Исторические портреты. 1613 — 1762. Михаил Федорович — Петр III
Шрифт:
Когда осенью 1724 года Петру принесли донос на злоупотребления и взятки Монса по службе, он еще ничего не. подозревал. Но взятые при аресте камергера бумаги раскрыли ему глаза: среди пошлых стишков, любовных записочек от разных дам были десятки подобострастных, униженных писем первейших сановников империи: Меншикова, Ягужинского, Головкина. Все они называли Монса «благодетелем», «патроном», «любезным другом и братом» и дарили ему бесчисленные дорогие подарки, делали подношения деньгами, вещами, даже деревнями! Нетрудно понять, в чем секрет столь могущественного влияния камергера императрицы-наследницы российского престола.
Девятого ноября арестованный Монс был приведен к следователю. Им был сам Петр — это дело он уже не мог доверить никому. Говорят, что, глянув
Не прошло и нескольких дней после допроса, как Монс был казнен на Троицкой площади по приговору суда, обвинившего бывшего камергера во взятках и прочих должностных преступлениях. Такие дела тянулись обычно месяцами и годами. Все знали, в чем сокрыта истина. Столица, помня кровавое дело Алексея, в 1718 году втянувшее в свою орбиту десятки людей, оцепенела от страха.
Но Петр не решился развязать террор. Жестким наказаниям подверглись лишь ближайшие сподвижники измены жены — те, кто носил записочки, охранял покой любовников. Некоторые современники этих событий сообщают, что Петр устраивал Екатерине шумные сцены ревности, бил венецианские зеркала. Другие, напротив, видели царя в эти страшные дни веселым и спокойным, по крайней мере — внешне. Известно, что Петр, часто несдержанный и импульсивный, умел в час испытаний держать себя в руках.
На Екатерину не была наложена опала. Как и раньше, она появляется на людях с мужем, но иностранные дипломаты замечают, что императрица уже не так весела, как прежде.
Кампредон писал во Францию, что царь стал подозрителен, он «сильно взволнован тем, что среди его домашних и слуг есть изменники. Поговаривают о полной немилости князя Меншикова и генерал-майора Мамонова, которому царь доверял почти безусловно. Говорят также о царском секретаре Макарове, да и царица тоже побаивается. Ее отношения к Монсу были известны всем, и хотя государыня всеми силами старается скрыть огорчение, но оно все же ясно видно на лице и в обхождении ее. Все общество напряженно ждет, что с ней будет».
Дело с изменой Екатерины было серьезнее других. И суть его — не только в супружеской неверности. Петра наверняка волновало другое — он, думая о будущем, возможно ощущал свое беспредельное одиночество, глубокое равнодушие окружающих к тому делу,которому он посвятил жизнь и которое теперь может пойти прахом: кто после его смерти будет править страной?
Петр уничтожил завещание в пользу Екатерины, подписанное накануне торжества в Успенском соборе. На следующий день после допроса Монса он послал вице-канцлера А. И. Остермана к голштинскому герцогу Карлу Фридриху — Петр давал согласие на заключение брачного контракта. 24 ноября контракт был подписан. Царь отдавал за Карла Фридриха шестнадцатилетнюю Анну, и, согласно брачному контракту, будущие супруги отрекались за себя и за своих потомков от всяких притязаний на русский престол. Одновременно был подписан и тайный договор, согласно которому Петр получал право забрать в Россию своего внука, который родится от брака дочери и герцога (это могло произойти даже вопреки воле родителей), чтобы сделать его наследником русского престола. В этом-то и состоял новый династический план Петра. Брачным контрактом с голштинцами он решал важную задачу: теперь после его смерти к власти должен был прийти не великий князь Петр Алексеевич — возможный мститель за гибель своего отца, и не жена-изменница, а сын любимой дочери Анны. Пятидесятидвухлетний царь явно рассчитывал прожить еще несколько лет и увидеть внука. Это было вполне реально — ведь 10 февраля 1728 года Анна и в самом деле родила мальчика Карла Петера Ульриха, впоследствии ставшего русским императором Петром III.
Смерть Петра потрясла Россию. Закончилось не только долгое тридцатипятилетнее царствование, уходила в прошлое целая эпоха русской истории, время реформ, головокружительных изменений во всех
Наконец наступил последний день прощания. Десятого марта 1725 года народ повалил на Дворцовую набережную, к Зимнему дворцу Петра. Не было человека из многотысячных толп стояших вдоль набережной и на мосту через Неву, который бы остался равнодушен к этому торжественному и мрачному зрелищу. Все шумы и звуки время от времени заглушались пушечной стрельбой. Эти залпы производили особенно гнетущее впечатление на присутствующих: на протяжении всей многочасовой церемонии раздавались мерные — через минуту — выстрелы с бастионов Петропавловской крепости. Удары этого гигантского метронома разливали во всех, как писал позже Феофан Прокопович, «некий печальный ужас». Уже при свете факелов гроб внесли в деревянную церковь, стоявшую около недостроенного Петропавловского собора. Надо всем возвышалась уже готовая огромная колокольня собора со шпилем и часами, а сами стены собора поднялись только на высоту человеческого роста. Это был тоже символ петровской России — «недостроенной храмины», как назвал ее позже Меншиков.
У гроба Петра Феофан Прокопович произнес яркую, выразительную речь, позже вошедшую во все учебники красноречия. Речь необыкновенно искусна, в ней священник призывает русских людей оглянуться, оценить величие человека, которого хоронит в этот час Россия, и всегда помнить, что славу и богатство страны нужно приумножать, укреплять. Обращаясь к стоящей у гроба Екатерине, Феофан восклицает: «Мы видим в тебе его помощницу в жизни… весь мир есть свидетель, что женская плоть не мешает тебе быть подобной Петру».
Но Екатерина безутешна, ее с трудом оттаскивают от тела мужа, гроб закрывают и оставляют под караулом до конца строительства Петропавловского собора. Лишь летом 1732 года, после освящения собора, гроб с прахом Петра был перенесен в усыпальницу под полом. Тогда же рядом поставили и гроб самой Екатерины, пережившей мужа всего на два года…
Придя к власти, Екатерина I изо всех сил стремилась показать, что ее правление будет гуманным (были освобождены многие опальные сановники и преступники) и что все останется как и при Петре. Действительно, сохранялись все принятые при Петре традиции и праздники. Весной 1725 года был спущен на воду большой новый корабль, заложенный еще Петром. Он назывался «Noli me tangere» — «Не тронь меня». Спуски кораблей с Адмиралтейской верфи, расположенной на берегу Невы, в центре города, были любимым делом Петра — прекрасного корабельного плотника. Обычно он сам руководил всей ответственной и символичной церемонией спуска нового корабля.
Весной 1725 года было так, как и при Петре. Императрица смотрела на церемонию с барки, стоявшей напротив Адмиралтейства, развевались флаги и вымпелы, грохотали пушки, корабль благополучно вошел в родную стихию. Екатерина объехала вокруг него дважды, подняла первый бокал за счастье «сынка», дала знак продолжать пир и уехала домой. Петровские праздники на новых кораблях превращались, как правило, в страшные многодневные попойки, с которых царь долго не отпускал перепившихся, измученных гостей. Теперь главного тамады уже не было, все торжество прошло тихо и быстро закончилось — уже в девять вечера все разъехались.