатями и не содержал в себе обещаний на повторение в дальнейшем.