Историческая личность

Брэдбери Малькольм Стэнли

– Похоже, ты ревнуешь, – говорит Говард.

– Я не страдаю женскими недугами, – говорит Флора, натягивая пальто на плечи и гася сигарету в стандартной пепельнице. – Ну, упрячь все это подальше, Говард. Давай скажем, что не случилось ровно ничего.

И Флора встает на ноги и берет свой прислоненный к креслу зонтик.

– Нет, не уходи, Флора, – говорит Говард. – Ты же еще мне ничего не рассказала.

– Это ты мне ничего не рассказал, – говорит Флора. – Ты знаешь больше, чем говоришь. Ты ничем не делишься. По-моему, ты хочешь сохранить Генри для

себя, ты хочешь измерить его в глубину своим собственным методом. Спасти его собственными своими инструментами.

– Нет, сядь, Флора, – говорит Генри. – Я признаю: чем больше думаешь, тем больше кажется, что это не похоже на обычные несчастные случаи, приключающиеся с Генри.

Флора улыбается и снова садится в кресло; она щелкает своей зажигалкой и закуривает новую сигарету.

– Совершенно непохоже, – говорит Флора. – Знаешь, я убеждена, что Генри был активен.

Говард смотрит в окно; он видит белый бетон каакиненского озарения, который чистотой своей белизны предназначен вызывать ощущение ничем не разбавленной формы, и тем самым в действительности принадлежит какому-то дальнему утопическому ландшафту солнца и теней, например в Нью-Мексико или на Кап д'Эйдж; а здесь льющийся дождь вымарывает его грязной серостью.

– Активен? – говорит Говард.

– Невозможно пораниться подобным образом, просто поскользнувшись, – говорит Флора. – Он надавил рукой на осколки. Я думаю, это была минимальная попытка самоубийства. Выражение гнева и отчаяния. Мольба.

– Тебе это Генри сказал? – спрашивает Говард, оборачиваясь. Флора смеется и говорит:

– Если бы! Тогда бы мы могли пустить в ход нашу великую мудрость и доказать, что он совершил ошибку. Нет, Генри вообще про это не говорил. И сказал единственно только: «Не говорите Говарду». Что доказывает истинную доброту характера.

– Ну, послушай, Флора, – говорит Говард. – Тут должен быть более глубокий смысл.

Флора смеется; она говорит:

– Я уверена, что я права.

– Беда в том, что я не способен этого увидеть. Иди речь о почти любом другом человеке, ты могла бы меня убедить. Но Генри? Нет. Ты говоришь, он был активен. Но Генри не бывает активен. Любое активное действие оборачивается страданием – кого-то еще или тебя самого. Вот почему Генри не одобряет идеи активных действий.

– И конечно, как раз поэтому ты ее одобряешь, – говорит Флора. – По-моему, страдание привлекает тебя больше, чем действия. Но в любом случае самоубийство это традиционный способ свести себя к нулю как деятеля. Гамлет, ты же знаешь.

– Честное слово, Флора, – говорит Говард, – все это слишком уже высоко для Генри. Генри не способен на подобного рода сделку со вселенной. Он не способен испытывать такого рода боль и в такой степени.

– Да, не то, что ты, – говорит Флора. – Беда в том, что ты не можешь относиться к нему серьезно. Он на периферии твой жизни, вот ты и видишь в нем шута, машину, специализированную на несчастных случаях. Не думаю, чтобы ты хоть когда-нибудь видел Генри по-настоящему.

– Я знаком с ним очень давно, – говорит Говард.

– Да, –

говорит Флора, – он стал частью обстановки твоей жизни. Так что ты можешь использовать его и забывать о нем. Отсюда и твоя история про футбольный мяч. История о том, что принимать Генри всерьез совершенно не требуется.

– Ты принимаешь его слишком уж всерьез, – говорит Говард.

– Нет, – говорит Флора. – Я просто воздаю ему должное. Видишь ли, чтобы увидеть Генри ясно, ты должен чувствовать любовь. А ты никогда любви не чувствовал.

– Ты ошибаешься, – говорит Говард, – но в любом случае, совершая самоубийство, люди выдвигают обвинение. И обвинение это совершенно очевидно. Однако нет никаких признаков, что Генри кого-то обвинил.

– Ну, я не сомневаюсь, что Генри попытался бы даже самоубийство совершить так, чтобы никому не причинить хлопот, – говорит Флора, – но ведь я сказала «минимальная попытка самоубийства». Жест, говорящий «поглядите на меня, подумайте обо мне». Беда в том, что мы – занятые люди, ни у кого из нас нет времени.

– Так чем мы заняты теперь? – спрашивает Говард.

– Но в любом случае радикальный жест против своей личности, пусть не абсолютный. Когда человек, публикующийся, как Генри, выбирает свою левую руку, можно не сомневаться, что он надеется, что будет продолжать писать правой.

Говард смеется и говорит:

– Флора, ты великолепна.

– И Генри остается в живых, – говорит Флора, – а мы, не испытывая никакой вины, остаемся истолковывать этот жест и его смысл. И вмешиваться в его жизнь из самых лучших побуждений. Что, я уверена, мы и будем делать. – А ты уверена, что Генри правша? – спрашивает Говард.

– Так ты же его друг, так он правша или левша? – спрашивает Флора.

– Я не знаю, – говорит Говард.

– Ну, так он правша, – говорит Флора. – Я спросила. Своеобразная любовь.

Говард говорит:

– Ну, хорошо, мы должны посмотреть на Генри. Но в чем, по-твоему, заключался смысл?

– Ну, отчасти мы это уже затрагивали, – говорит Флора. – Генри оказался в плену саморазрушительного цикла. Он не верит в собственное существование. Его агрессивность обращена вовнутрь, обращена против него самого. Он презирает себя и ощущает себя презираемым. Он не находит живых ценностей, живых чувств и впадает во внезапное отчаяние. Я ведь права? Это ведь портрет Генри?

Говард садится в свое кресло.

– Да, – говорит он, – права постольку-поскольку. Но я думаю, что мы можем пойти дальше.

– Н-да? – говорит Флора, улыбаясь.

– Ты видишь только чисто психологическую проблему, – говорит Говард. – Неизбежно, в силу своей профессии. Конечно, я вижу и еще что-то.

– Я всегда говорила, что наиболее интересно в чьем-то несчастье то, как оно присваивается окружающими. Полагаю, у тебя имеется политическая версия.

– Ну, – говорит Говард, – социокультурная.

– То есть, чтобы по-настоящему понять Генри, – говорит Флора, – нам, естественно, потребуется чуточка Маркса, чуточка Фрейда и чуточка социальной истории.