Исторический сборник «Память». Исследования и материалы

Коллектив авторов

Для молодого «поколения оттепели» наступило время новообретенной свободы и больших надежд. Людмила Алексеева рассказала:

Этот съезд положил конец одиноким попыткам подвергнуть сомнению советский строй. Люди переставали бояться, начали высказывать свои мнения, делиться информацией, обсуждать волнующие их вопросы. По вечерам мы собирались в тесных квартирах, читали стихи, предавались воспоминаниям, обменивались новостями. В результате возникала реальная картина того, что происходит в стране. То было время нашего пробуждения [22] .

22

Алексеева Л.М., Голдберг П. Поколение оттепели. М.: Захаров, 2006. (Перевод с англ.: Alexeyeva L. and Goldberg P. The Thaw Generation: Coming of Age in the Post-Stalin Era. Pittsburgh: University of Pittsburgh Press, 1993. Р. 4).

Оттепель в художественной литературе и в исторической науке

Начавшаяся после смерти Сталина «литературная оттепель» достигла своей вершины с публикацией «Одного дня

Ивана Денисовича» А.И. Солженицына в ноябре 1962 года. Из толстых литературных журналов «Новый мир», несомненно, был самым либеральным. После того как знаменитый поэт А.Т. Твардовский снова возглавил редакцию журнала в 1958 году, «Новый мир» стал «единственным общественным воплощением этики и менталитета интеллигенции» [23] . Именно Твардовский сумел убедить Хрущева в необходимости опубликовать «Один день Ивана Денисовича» – неприемлемую с точки зрения цензуры повесть. До этого на страницах журнала уже появлялись произведения, посвященные теме репрессий: «Кира Георгиевна» Виктора Некрасова (июнь 1961 г.), глава из мемуаров Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» (май 1962 г.) [24] . Однако по качеству текста, по уровню вызванного общественного интереса и по масштабу откликов «Один день…» превзошел все предыдущие публикации. По всей стране стояли очереди за одиннадцатым номером «Нового мира»; на имя Солженицына приходили сотни писем от читателей, потрясенных талантом до тех пор неизвестного автора, в том числе от бывших заключенных и – реже – от ярых защитников Сталина. Повесть, которую Корней Чуковский назвал «литературным чудом», а Самуил Маршак – «правдивой» [25] , вызвала очень сильные эмоции. Для тех, кто прошел через лагеря и тюрьмы, она являла собой важную веху на восходящем, как тогда казалось, пути реабилитации жертв сталинского произвола.

23

Zubok V.M. Zhivago’s Children: The Last Russian Intelligentsia. Cambridge: Belknap Press of Harvard University Press, 2009. P. 168.

24

Козлов Д. Отзывы советских читателей 1960-х гг. на повесть А.И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича»: свидетельства из архива «Нового мира» (часть I) // Новейшая история России. 2011. № 1. С. 178.

25

Спиваковский П.Е., Есина Т.В. Ивану Денисовичу полвека: юбилейный сборник, 1962 – 2012. М.: Русский Путь, 2012. С. 20 – 22.

Солженицын был не единственным автором, который интересовался «белыми пятнами» советской истории. Большая часть опубликованных в то время текстов по «гулаговской тематике» представляла собой либо мемуары, либо художественные произведения, однако некоторые историки тоже пытались раздвинуть жесткие идеологические рамки в своей науке. Правда, из-за строгого партийного контроля над общественными науками в этой области эффект десталинизации был не столь ощутим. Тем не менее наказания за отступления от сталинского «Краткого курса истории ВКП(б)» уже не были систематическими, а открытые и относительно свободные дискуссии стали возможными на таких мероприятиях, как Всесоюзное совещание о мерах улучшения подготовки научно-педагогических кадров по историческим наукам (декабрь 1962 г.) [26] . В Институте истории АН СССР некоторые сотрудники заинтересовались столь «деликатными» вопросами, как история коллективизации (Виктор Данилов), занялись поиском новых методологических подходов, отличных от классических марксистских (Михаил Гефтер) [27] . Старшим научным сотрудником в Институте истории работал и Александр Некрич, специалист по британской внешней политике во время Второй мировой войны. В то время он готовил к публикации монографию «1941. 22 июня», посвященную предпосылкам немецкого нападения на Советский Союз и демонстрирующую непростительные стратегические просчеты советского руководства и лично Сталина.

26

Whittier Heer N. Politics and History in the Soviet Union. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 1973. P. 147.

27

Markwick R.D. Rewriting History in Soviet Russia: The Politics of Revisionist Historiography, 1956 – 1974. Basingstoke: Palgrave, 2001. Ch. 3 – 5.

Несмотря на наметившиеся перемены, официальная советская история в глазах интеллигенции оставалась лживой, чересчур политизированной и не отражающей действительность. Известный историк и политик Юрий Афанасьев, начавший карьеру при Брежневе и ставший при Горбачеве «прорабом перестройки», впоследствии дал такой отзыв: «Монополизм и монологизм в отношении к исторической истине дополняла крайняя степень политизированности самих представлений об истинном и ложном в исторической науке. Это со всей очевидностью вело к сужению и деформации историографического поля» [28] . Диссиденты еще более сурово осуждали политический и идеологический контроль над исторической наукой. По мнению Петра Якира, Ильи Габая и Юлия Кима,

28

Афанасьев Ю.Н. Феномен советской историографии // Советская историография / Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. С. 36.

в общественных науках продолжает навязываться губительный и необратимый диктат конъюнктуры. Отступление от истины – смерть для ученого, а наши историки новейшего времени, философы, политэкономы вынуждены делать это каждодневно. Если же случайно частица правды прорвется в печать, авторы подвергаются гонениям. Примеры этого хорошо известны [29] .

В условиях, когда цензура ужесточилась, а важные исторические вопросы не могли обсуждаться в профессиональной среде, дискуссии о советском прошлом

переместились в самиздат. По рукам ходили не только не прошедшие цензуру литературные тексты, но и открытые письма против реабилитации Сталина, и аналитические очерки, в которых тесно переплетались прошлое и настоящее, что свидетельствовало об актуальности уроков сталинского периода для современной политической жизни.

29

Габай И.Я., Ким Ю.Ч., Якир П.И. Открытое письмо «К деятелям науки, культуры и искусства» с призывом выступить против политических репрессий в связи с политическими процессами в СССР (дела Синявского – Даниэля, Гинзбурга – Галанскова и др.), ужесточением цензуры и идеологической реабилитацией Сталина. Архив самиздата (далее – АС) 14 // Собрание документов самиздата. Т. 1. Мюнхен: Samizdat Archive Association, 1972.

Свержение Хрущева и поворот к частичной реабилитации Сталина

На Октябрьском пленуме 1964 года Н.С. Хрущев был свергнут. Переворот не вызвал протестов; наоборот, народ широко его приветствовал. Всеобщее недовольство вызывал не столько антисталинский курс Хрущева, сколько его импульсивность, приведшая к многочисленным просчетам в экономике и внешней политике. Даже творческая интеллигенция, недавно ставшая объектом гонений, изначально встретила его падение одобрительно. Однако скоро наметился новый идеологический курс, решительно отступавший от политики десталинизации, и «литературная оттепель» окончательно пошла на убыль. Уже в мае 1965 года, во время празднования двадцатилетия победы в Великой Отечественной войне, ясно ощущались признаки грозящей реабилитации Отца народов. «С самых высоких трибун во вполне положительном контексте называлось имя И.В. Сталина. Газеты сообщали об аплодисментах, раздавшихся при упоминании этого имени», – сетовали П.И. Якир, И.Я. Габай и Ю.Ч. Ким в открытом письме протеста в 1968 году [30] .

30

Там же.

Суд над Даниэлем и Синявским и возникновение диссидентского движения

Событием, положившим начало диссидентскому движению, обычно считается суд над Юлием Даниэлем и Андреем Синявским в феврале 1966 года. Двух писателей арестовали в сентябре 1965-го за публикацию крамольных литературных произведений на Западе под псевдонимами. В День советской Конституции, 5 декабря 1965 года, группа инакомыслящих организовала неофициальную демонстрацию с целью призвать власти к гласности и открытости предстоящего суда. Силы правопорядка за несколько минут разогнали демонстрантов, однако эта первая свободная демонстрация послевоенного периода имела высокое нравственное значение для бунтующей интеллигенции. Правда, ни этот протест, ни последовавшие за ним не спасли обвиняемых от сурового судебного приговора: Даниэль и Синявский были осуждены к 5 и 7 годам заключения соответственно. Этот политический процесс оказался первым из длинного ряда: вместо того чтобы устрашить инакомыслящих, новые репрессии вызвали бурю протестов среди интеллигенции, опасавшейся возможного возрождения «сталинских методов». Постепенно, благодаря регулярным выступлениям групп единомышленников по одним и тем же вопросам, с одними и теми же призывами, сложилось так называемое «диссидентское движение» – со своими ценностями, своей этикой, своими кодами общения и акций.

Правда, стремление к максимальной точности заставляет нас сомневаться в правомерности такого обобщающего термина, как «диссидентское движение». По мнению бывшего диссидента и члена редколлегии «Памяти» Александра Даниэля, «диссидентство – это никакое не движение, а скорее совокупность общественных движений и индивидуальных поступков, разнородных и разнонаправленных (а зачастую противонаправленных) по своим целям и задачам» [31] . Да и само определение термина «диссидент» часто оказывается яблоком раздора в научных дискуссиях [32] . В нашей статье мы, к сожалению, не можем уделить должного внимания этому вопросу. Скажем только, что самая видная группа диссидентов, часто называемая правозащитниками, представляла собой лишь небольшую часть обширного целого, состоящего из множества религиозных, национальных и политических групп. Даниэль отрицает также существование единой диссидентской идеологии или отдельной диссидентской культуры и предпочитает говорить об общей «культуре диссидентства»:

31

Даниэль А.Ю. Диссидентство: культура, ускользающая от определений? // РОССИЯ / RUSSIA. Вып. 1 [9]: Семидесятые как предмет истории русской культуры. М.: О.Г.И., 1998. С. 112. Курсив в оригинале.

32

Интересная дискуссия по этой теме содержится в статье: Богораз Л.И., Даниэль А.Ю. В поисках несуществующей науки (Диссидентство как историческая проблема) // Проблемы Восточной Европы. 1993. № 36 – 37. С. 142 – 161.

Различные компоненты диссидентства были близки друг к другу по основным принципиальным установкам (ненасилие, гласность, апелляция к закону, реализация основных прав и свобод «явочным порядком»), по формам общественной активности (создание неподцензурных текстов, объединение в независимые общественные ассоциации, изредка – публичные акции) и по используемому инструментарию (петиции, адресованные в советские официальные инстанции, и «открытые письма», обращенные к общественному мнению; распространение информации через Самиздат и западные масс-медиа) [33] .

33

Даниэль А.Ю. Диссидентство: культура, ускользающая от определений? С. 113.

Для правозащитников главной задачей было отстаивание гражданских прав на основе существующих законов и советской Конституции. Много внимания уделялось и таким нравственным вопросам, как увековечение памяти жертв политических репрессий и осуждение виновников сталинских преступлений. Требование уважать закон в настоящем предполагало осуждение прошлого произвола. А поскольку поворот к реабилитации Сталина совпал с новой волной политических процессов, две эти стороны вопроса переплелись еще теснее.