Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III
Шрифт:
Обратимся к «Журналу, или Ежедневным запискам» Петра Великого, куда вносились все мало-мальски приметные события Северной войны 1700-1721 годов: «Комендант майор Тиль да два капитана вышли в наш обоз для отдания города по акорду, по которому акорду наши в город пошли, а городские жители стали выходить вон. В то же время от артиллерии капитан Вульф, да штик-юнкер, вшед в пороховой погреб (куда штик-юнкер и жену свою неволею с собою взял), и порох зажгли, где и сами себя подорвали, от чего много их и наших людей побито, за что как гарнизон, так и жители по договору не были отпущены, но взяты в полон». Когда раздался оглушительный взрыв, содрогнулась земля и обломки крепостных сооружений стали падать на головы русских солдат, Шереметев порвал договор о добровольной сдаче крепости. Это означало, что Мариенбург отныне считался городом, взятым штурмом, и поэтому отдавался на «поток» — разграбление победителей. Жители и гарнизон в этом случае поголовно признавались пленными. Так и произошло в Мариенбурге. По общему сигналу русские солдаты бросились в город. Раздались крики, стрельба. Солдаты грабили дома, хватали подряд всех жителей — мужчин,
Екатерина «не природная и не русская, — говорил в 1724 году своим приятелям отставной капрал Василий Кобылин, — и ведаем мы, как она в полон взята, и приведена под знамя в одной рубашке, и отдана под караул, и караульный наш офицер надел на нее кафтан». Она же обвинялась Кобылиным в том, что "с князем Меншиковым Его величество (Петра) кореньем обвела». Слух об этом типичен и широко распространен в среде простого народа. Современник, со слов очевидцев, рассказывает, что Марта попала к некоему капитану Бауеру как подарок захватившего ее подхалима солдата который смекнул, что таким способом он сможет выслужиться в унтер-офицеры. А потом и Бауер, движимый теми же мотивами, подарил красивую девушку самому фельдмаршалу Шереметеву. Разумеется, мы не знаем, что испытывала при этом Марта — еще недавно свободный человек, — но можно догадываться, сколь ужасно было ее положение. У престарелого по тем временам пятидесятилетнего Шереметева Марта прожила не меньше полугода, числясь в прачках, но фактически выполняя роль наложницы.
В конце 1702 года или в первой половине 1703 года она попала к Александру Меншикову. Как ее приобрел бойкий, разбитной любимец Петра, мы не знаем, но скорее всего он попросту отнял миловидную девицу у фельдмаршала, да еще, наверное, пристыдил старика за неприличное для его почтенных лет сластолюбие — обычно светлейший князь не церемонился с подданными своего повелителя, был с ними нагл и дерзок. У самого Меншикова Марта прожила тоже недолго. К этому времени светлейший князь надумал остепениться, и у него появилась невеста из приличной дворянской семьи — Дарья Арсеньева. Связь с лифляндской наложницей могла повредить Меншикову, думавшему о респектабельном будущем. Случилось так, что Петр, бывая в доме у своего фаворита, познакомился с Мартой…
В откровениях капрала Кобылина есть мысль, что Екатерина с помощью Меншикова и колдовства приворожила царя к себе. Конечно, никакого приворотного зелья не было, но два факта достойны нашего особого внимания. Факт первый. На всю жизнь Екатерина и Меншиков сохранили тесную дружбу. Впоследствии, уезжая в походы вместе с царем, именно светлейшему князю и его семье Екатерина поручала самое дорогое, что у нее было, — детей, и за их судьбу она могла быть спокойна — надежный Алексашка никогда не подводил ее, дети были окружены заботой и вниманием. Императрица писала светлейшему шутливые письма, дарила ему подарки. Когда же нечистый на руку Меншиков попадался и над ним начинала раскачиваться петля виселицы, императрица приходила ему на помощь и отговаривала царя от крутой расправы с сиятельным казнокрадом. И он, соответственно, платил Екатерине той же монетой. Она всегда могла опереться о его верное и надежное плечо. Речь не шла здесь о любовной связи или теплых воспоминаниях старой, поросшей быльем любви. Меншикова и Екатерину объединяло иное — общность их судьбы. Оба они, выходцы из низов, презираемые и осуждаемые завистливой знатью, могли уцелеть, лишь поддерживая один другого. Эта дружеская, доверительная связь сообщников, собратьев по судьбе была прочнее и долговечней иной интимной близости.
Факт второй, также навеянный рассказом капрала Кобылина о приворотном зелье. Привязанность царя к Марте-Екатерине была такой сильной и долгой, что многим современникам казалось — было какое-то приворотное зелье, не могло не быть! Как бы иначе лифляндская пленница могла поймать в свои сети грозного царя, который впоследствии по этому поводу беззлобно шутил в письме к жене: «Так-то вы, Евины дочки, делаете над стариками!»
Однако всему есть и свое прагматическое объяснение. Оно лежит в истории жизни Петра до того самого дня, когда он в доме Меншикова увидел Марту. Ведь до этого семейная жизнь Петра складывалась плохо. В 1689 году, едва царю исполнилось семнадцать лет, его женили на Евдокии Лопухиной. Это был брак по расчету, сделанному придворной группировкой матери Петра, вдовой царицы Натальи, которая в тот момент упорно интриговала против партии правительницы царевны Софьи, стремившейся оттеснить Петра и его семью от власти. С самого начала молодожены оказались игрушками в руках придворных интриганов, и их чувствами, естественно, никто не интересовался. Под одной крышей супруги прожили почти десять лет. Евдокия родила трех сыновей, из которых выжил, на свое несчастье, только царевич Алексей. Брак не был счастливым. Лопухина была явно не пара Петру, они как бы жили в разное время, в разных веках: Петр в европейском XVIII веке, с его свободой, открытостью, прагматизмом, а Евдокия, воспитанная в традициях патриархальной православной семьи, оставалась в русском XVII веке, требовавшем от женщины только покорности, богобоязненности, следования обычаям и предписаниям Домостроя. В семейной драме Петра отразился общественный разлом, серьезный социальный и нравственный конфликт — неизбежное следствие радикальных преобразовании и революций. Порывистость, бесцеремонность, эгоизм Петра сталкивались с упрямством и недовольством Евдокии — особы самолюбивой, строптивой и волевой. Петр все чаще уезжал из дворца на верфи, полевые учения, отправлялся в дальние путешествия, а Евдокия, не желавшая менять свой устоявшийся веками стиль жизни русской царицы, сидела, поджидая мужа, в Москве. Пропасть между супругами с годами все углублялась. Петру, с его интересами и вкусами, была нужна для счастья другая женщина — одетая по новой моде, веселая и ловкая партнерша в танцах, отважная спутница в тяжких походах, помощница в непрестанных трудах. Развязка наступила в 1698 году. Возвращаясь из заграничного путешествия по Европе, царь распорядился отправить жену в монастырь так, чтобы в Москве и духа ее не было. С тех пор царь стал открыто ездить в Немецкую слободу, в дом виноторговца Монса, где жила его любовница Анна Монс, Анхен. Их когда-то познакомил ближайший приятель царя швейцарец Франц Лефорт — человек веселый, добрый, компанеский. Но и в доме Анхен Петр не нашел счастья. Прелестная белокурая красавица Анхен только внешне отвечала мечтам Петра. Анхен была заурядной мещанкой, бюргершей, которой хотелось состоятельной, размеренной, тихой жизни в уютном доме. Любовь Петра открывала перед ней головокружительные горизонты славы, богатства, почета. Она могла бы стать русской царицей! Намерения Петра были серьезны — несколько лет спустя после разрыва с Анхен, в 1707 году, он с досадой говорил жениху Анны прусскому посланнику Кейзерлингу, что он «воспитывал девицу Монс для себя с искренним намерением жениться на ней». Этому можно поверить — ведь женился же он на незнатной Екатерине и сделал ее, вчерашнюю прачку, царицей. Для Анхен связь с царем была фантастической удачей, но она ею не воспользовалась. Секрет прост — Анхен не любила царя и не могла преодолеть в себе неприятия его довольно диких повадок и тяжелого характера. Она не хотела делить с царем его безумную, неспокойную, часто хмельную и опасную жизнь вечного странника в собственной стране. В 1702 году утонул саксонский посланник в России Кенигсен, и в его бумагах обнаружились любовные письма от Анхен. Царь был вне себя от горечи и досады. Он приказал посадить Анхен и ее родственников под домашний арест и продержал их так несколько лет. С 1702 года Петр уже не встречался с Анхен, но мы знаем точно, что еще долго он переживал разрыв со своей первой любовью.
Екатерина была женщиной совсем другой, чем Евдокия или Анхен. Рано вырванная из привычной для нее традиционной почвы, с детства познавшая и добро и зло, она обладала редкостным умением приспособиться к жизни. С равным успехом она могла стать верной женой шведского трубача, безропотной прачкой старого фельдмаршала, любовницей Меншикова. Спокойно приняла она и предназначение судьбы стать царицей — все зависело от обстоятельств жизни.
Марта интуитивно нашла единственно верный путь к сердцу Петра и, став поначалу одной из его метресс, долго, шаг за шагом, преодолевала его недоверие и боязнь ошибиться, и в конечном счете достигла своей цели.
Первый раз Екатерина упоминается в письме Меншикова, который находился с Петром в Ковно (Каунасе) весной 1705 года. Шла война. Меншиков написал в Москву письмо своей невесте Дарье Арсеньевой и передал приказ Петра прислать в Ковно «Катерину Трубачеву, да с нею других двух девок немедленно же» для того, чтобы они привели в порядок скромный гардероб царя, постирали и что-то заштопали из его одежды. Как мы видим, Екатерина, получившая фамилию по воинской профессии своего первого мужа (от слова «трубач»), упоминается в числе других «девок». Но примечательно, что девок для штопки и стирки предписано прислать из Москвы — как видно, ближе найти было невозможно, или, может быть, они лучше стирали и штопали? То, что Екатерина была поначалу прислугой Петра, видно и из шутки императрицы, которая много лет спустя в письме супругу, намекая на новых метресс царя, пишет, что, может быть, еще и она, «старая портомоя», ему пригодится.
Примерно с 1705 года положение Екатерины начинает меняться. Петр — это чрезвычайно важно — признал детей, которых она рожала. В марте 1705 года царь писал Дарье Арсеньевой и ее сестре Варваре — подружкам Екатерины: «Пожалуйте, матушки, матушки, не покиньте Петрушки… прикажите сделать сыну моемуплатье и… прикажите, чтоб ему было пить-есть довольно». Осенью того же года Екатерина родила второго сына, Павла, и в одном из писем приказала поставить такую подпись — «Сам-треть», то есть она и двое детей. Павел и Петр вскоре умерли. Но несчастья не расстроили отношений царя с Екатериной. Он все сильнее привязывался к ней и всегда находил время, чтобы послать маленький гостинец или короткую записку о своей жизни. Писал он и в Преображенское — подмосковный дворец, где несколько первых лет прожила Екатерина.
Преображенское было отчим домом Петра. Здесь, изгнанный царевной Софьей из Кремля, он провел свое детство и юность. В Преображенском жила до самой смерти в 1692 году его мать царица Наталья. В первые годы Северной войны в Преображенском жила младшая сестра Петра, Наталья — его самый близкий после смерти матери человек. О Преображенском говорили как об островке нового европейского быта и светского обхождения. На всю Москву был известен и придворный театр в Преображенском — зрелище редкое, необыкновенное в тогдашней России. Его создателем и режиссером была сестра Петра.
Вокруг общительной и доброжелательной сестры Петра сложился кружок молодых женщин, близких ей по духу и интересам. Среди них выделялись Анисья Толстая и две сестры Арсеньевы, одна из которых — Дарья — ходила в невестах Александра Меншикова. Здесь же были и две родные сестры светлейшего князя. Не случайно, что именно сюда — в Преображенское, к сестре и ее кружку, и пристроил Петр свою лифляндскую пленницу Марту. В дружеском, мирном окружении ее обучали обычаям России, языку. Ее назвали новым именем — Екатерина Алексеевна. Отчество она приняла от своего крестного отца — юного царевича Алексея Петровича, своего будущего пасынка и заклятого врага.