Исторические шахматы Украины
Шрифт:
Такова истина – нравится она кому-то или нет.
«Мученик свободы»
В литературоведении, как дореволюционном «прогрессивном», так и в советском и уж тем более в современном украинском, Шевченко изображают поэтом-вольнодумцем, несгибаемым борцом с самодержавием, пострадавшим за свои убеждения. Приговор, вынесенный поэту императором Николаем I, действительно был суров. Но причина строгости не в свободолюбии Тараса Григорьевича. Дело в другом.
Об этом до сих пор не любят вспоминать профессиональные шевченковеды, но факт остается фактом: из крепостного состояния Кобзаря выкупила (при посредничестве Карла Брюллова и Василия Жуковского) императрица Александра Федоровна, супруга Николая I. Данное обстоятельство не помешало, однако, Тарасу Григорьевичу сочинить на государыню гнусный пасквиль (ставший составной частью поэмы «Сон»). Сочинить скорее по глупости, в какой-то мере случайно. Шатаясь по молодежным компаниям, поэт заводил разнообразные знакомства. Попадал он и в кружки злоязыких либеральных недорослей, где популярностью пользовались сатирические стишки антиправительственной направленности. Чтобы позабавить новоявленных приятелей, взялся за такое сочинительство и Шевченко. Позднее, оказавшись в Украине, он развлекал подобными произведениями своих тамошних знакомых либералов, некоторые из которых (о чем Тарас Григорьевич, вероятно, не знал) состояли в тайном Кирилло-Мефодиевском обществе.
В 1847 году указанное общество было разгромлено жандармами. При обысках у членов организации изъяли листки со стихами Шевченко (в том числе с поэмой «Сон»). Материалы следствия были предоставлены императору.
Говорят, Николай I от души смеялся, читая направленные против себя шевченковские строки, и хотя называл поэта дураком, но совсем не был расположен наказывать его. Однако, дойдя до места, где поливалась грязью императрица, государь пришел в ярость. «Положим, он имел причины быть мною недовольным и ненавидеть меня, но ее-то за что?» – спрашивал монарх.
Шевченко был арестован и доставлен в столицу. Опасность он осознал не сразу. По свидетельству очевидцев, всю дорогу из Киева в Петербург Тарас Григорьевич беспрестанно хохотал, шутил, пел песни. К тайному обществу он не принадлежал, стишкам своим, по всей видимости, большого значения не придавал, а потому воспринимал арест как забавное приключение, будучи уверен в скором освобождении.
Только подвергшись строгому допросу в Петропавловской крепости, Кобзарь понял, чем грозит ему оскорбление императрицы. Он признает «неблагопристойность своих сочинений», называет их «мерзкими», высказывает «раскаяние в гнусной неблагодарности своей к особам, оказавшим ему столь высокую милость». Но покаяние запоздало. Поэт уже восстановил против себя как императора, так и руководителей следствия. Управляющий Третьим отделением Леонтий Дубельт и шеф жандармов Алексей Орлов не скрывали презрения к нему. И если большинству подследственных по делу о Кирилло-Мефодиевском обществе при вынесении приговора было оказано снисхождение, то Тарас Григорьевич, за проявленную им неблагодарность, единодушно был признан никакой милости не заслуживающим. Его наказали по всей строгости закона. «За сочинение возмутительных и в высшей степени дерзких стихотворений» Шевченко был определен рядовым в Отдельный Оренбургский корпус, получив, правда, при этом право выслуги в унтер-офицеры. И как указывалось в документах Третьего отделения, «бывший художник Шевченко, при объявлении ему Высочайшего решения об определении его рядовым в Отдельный Оренбургский корпус, принял это объявление с величайшею покорностью, выражая глубочайшую благодарность Государю Императору за дарование ему права выслуги и с искреннейшим раскаянием, сквозь слезы говорил, что он сам чувствует, сколь низки и преступны были его занятия. По его словам, он не получил никакого воспитания и образования до того самого времени, когда был освобожден из крепостного состояния, а потом вдруг попал в круг студентов, которые совратили его с прямой дороги. Он обещается употребить все старания вполне исправиться и заслужить оказанное ему снисхождение».
После вынесения приговора «несгибаемый борец с самодержавием» одно за другим строчил покаянные письма и заявления. Он рассчитывал добиться смягчения своей участи, очень надеясь на прежние связи в столичном обществе. Но слишком уж неприглядно смотрелся Тарас Григорьевич. Отплатившему злом на добро не было оправдания. «Недаром говорит пословица: из хама не будет пана», – прокомментировал случившееся Петр Мартос, издавший в 1840 году первую книгу Шевченко, его поэтический сборник «Кобзарь». Карл Брюллов только пожал плечами и отказался предпринимать что-либо для своего бывшего ученика. Не заступился и Василий Жуковский. Даже Виссарион Белинский, кумир тогдашних российских демократов, осудил Кобзаря. «Наводил я справки о Шевченке и убедился окончательно, что вне религии вера есть никуда не годная вещь, – писал «неистовый Виссарион» Павлу Анненкову. – Вы помните, что верующий друг мой говорил мне, что он верит, что Шевченко человек достойный и прекрасный. Вера делает чудеса – творит людей из ослов и дубин, стало быть, она может и из Шевченки сделать, пожалуй, мученика свободы. Но здравый смысл в Шевченке должен видеть осла, дурака и пошлеца, а сверх того, горького пьяницу».
Белинский не читал поэму «Сон», но предполагал, что этот пасквиль «должен быть возмутительно гадок». Знаменитый критик не ошибся.
Цариця небога,Мов опеньок засушений,Тонка, довгонога,Та ще, на лихо, сердешне,Хита головою.Так оце-то та богиня!Лишенько з тобою и т. д. [2]Так высмеивал Шевченко женщину, благодаря которой получил свободу. Даже некоторые современные шевченковеды признают, что тут Тарас Григорьевич переусердствовал: императрица была довольно красива и меньше всего похожа на «высохший опенок». Впрочем, не это сравнение являлось самым оскорбительным. Как известно, во время мятежа декабристов Александра Федоровна вместе с детьми едва не попала в руки мятежников, собиравшихся вырезать всю царскую семью. В результате перенесенного потрясения государыня заболела нервной болезнью – иногда у нее непроизвольно дергалась голова. Вот это увечье своей благодетельницы и поднял на смех Тарас Григорьевич. Кто-то из великих заметил, что смеяться на физическим уродством может только урод моральный. К этому замечанию прибавить нечего.
2
(Перевод В. Державина)
На сером фоне
«Для чего скромничать? Пушкин первый, Лермонтов второй, а я, Величков, – третий. За неумеющего читать г. Величкова прочтут его друзья». Так в придуманном объявлении высмеивал восхваление недостойных Антон Чехов.
Справедливости ради надо сказать, что сам Шевченко оценивал себя довольно объективно. В обществе образованных людей, присутствуя при серьезных разговорах, он, если был трезв, отмалчивался, опасаясь показать свое невежество. Лавровый венок «величайшего и гениальнейшего», «достигшего высочайшего уровня образованности, вкуса, знания и понимания истории и философии» навесили на Кобзаря уже после смерти.
Тем временем знакомые поэта оставили на этот счет однозначные свидетельства. «Читать, он, кажется, никогда не читал при мне; книг, как и вообще ничего, не собирал. Валялись у него и по полу, и по столу растерзанные книги «Современника» да Мицкевича», – вспоминал скульптор Михаил Микешин. «Читал Шевченко, я полагаю, очень мало (даже Гоголь был ему лишь поверхностно известен), а знал еще менее того», – утверждал Иван Тургенев. «Шевченко не был ни учен, ни начитан», – писал поэт Яков Полонский. «Недостаток образования и лень» Кобзаря отмечал Михаил Максимович, добавляя, что «писал он большею частью в пьяном виде». Аналогичного мнения придерживался и Пантелеймон Кулиш.
Кроме того, современники осуждали Кобзаря за богохульство, безудержное пьянство, в конце концов сведшее поэта в могилу, и многое, многое другое. Бралось под сомнение даже литературное дарование Тараса Григорьевича.
Сегодня мало кто знает, что не все публикующееся в собраниях сочинений Шевченко является произведениями его пера. Грубые наброски, созданные Кобзарем, дорабатывались («доводились до ладу») его друзьями и редакторами, вынужденными не только исправлять огромное количество грамматических ошибок (грамотно писать Тарас Григорьевич не научился до конца жизни), но и дописывать иногда целые строки, изменять слова, чтобы придать творениям более литературную форму. Те же, кто имел возможность прочитать Шевченко без поправок, в оригинале (Пантелеймон Кулиш, Яков Щеголев и др.), были далеки от признания его «поэтического гения».
«А-а, это наш славный поэт. Скажите, какую толстую книгу написал. Видимо, недаром его фухтелями угощали. (Фухтель – удар саблей плашмя. – Авт.) В сущности ведь пьянчужка был», – пренебрежительно заметил видный малорусский историк (впоследствии – ректор Киевского университета) Николай Иванишев, получив в подарок новое издание сочинений Шевченко.
Невысокого мнения о творчестве Тараса Григорьевича были и Николай Гоголь, и Михаил Драгоманов, и Иван Франко. Последний из перечисленных, публично восторгаясь «великим Кобзарем», в частном письме известному шевченковеду Василию Доманицкому писал: «Вы, сударь, глупости делаете – носитесь с этим Шевченко, как неведомо с кем, а тем временем это просто средний поэт, которого незаслуженно пытаются посадить на пьедестал мирового гения».