Исторические этюды
Шрифт:
1854. «Северная звезда», опера на текст Скриба. Первое представление в Париже 16 февраля 1854 г.
1859. «Динора, или Праздник в Плоэрмеле», комическая опера, либретто Барбье и Карре. Первое представление в Париже 4 апреля 1859 г.
1864. «Африканка», либретто Скриба. Первое представление в Париже 28 апреля 1865 г.
ГЕКТОР БЕРЛИОЗ 1
Берлиоз принадлежит к числу величайших новаторов в истории музыки. Паганини назвал его единственным достойным преемником Бетховена, Глинка — «первым композитором нашего века». Современники и друзья сравнивали его го с Шекспиром, то с Рембрандтом, то с Микеланджело. Но то были суждения одиночных ценителей. Прочного, длительного
Однако, несмотря на посмертные триумфы, споры вокруг имени и наследия Берлиоза не прекратились. Одни рассматривают его как своего рода «недоразвившегося Вагнера», другие категорически противопоставляют его байрейтскому маэстро. Для одних он — великий наследник бет-ховенского симфонизма, для других — композитор, своей навязчивой программностью профанировавший симфонические принципы Бетховена. Одни поражаются глубиной и волнующей лирической искренностью Берлиоза, другие кричат о напыщенном комедианте, жонглирующем феерической оркестровой техникой. Двойственным предстает и самый облик Берлиоза — гениального чудака, маньяка, эксцентрика, человека, который — пользуясь остроумным выражением французского поэта XVII века Теофиля де Вио — «родился под взбесившейся звездой»...
А между тем историческое место, занимаемое Берлиозом в развитии европейской музыки, действительно огромно. Он явился мостом, соединившим музыкальные традиции французской буржуазной революции с музыкой XIX века. Он дал первое воплощение в звуках романтического образа «молодого человека XIX столетия». Он первый перевел на симфонический язык Шекспира, Гёте, Байрона... Он заложил основы программного симфонизма. Он оказал большое влияние на Листа, Вагнера, Рихарда Штрауса, Бизе, композиторов «Могучей кучки», Чайковского... Он создал новые принципы оркестрового мышления, развитием которых, в сущности, жила вся последующая европейская симфоническая музыка. Все это делает творчество Берлиоза одним из важнейших узловых моментов мировой музыкальной культуры XIX века.
За последние годы своеобразный «ренессанс» Берлиоза наблюдается и в советской концертной практике. Помимо популярной «Фантастической симфонии», все чаще появляются на афишах «Гарольд в Италии», «Осуждение Фауста», увертюры «Король Лир», «Корсар», не говоря уже о «Римском карнавале»... Прочно вошла в репертуар «Тра урно-триумфальная симфония» — великий музыкальный памятник революции 1830 года — достойный вклад в программы наших музыкальных олимпиад. Ставятся даже такие редко исполняемые произведения, как монодрама «Лелио» или монументальный Реквием.52 На первый взгляд, это много, на самом деле — недостаточно. Ибо Берлиоз — не только гениальный симфонист, но и первоклассный оперный мастер. Его музыка живет подлинным театральным темпераментом. А между тем ни величаво-суровые «Троянцы», ни овеянные тончайшей шекспировской поэзией «Беатриче и Бенедикт», ни великолепный «Бенвенуто Челлини» с его живописным фоном буйного римского карнавала на наших сценах не идут. Это — результат печальной репертуарной инерции, ограничивающей все богатство оперного наследия небольшим числом популярных и давным-давно запетых произведений. Надо надеяться, что театральные партитуры Берлиоза когда-нибудь будут раскрыты нашими музыкальными театрами. Тем более что и в опере Берлиоз идет глубоко своеобразным путем, отнюдь не дублируя ни итальянцев, ни Вебера, ни Обера, ни Мейербера...
2
Жизненная судьба Берлиоза во многих отношениях типична для передового мелкобуржуазного художника XIX века. В ней сочетаются гениальность, сверхобостренная чувствительность, богемный образ жизни, революционные бури юности и политическая апатия зрелых лет, любовные томления и неистовые страсти, непризнание, неудачи и нужда, борьба за достоинство музыканта
Берлиоз сам позаботился о своем жизнеописании, оставив потомству знаменитые «Мемуары». Однако всецело доверяться этим взволнованным, ярко мелодраматическим, полным сверкающего остроумия и язвительных сарказмов страницам — нельзя. Композитор предупреждает об этом, говоря о своей странной способности подставлять воображаемое вместо реального. Мемуары — не исповедь в духе Руссо, тем более — не точная хроника или летопись: это скорее блестящий роман о самом себе, написанный к тому же с целью защиты дела своей жизни. Он пристрастен с начала до конца: в этом его «нерв» и покоряющая убедительность. Однако в фактическом отношении он далеко не то-чеп. Истина и вымысел сплетаются в нем самым причудливым образом. Конечно, тут меньше всего умышленной мистификации и игры с читателем в духе Стендаля. Наоборот — Берлиоз искренне верит в то, что пишет, досочиняя свою биографию: он рассказывает о событиях так, как оя желал бы их видеть. Отсюда эпизоды с итальянскими карбонариями, с мнимым покушением на самоубийство (в действительности близким к инсценировке), с «Шествием на казнь» из «Фантастической симфонии», будто бы лихорадочно сочиненным в припадке исступленного вдохновения в одну ночь, и т. д. Все это — невольные аберрации творческого воображения художника, к тому же излагающего события много лет и даже десятилетий спустя. Не удивительно, что биографы Берлиоза пролили немало чернил, чтобы восстановить подлинную историю жизни композитора.1
Сын врача, Гектор Берлиоз родился в провинциальном городке Кот-Сент-Андре (департамент Изеры) 11 декабря 1803 года. Детство его совпадает с годами величия и падения наполеоновской империи — первой буржуазной монар хии Европы. Самые ранние музыкальные впечатления — треск барабанов и свистящее пение флейт, врывающиеся с улицы в открытое окно скромного провинциального домика: то возвращаются с похода покрытые пылью и славой полки императора. Сам Гектор (которого впоследствии Вагнер назовет «Наполеоном музыки») с наслаждением бьет в барабан, маршируя во главе колонны маленьких школьников. Он учится также играть на флейте и на гитаре; фортепиано его не обучают — в городке нет ни одного инструмента. Игрой на рояле он так и не овладел до конца жизни.53 54
Отец Берлиоза — высококвалифицированный врач, один из пионеров гидротерапии, интеллигент, воспитанный в традициях великих материалистов XVIII века, почитатель Кондильяка, Кабаниса и Руссо, ревностный ценитель латинских классиков — Горация и Вергилия, убежденный атеист. Мать— совершенно иная фигура: заурядная провинциалка, в семейном быту легко переходящая к истерикам и скандалам; она религиозна, не может обходиться без патера и все более впадает в ханжество. Гектора воспитывает отец в духе идеалов «Эмиля» Руссо, вне церковности и догматизма; обу чает его литературе, географии, истории, естественным наукам, музыке (последней не слишком, впрочем, много). Чтение «Энеиды» Вергилия производит на мальчика неизгладимое впечатление: впоследствии он воссоздает образы Этой пормы на оперной сцене в «Троянцах».
В городке немного музицируют, играют в домашних салонах квартеты Плейеля; барышни поют сентиментальные мелодии Далейрака. Для участия в местных торжествах организуется духовой оркестр Национальной гвардии; юный сын врача участвует в нем в качестве флейтиста. До 1822 года Берлиоз живет в тихом городке, в провинциальной атмосфере, столь хорошо известной по роману Стендаля «Красное и черное». Появляются первые, так и не увидевшие печати, музыкальные композиции; возникает и безответно обрывается первая любовь. В отцовской библиотеке Берлиозу попадаются отрывки из «Орфея» Глюка; из популярного биографического словаря Мишо он вычитывает жизнеописание этого композитора и впервые знакомится с его творческими принципами. Примерно в то же время он находит томики сочинений Шатобриана, раскрывающие перед ним целый мир новых ощущений: романтическое стремление к неопределенному и бесконечному, к химере, меланхолическую жажду потусторонней родины... С волнующим беспокойством прочитываются и романы г-жи Сталь («Коринна», «Дельфина»), в которых — как жаловались современники — автор «говорит о любви — как вакханка, о боге — как квакер, о смерти — как гренадер и о морали — как софист». В сознании юноши постепенно отравляется отношение к реальности; ее начинает замещать романтическая мечта. Атмосфера политической реакции и белого террора, внесенная реставрацией Бурбонов, «ничего не забывших и ничему не научившихся» за годы Эмиграции, оказалась крайне благоприятной для эпидемического роста «болезни века» — истерической экзальтации или меланхолии, охватившей молодых интеллигентов в 20 е годы XIX века.