Исторические очерки состояния Византийско-восточной церкви от конца XI до середины XV века

Лебедев Алексей Петрович

Они говорили: 1) латиняне приобщаются только в Великую Пятницу и еще на смертном одре, и притом только обыкновенными, а не освященными опресноками, защищая себя в подобной практике тем, что неизвестно, кто достоин евхаристического дара; 2) приобщающийся полоскает водой рот, выплевывает потом ее на пол, попирает ногами и таким образом бесчестит святейшее; 3) еще раньше обвиняли латинян в том, что они в праздник Пасхи полагали ягненка на алтаре (?), теперь же к этому прибавляли, что по заклании ягненок этот съедался, остатки сжигались, а пепел хранился в течение года (очевидно, обычай этот являлся каким-то добавлением к самой торжественной, пасхальной литургии, может быть, в воспоминание о Тайной Вечери евангельской); 4) обличалось причащение под одним видом. Следует еще заметить, что некоторые из греков очень строго стали смотреть на совершение латинянами Евхаристии на опресноках, до такой степени строго, что греческий писатель XII в. Николай, епископ Метонский, сравнивает греческую Евхаристию с жертвой Авеля, а латинскую, совершаемую на опресноках, — с жертвой Каина. [66] Касательно таинства Крещения греками указывались следующие отступления латинян: 1) что они крестят единократным погружением, и таким образом три Лица Божества смешиваются в одно; 2) что кладут в рот крещаемому младенцу соль и смазывают его слюной, а не помазывают его елеем, как предписано Церковью; 3) что они крестят дважды, потому что взрослых, при разрешении их грехов, мажут маслом (?); 4) в позднейшее время ставили в вину латинянам, что они крестят не через погружение, а через окропление, и в особенности — через обливание. Что касается таинства Покаяния, то латиняне обвинялись в том, что у них нет духовных отцов, так как иначе они должны были бы знать, кто достоин Евхаристии (припомним одно из прежде указанных обвинений), а также в том, что когда получал разрешение отлученный, то его бичевали по голому телу. Таинство священства Латинской церкви было также предметом нападок со стороны греков, а именно: последние заявляли, что у латинян не во всякое время совершается это таинство, а только четыре раза в год, — причем вдруг посвящается большое число диаконов и епископов. Еще утверждали, что папа по избрании его собором рукополагался в свой сан через наложение рук умершего его предшественника. Брак в Латинской церкви дает также грекам немало простора для

различного рода обвинений на западных христиан. В этом отношении указывалось прежде всего на допущение браков в недозволенных степенях родства, затем на то, что у них вполне позволителен второй и третий брак. Посты Западной церкви давали повод ко многим укорам против нее; но новых упреков немного. Отметим в особенности то, что греки в саркастических чертах описывали так называемый у латинян день пепла, которым открывался у них пост Четыредесятницы. Восточные полемисты утверждали, что латиняне по весне начинали собирать кости всяких нечистых животных, потом сжигали их, пепел смешивали с водой, которой окроплялись в целях освящения. Этой смесью, говорили греки, латинские духовные лица помазали верующих в начале поста: помазали голову, лоб и лицо, в том предположении, что это придает силы для соблюдения поста. Другие порицания латинян греками касаются образа жизни и поведения духовенства. Греки Указывали на следующий странный обычай, который будто бы существовал в Латинской церкви: высшие из епископов, когда идут в храм совершать литургию, имеют при себе нагих мальчиков, их они окропляют, утверждая, что этот обряд придает им неуязвимость и непобедимость на войне по достижении ими зрелого возраста. Затем греки осуждали частое перемещение епископов, симонию, безнравственность духовенства, непочтительное обращение с Евхаристией, которую духовенство носило с собой в дорожных сумках, разнообразие монашеских орденов. Обыденная жизнь латинских христиан также не оставалась без полемических замечаний со стороны греков. Их изобличали в том, что они едят кровь и удавленину, становясь «душепожирателями», вообще едят нечистую пищу, что они часто клянутся, что клятвопреступление у них в обычае, что они не читают Св. Писания и церковных постановлений, что они едят с собаками, дают им облизывать тарелки, а потом опять едят из них, что они моются уриной и пьют ее. Вообще греки считали латинян в религиозном отношении не выше еретической церкви Армянской. [67] Некоторые из греков считали латинян до такой степени закоренелыми в заблуждениях, что находили бесполезным вести с ними какие бы то ни было рассуждения и прения о предметах религиозных; их почитали слишком далеко уклонившимися от образа воззрений и мнений православных людей.

66

М Челъцов. Полемика между греками и латинянами по вопросу об опресноках, с 86 СПб., 1879 Сочинение, из которого взято автором это замечание Николая, до последнего времени известно было лишь в рукописи; но в настоящее время оно отпечатано в оригинале с переводом неутомимым ученым, епископом Арсением (Иващенко), под заглавием Два неизданных произведения Николая епископа Me тонского (второе озаглавливается Слово к латинянам об опресноках) Цитируемое место см на с 115 (Новгород, 1897).

67

Все эти обвинительные пункты указаны у Hergenrother'a Photlus.. Ill, 820—826, причем автором собраны и приняты во внимание весьма многочисленные свидетельства: Николая Метонского, Никиты Сеида, Феодора Вальсамона, Симеона Фессалоникийского, Марка Эфесского, ритора Мануила, разных анонимов Мюнхен ской рукописи и пр. Часть вышеуказанных обвинений исчислена и опровергается в любопытной книгеТри статьи неизвестного греческого писателя начала XIII в Издание архим. (теперь епископа) Арсения. Греческий текст и перевод. М., 1892 См. в особенности с. 66 и далее 114.

Известный византийский историк Никифор Григора рассказывает о себе, что когда (в 1333 г.) в Византию пришли двое латинских епископов для рассуждений о вере, то он произнес речь, в которой всеми способами доказывал, что отнюдь не следует вступать в рассуждения с прибывшими латинянами. Доказывая свою мысль, он раскрывал, что латиняне любят спорить и никогда не исправляются; он утверждал, как дело решенное, что «латиняне никогда не согласятся с нашими мнениями, хотя бы в нашу пользу заговорили все камни и все деревья»; раскрывал, что в основу рассуждений и прений латиняне полагают силлогизм, который, однако же, неприменим при разъяснении предметов божественных; что греки, держась веры, преданной Спасителем и утвержденной соборами и Св. отцами, поэтому не имеют нужды вступать в совершенно бесполезные разглагольствования; что, наконец, латиняне вступают в прения не затем, чтобы принять правую сторону, а затем, чтобы после дискутирования, хотя и без всякого основания, хвастаться своей мнимой победой. [68]

68

Никифор Григора. Византийская история. Кн. X, гл. 8. Перевод. Переведен лишь первый том (Боннского издания). СПб., 1862.

Говоря доселе о том, при каких условиях развивалась и в каких формах выражалась религиозная вражда двух Церквей — Латинской и Греческой в XII, XIII и XIV вв., мы не должны, однако, думать, что в это время действительно были порваны все связи Запада с Востоком в религиозном отношении. Такое представление должно иметь некоторые ограничения. Мы хотим указать факты из времени, изучаемого нами, которые свидетельствуют, что, случалось, самые видные представители той и другой Церкви забывали о своей взаимной религиозной неприязни, относясь одни к другим как члены единой, нераздельной Церкви. К таким фактам мы причисляем частые браки латинян с греками и наоборот, причем религиозные разногласия не препятствуют заключению брачных уз. Так, в XII в. первая и вторая жена императора Мануила Комнина были латинянки. Племянница этого императора Мария Комнина была в замужестве за Фридрихом Барбароссой, а потом за венгерским принцем Стефаном. Сын того же Мануила Алексей II Комнин был повенчан с французской принцессой Агнессой. [69] Многочисленные примеры подобных браков можно находить и позднее. К такому же ограничению представления о всецелом разрыве между Греческой и Латинской церковью ведет и то обстоятельство, что в это время еще встречаются случаи богослужебного общения греков с латинянами. Это видно при посещении Константинополя в середине XII в. французским королем Людовиком VII, Конрадом III и другими западными князьями. В царствование императора Иоанна Комнина аббат Петр Клюнийский обращается к императору и патриарху византийским с просьбой о восстановлении находившегося в Константинополе монастыря, принадлежащего Клюнийской конгрегации, а это предполагает более или менее дружелюбное расположение между Церквами. Далее следует упомянуть, что император Мануил в письме к Конраду III называет латинян и греков: , т. е. единоверными. Жившим в Константинополе по делам торговли венецианцам, пизанцам, генуэзцам во времена этого императора отведено было почетное место при богослужении в знаменитом Софийском храме. При дворе императора Мануила жили многие латиняне, и никакого отречения от заблуждений не требовалось от них. Два итальянца — Гугон Этериан и его брат Лев — пользовались у Мануила большим значением. [70] Такова была практика, но и в теории некоторые греческие писатели и богословы тех времен смотрели снисходительно на Церковь Латинскую с ее теологическими и обрядовыми особенностями, и наоборот — некоторые латинские писатели такими же глазами смотрели на церковь Греческую. Те и другие из этих писателей отстраняли от себя мысль, что разделение Церквей есть Дело решительное и бесповоротное. С латинской стороны в этом отношении заслуживает внимания воззрение Петра Клюнийского и Бернара Клервосского. Первый в XII в. писал византийскому патриарху Иоанну Халкедонию: «Хотя мы и разделены с вами пространственно и различием языков, однако же мы соединены неразрывно единством веры и любви. Я желаю заключить с тобой неразрывный союз дружбы, если ты не станешь стыдиться этого». [71] Западный святой Бернар Клервосский в том же XII в. писал папе Евгению III: «Строптивые греки, мы и с ними, и не с ними, соединены в вере, разделены в любви, хотя тоже и в вере они кое в чем заблуждаются». — Тон вообще мягкий. [72] Приведем в том же роде свидетельства греков. Греческий философ Феориан, которому император Мануил поручал столь многие миссии по делам религиозным и который, случалось, вступал в споры с латинянами, увещевал монахов смотреть на латинян как на братьев и притом православных; большую часть пунктов разногласия он считал касающимися вопросов только дисциплинарных и не имеющими отношения к вероучению. [73] Епископ Иоанн Китрский в Македонии (конца XII в.) на вопрос: можно ли присутствовать при латинском богослужении, отвечал, что раздоры между Церквами касаются только двух пунктов — filioque и опресноков, что чтение Св. Писания, молитвы, песнопения, храмы, почитание честного Креста и Св. икон — все это у латинян не отличается от того, что есть у нас. Латинское богослужение (имеется в виду погребальное) не языческое , но сообразное со Свящ. Писанием. [74] Не без христианских симпатий относится к латинянам также и Димитрий Хоматин, архиепископ Болгарский (XIII в.) Ему предложен был вопрос, считать ли святой или не святой Евхаристию, совершаемую латинянами на опресноках, а также — нужно ли считать священными церковные сосуды и одежды латинян. Отвечая на вопрос, Димитрий не одобряет латинского обычая совершать Евхаристию на опресноках, но находит, что многие из греков выказывают преувеличенную ревность в борьбе с этим обычаем. При этом указывает, что некоторые из греков более снисходительно смотрят на латинский обычай совершать Евхаристию, и только по вопросу об исхождении Св. Духа не делают уступок и не соглашаются с латинянами. Димитрий далее делает такой вывод: ни Евхаристию латинян, ни церковные их сосуды и принадлежности нельзя считать нечистыми. Затем тому же Димитрию приходилось отвечать и на другой вопрос: можно ли православному епископу входить в латинские храмы и молиться здесь, и позволительно ли преподавать Евхаристию латинянам, если они приходят в греческие храмы? Ответ Димитрия был таков: если кого приглашают прийти в латинскую церковь, то он без всякого сомнения должен идти туда, ибо латиняне поставляют иконы в своих храмах и почитают их; а также нет препятствий преподавать Евхаристию латинянам, если они приходят в православную церковь. Италия, замечает Димитрий, полна храмами, значительнейший из которых есть храм ап. Петра в Риме. В эту церковь входят как наши духовные лица, так и наши миряне, молятся здесь, причем они не терпят никакого вреда от того, что они находятся в латинских церквах. [75] В духе терпимости говорит о латинянах и Симеон, архиепископ Фессалоникийский, а заметим: он жил в XV в., когда рознь между Греческой и Латинской церковью зашла очень далеко. [76] С какой снисходительностью представители Греческой церкви относились еще в изучаемое время к церкви Латинской, и с какой благосклонностью

относились представители церкви Латинской к церкви Восточной, об этом хорошо можно судить по тем толерантным воззрениям, какие высказывались в литературе, как греческой, так и латинской, по одному из самых спорных вопросов между двумя Церквами — говорим об опресноках. Между писателями греческими данной эпохи мы встречаем не только таких, которые не думали строго судить латинян за употребление у них опресноков, но даже и таких, которые не прочь были признать, что вероятнее всего и Христос совершил Евхаристию на опресноках, но не видели необходимости держаться опресноков в дальнейшее время жизни Церкви. К таким писателям относится прежде всего Феофилакт Болгарский (умерший в начале XII в.). Вот как писал по этому вопросу Феофилакт: «Употребление опресноков (у латинян) вызывает во многих великое соперничество, и как говорят — жарче огня, так что некоторые готовы скорее испустить дух, чем отстать от своего протеста». Он находит, что такая чрезмерная ревность не может заслуживать похвалы, и считает своим долгом разъяснить, как на самом деле маловажно то, что ревнующие считают особенно важным. Он высказывает опасение, чтобы споры из-за опресноков не разожгли бы более и более вражды к латинянам. Мало того, он признавал, что так как вечеря Христова происходила в одно время с ветхозаветной Пасхой, то Христос употреблял на вечери опресноки. «Я полагаю, — говорит он, — что сначала Господь вкусил законной пасхи, а потом предал своим ученикам и таинство своей Пасхи, совершив его, очевидно, от того хлеба, который тогда находился, а тогда находился бесквасный». [77] Другой видный представитель Греческой церкви XII в. Никита, архиепископ Никомедийский, диспутируя с одним западным епископом об опресноках, высказывает следующий гуманный взгляд на вопрос: предлагая как лучшее средство к решению вопроса собрание Вселенского Собора (из восточных и западных епископов), Никита хочет, чтобы этот собор постановил или то, чтобы все приняли обряд употребления квасного хлеба, или то, чтобы все стали употреблять опресноки, или же, если не последует на это общего согласия, то по крайней мере согласились бы, чтобы ни греки не осуждали безрассудно латинян, — слова Никиты, — из-за опресноков, ни латиняне не осуждали греков из-за квасного хлеба. Он вообще призывает и греков, и латинян к миру и взаимной любви. Никита, например, говорил: «Необходимо, чтобы все стеклись к богатству любви, ибо как любовь при святом приношении (Евхаристии), так и святое приношение при истинной любви по крывают множество грехов, и как спасительная жертва не доставляет спасения без любви, так и совершенная любовь не соблазняется при различном приношении той же жертвы». [78] Подобный взгляд, умеренный и кроткий, на разность употребления хлеба для Евхаристии иногда встречался в те же времена и у богословов западных.

69

Киннам. Кн. И, гл. 4; кн. V, гл. 4; кн. IV, гл. 1; кн. V, гл. 1. Ср.: Никита °ниат. Царствование Андроника. Кн. I, гл. 1.

70

Hergenrother. В. Ill, S. 791—792.

71

Baromus. Annales. Ann. 1119, . 20. (Pichler. В. I, S. 286).

72

Pichler, ibid.

73

Hergenrother. В. Ill, S. 792.

74

Rhally et Potly. Syntagma. Т. V, p. 404. Athenae, 1855.

75

Rhally. Ibid., pp. 430—435.

76

Pichler В I, S 418—419.

77

Will. Acta et. scnpta… (Lipsiae, 1861): Theophilacti Bulgar libellus, cap. X-XI ельцов. Полемика… с 92—94; 180—181).

78

D'Achery Spicilegium Т I Anselrai episcopi, liber tert, cap XIX (Челъцов ibid. С 94—97).

Знаменитый Ансельм Кентерберийский (в XII в.) писал касательно хлеба квасного так: «Относительно жертвоприношения, в чем греки так не соглашаются с нами, по многим основаниям можно видеть, что они совершают его не противно христианской вере, так как одинаково приносит жертву и благословляющий квасный, и благословляющий пресный хлеб. Когда повествуется о Господе, как Он сделал из хлеба Свое Тело, приняв хлеб и благословив его, то не поясняется — пресный ли то был хлеб или квасный». Ансельм желает одного со стороны греков, чтобы они не порицали совершающих Евхаристию на опресноках. [79]

79

Anselmus De tribus Waleranni (episcopi) quaestionibus Migne PL T 158 pp 541—547 (Челъцов, ibid, с 158—159).

К сожалению, эти немногие голоса, на Востоке и на Западе, призывающие к взаимному миру и любви членов Греческой и Латинской церкви, не были настолько сильны, чтобы заглушить голоса, иначе настроенные, и разъединение между Церквами не могло смениться согласием и братством.

II. Религиозно–нравственный характер Византийской империи от конца XI до середины XV вв.

Изучение религиозно–нравственного характера христианского общества какого бы то ни было времени представляет большие трудности. Нравственность и религиозность составляют собой факты не столько внешней, сколько внутренней, сокровенной жизни человека. Историк только тогда мог бы с правом утверждать, что он достаточно изучил эти предметы, если бы был в состоянии проникать в душу и внутреннее расположение прошедших поколений, но гак как это невозможно, го ему остается довольствоваться лишь изучением внешних фактов, отмеченных летописцами, фактов случайных, разрозненных, нередко противоречивых, переданных рассказчиками, быть может, весьма неточно.

Одну из трудностей при изучении вопроса составляет то, что в рассказах о прошедшем черты темные, непривлекательные выступают всегда на первый план. Это и понятно, ибо истинная нравственность и религиозность, если они не выражаются в громких подвигах, остаются незаметными, между тем как пороки и нарушения требований религии, по свойственному человеку стремлению отыскивать недостатки в другом, чтобы оправдать собственные недостатки — пересказываются на разные лады и весьма часто в преувеличенном виде. Вследствие этого и историки, описывавшие прежнее время, ярче отмечают религиозно–нравственные недостатки общества, чем его достоинства и добродетели. Этого мало. В распоряжении историка нашего времени находится немало таких документов, из которых он и может извлекать только сведения о непривлекательных сторонах жизни общества того или другого века. Таковы записи судебных процессов. Во всякой подобной записи есть немало указаний на те или другие правонарушения и безнравственные поступки членов общества, но в них ничего не говорится — по самому существу документов — о добродетелях и светлых явлениях в области нравственной жизни общества. Восполнением этого пробела не могут служить ни панегирические Речи, ни описания знаменитых подвижников, ибо панегирические Речи весьма редко дают правильную оценку изображаемых личностей, а описания подвижников имеют дело с исключительными явлениями.

Еще философ Сенека говорил: «Мы жалуемся, предки жаловались и потомки будут жаловаться, что нравы испортились и все святое попрано». Это очень верное замечание. Приложимо оно не к одному языческому, а и к христианскому миру. За исключением первых двух веков христианской истории (да и тут еще не нужно упускать из внимания такого явления, как монтанизм, [80] который отчасти возникает из тех же причин, как и позднейшее монашество, — из протеста против нравственного расслабления жизни христианской), моралист остается недоволен жизнью христиан решительно всех времен.

80

Монтанизм — ересь (II-III вв по Р X) Основатель — Монтан из Мизии Основная идея — переустройство Церкви на основе строгих начал нравственности проповедь строжайшего аскетизма.

После всего этого нет ничего удивительного в том, что и историк, описывающий историю христианской нравственности за период от конца XI до середины XV вв., за период явного и непререкаемого упадка Византийского государства почти во всех отношениях, с одной стороны, не может не жаловаться на упадок общественной нравственности, а с другой — принужден рисовать больше печальные картины нравственной испорченности, чем отрадные картины нравственной высоты и религиозного совершенства.

Во всяком случае, указанный историк не может изъявлять притязаний, что он вполне правильно понял описываемую им сторону и безошибочно раскрыл ее. Ни один историк нравственных отношений того или другого века не может похвалиться, что он проник в глубины вопроса и в состоянии исчерпать его. Мы со своей стороны сочтем свое дело исполненным удовлетворительно, если знающие византийскую историю не найдут возможности упрекнуть нас в недостатке беспристрастия и признают наше описание религиозно–нравственного характера византийского общества указанных веков относительно верным и дающим достаточное понятие о предмете речи.

Все светлые и темные черты религиозно–нравственных отношений от конца XI до середины XV вв. легко наблюдать на образе жизни и поведении царственных лиц этих веков. Многочисленные византийские историки сохранили для потомства богатые материалы для ознакомления с указанной стороной вопроса. Нужно только жалеть о том, что они были слишком скупы на характеристику общественной или народной нравственности, но и в этом случае историк нашего времени не остается беспомощным: чего не договаривают византийские историки, о том дают хоть и не очень полные, но все же драгоценные сведения некоторые другие памятники, так что совокупность источников дает возможность составить приблизительное понятие и о религиозно–нравственном характере общества, народа.

Странное зрелище представляют византийские императоры изучаемой нами эпохи в религиозно–нравственном отношении. Это какое-то бесконечное царство контрастов. Добродетель и благочестие то восходят на императорский трон и отсюда действуют в свойственном им духе, то будто совсем оставляют царский трон. Один византийский император — благочестив, образцово нравствен, другой же, рядом следующий, представляет собой чуть не чудовище нечестия и порока Этого мало: одно и то же царственное лицо действует столь различно в нравственно–религиозном отношении, что приходишь в истинное изумление от такого соединения подобных крайностей. Смена и смесь добра и зла, смесь и смена неуловимая и постоянная — вот религиозно–нравственный характер царственных лиц рассматриваемого периода Показное благочестие берет верх над благочестием сердца — это-то и может объяснить, почему у описываемых лиц такое непостоянство в жизни и поступках. Что мы видим? Храмы великолепно украшаются, но как будто бы для того, чтобы было что грабить в них; прилагаются заботы о том, чтобы иметь тонкое богословское образование, а вместе с тем подчас предаются забвению самые элементарные истины христианские; создаются превосходные благотворительные заведения, а рядом с этим подвергается угнетению весь остальной христианский народ; устраиваются великолепнейшие религиозные процессии, но сквозь всю эту помпу часто проглядывает грубо чувственная религиозность; издаются законы, воспрещающие монахам роскошь и обогащение, а вместе с тем для этих же монахов, как бы в расчете на неминуемое искушение для них, устраиваются такие пиршества, о которых, как явлении небывалом, считают долгом оповестить потомство историки; царственное покровительство монашеству, как училищу целомудрия, мирно уживается с самым беззазорным, грубым развратом самих покровителей целомудрия; прилежно и тщательно изучается Св. Писание, но как будто только затем, чтобы хвастаться этим знанием, а не затем, чтобы исполнить заповеди Божии и проч. Словом, это какой-то свет во тьме, причем тьма готова, нужно сознаться, объять свет…