Историческое подготовление Октября. Часть I: От Февраля до Октября
Шрифт:
Центральный Комитет Р. С.-Д. Р. П. Бюро фракции большевиков на Всероссийском Съезде Советов.
«Правда» N 80, 26 (13) июня 1917 г.
4. Вокруг июньского наступления
Л. Троцкий. ЗАЯВЛЕНИЕ ФРАКЦИИ БОЛЬШЕВИКОВ НА ЗАСЕДАНИИ I ВСЕРОССИЙСКОГО СЪЕЗДА СОВЕТОВ ПО ВОПРОСУ О НАСТУПЛЕНИИ (4 июня) [129]
Мы, нижеподписавшиеся, фракции, группы и отдельные делегаты Съезда, считаем необходимым в первую очередь работ Съезда поставить вопрос, от которого зависят судьбы не только всех остальных мероприятий Съезда, но – в полном и точном смысле слова – судьба всей русской революции: вопрос о подготовляемом на ближайшее время военном наступлении. Что это наступление есть решенное дело, в ближайшей очереди, об этом открыто свидетельствуют многочисленные непререкаемые факты и заявления, доступные общей проверке, образование батальонов смерти, раскассирование определенных полков и, наконец, прямое указание министра Керенского в разъяснении по поводу запрещения Украинского съезда.
129
Факт принадлежности данного заявления перу т. Троцкого нами установлен на основании следующего места из его книги воспоминаний о Ленине:
Помнится, мною было выдвинуто предложение потребовать на Съезде Советов постановки в первую очередь вопроса о готовящемся наступлении на фронте. Ленин одобрил эту мысль, но хотел, очевидно, еще обсудить ее с другими членами ЦК. К первому заседанию Съезда тов. Каменев принес наспех набросанный Лениным проект заявления большевиков по поводу наступления. Не знаю, сохранился ли этот документ. Текст его показался, не помню уж по каким причинам, неподходящим для Съезда как присутствующим тут большевикам, так и интернационалистам. Возражал против текста и Позерн, которому мы хотели поручить выступление. Я набросал другой текст, который и был оглашен («О Ленине», стр. 56 – 57).
По существу всех условий переживаемого момента наступление на фронте, продиктованное магнатами союзного империализма, преследует чисто политическую цель: отодвинуть назад и совершенно вытравить из сознания широких народных масс результаты дипломатических переговоров с союзниками, обнаружившие глубоко империалистический характер той группировки, в составе которой выступает дореволюционная Россия (вопросы об Албании, Греции, Персии, ответные ноты и заявления союзных дипломатов).
Поставив народ и армию, которая не знает, во имя каких международных целей она в данных условиях призвана проливать свою кровь, пред фактом наступления со всеми его последствиями, контрреволюционные круги России рассчитывают и на то, что наступление вызовет сосредоточение власти в руках военно-дипломатических и капиталистических групп, связанных с английским, французским и американским империализмом, и освободит их от необходимости считаться в дальнейшем с организованной волей русской демократии.
Явно в расчете на такой благоприятный для имущих классов перелом в соотношении сил, Родзянко созывает своих третьеиюньцев в Петрограде, рассчитывая на то, что старая Государственная Дума сможет быть с успехом противопоставлена Совету Рабочих и Солдатских Депутатов и поможет обеспечить курс твердого и решительного империализма, решительного прежде всего против революции и демократии.
"Закулисные контрреволюционные инициаторы наступления, не останавливающиеся – по справедливому выражению съезда партии с.-р. – перед «военной авантюрой», сознательно пытаются сыграть на разложении армии, вызываемом всем внутренним и международным положением страны, и в этих целях внушают отчаявшимся элементам демократии ту в корне ошибочную мысль, будто самый факт наступления способен «возродить» армию и таким механическим путем возместить отсутствие определенной действенной программы ликвидации войны. Между тем, ясно, что такое наступление может лишь окончательно дезорганизовать армию, противопоставляя одни ее части другим.
В этих условиях на Съезд Советов Рабочих и Солдатских Депутатов ложится колоссальная историческая ответственность. Съезд не может молчаливо пройти мимо открыто подготовляемого и всесторонне организуемого удара, против международной революционной борьбы за мир, удара против завоеванных и организованных позиций русской демократии. Съезд должен дать немедленный отпор контрреволюционному натиску, путь к которому должно расчистить наступление, или взять на себя ответственность за эту политику целиком и открыто.
Предостерегая рабочий класс, армию и крестьянство против нависшей над страной угрозы, мы настаиваем на постановке вопроса в первую очередь работ Съезда.
Делегат Минского Совета Р. и С. Деп. П. Позерн. Бюро фракции Р. С.-Д. Р. П. (большевиков) на Съезде. Бюро Объединенных социал-демократов-интернационалистов.
«Правда» N 75, 20 (7) июня 1917 г.
Л. Троцкий. НАСТУПЛЕНИЕ И НАСТУПЛЕНЦЫ
Наступление началось. Продолжается ли оно? Продолжится ли? Об этом мы в настоящую минуту ничего не знаем. Но оно началось, – как раз в день манифестации петроградских рабочих и солдат [130] против политики наступления, – и министры-социалисты получили возможность к концу Всероссийского Съезда «под занавес» возвестить о «поворотном моменте» в русской революции.
130
Наступление 18 июня было организовано Керенским под явным давлением Антанты, которая была заинтересована в том, чтобы немецкие войска были отвлечены на Восточный фронт. Подготовляя это наступление, Керенский и военное командование знали, что армия не обладает ни техническими, ни моральными предпосылками для его проведения. Еще более позорной была роль советских лидеров, которые в предшествующие месяцы заваливали Европу воззваниями о мире. Крах этого наступления в последующие недели был одной из причин, вызвавших события 3 – 5 июля. В конечном итоге это наступление обратилось против его организаторов, ибо новое преступно провоцированное поражение сильно революционизировало солдатские массы и тем самым создало благоприятную почву для большевистской агитации за мир. В этот же день (18 июня) состоялась грандиозная демонстрация питерских рабочих и солдат, организованная от имени происходившего тогда Съезда Советов. Лицемерные советские лидеры постановили проводить ее под лозунгами мира. Этой демонстрацией советское большинство хотело показать свой авторитет и влияние. К их полной неожиданности, демонстрация превратилась в грандиозный смотр масс, идущих за большевиками. Сотни тысяч рабочих и солдат шли под лозунгами: «Долой десять министров-капиталистов», «Мир хижинам – война дворцам», «Вся власть Советам» и т. д. Вот впечатление от этой демонстрации небольшевика:
Твердо и увесисто выражал свою волю авангард российской и мировой революции, рабоче-крестьянский Петербург… Положение было вполне ясно и недвусмысленно… Кое-где цепь большевистских знамен и колонн прерывалась специфическими эсеровскими и официальными советскими лозунгами (плакаты же с доверием правительству несли бундовцы и… казаки. Ред.). Но они тонули в массе; они казались исключениями, нарочито подтверждающими достоверность правила. И снова, и снова, как непреложный зов самых недр революционной столицы, как сама судьба, как роковой Бирнэмский лес, двигалась на нас: «Вся власть Советам! Долой десять министров-капиталистов!»… Удивительный, очаровательный этот лозунг! Воплощая огромную программу, в примитивно-аляповатых, в наивно-топорных словах – он кажется непосредственно вышедшим из самых народных глубин (Суханов, кн. IV, стр. 339 – 340).
Насколько наступление было подготовлено с материальной стороны, мы не знаем. С духовной стороны оно было подготовлено резолюцией Съезда Советов о войне. И в этой резолюции вся фальшь и двойственность позиции партий правительственного социализма нашла свое законченное выражение. По существу дело шло о том, чтобы дать г. Керенскому право сказать солдатам: «Приказываю вам – вперед!». Своей резолюцией меньшевики и эсеры, заранее и полностью, освящали страшные жертвы, связанные с наступлением. Но кто требует от народа таких жертв, тот должен говорить решительным, твердым, ясным языком. Ничего подобного нет в резолюции Съезда. Она уклончива в своем пацифистском многословии, которое служит ей только для того, чтоб прикрыть свой «наступательный» конец. Но именно этот конец и только он имел реальное значение, ибо дал возможность Керенскому провозгласить на его эсеровски-министерско-театральном языке: «Приказываю вам – вперед!». Армия пошла вперед после каких-то внутренних трений, о которых упоминают официальные сообщения. Что это за трения, каковы их размеры и острота, мы не знаем. Но зато мы твердо знаем, что Временное Правительство сделало все, что было в силах его, для того, чтобы подготовить эти трения, расширить и углубить их. Оно поставило – в форме бессильной лицемерно-дипломатической риторики – вопрос о целях войны и пересмотре старых договоров; этим оно окончательно подкопало веру солдат в те старые цели, сражаться за которые они призваны теперь именем так называемой «революционной демократии». И если, после трехлетнего опыта войны и четырехмесячного опыта революции, не все солдаты окажутся убежденными уклончиво-осторожной резолюцией Съезда, или дешевым ораторским фанфаронством полусоциалистических полуминистров, – у благочестивой печати всегда остается в распоряжении испытанное средство: призвать «общество» к крестовому походу против революционных социалистов вообще и большевиков в особенности.
«Наступление было продиктовано необходимостью, – объяснял самый кинтальский из министров г. Чернов. – Русская армия не могла пассивно дожидаться наступления Гинденбурга». [131] Правда, авторитеты разъясняли нам в течение этих трех лет не раз, что при траншейной войне оборона дает несравненно больше шансов, чем наступление. Правда, на французском фронте мы наблюдали – без всякого ущерба для армии – застой в течение долгого ряда месяцев. Но все равно: допустим, что г. Чернов прав. Что это значило бы? Только то, что из политики Временного Правительства – политики хозяйственной, политической и дипломатической прострации – выход один: стратегическое наступление. Но то, что является объективной «необходимостью» для буржуазного правительства вместе с его полусоциалистическими полуминистрами, вовсе еще не является политической необходимостью для действительно революционной демократии. Она не могла брать и не взяла на себя ответственности за наступление 18 июня.
131
Гинденбург – знаменитый немецкий генерал, бывший главнокомандующим немецкой армии в 1916 – 1917 г.г. В начале войны Гинденбург командовал войсками в Восточной Пруссии, где погибло несколько корпусов царской армии. Эти успехи создали славу Гинденбургу. В благодарность ему, буржуазия одного города Восточной Пруссии переименовала последний в Гинденбург. Но, по несчастью для нее и Гинденбурга, в 1923 г. в этом городе большинство в муниципалитете получили коммунисты, которые постановили переименовать этот город в Ленинбург (Ленинск).
Г. Церетели, политическая ограниченность которого делает его наиболее способным к прямолинейности, заявил на Съезде Советов, что наступление является могущественным ударом империализму русскому, союзному и германскому, – и в качестве такового должно приветствоваться всеми интернационалистами, в том числе и немецкими. Этот «государственный человек» консервативного мещанства и не подозревал, по-видимому, что повторял только пошлые фразы, которые были в ходу на политическом рынке Франции в первую эпоху войны. Когда ренегат Бриан утверждал, что солдаты Франции борются за свободу и демократию, мы спрашивали: каким же образом они делают это рука об руку с армией царя? И когда «циммервальдец» Церетели сообщает, что русские войска борются против… империализма, мы спрашиваем: каким же образом они делают это рука об руку с империалистическими правительствами Англии, Америки, Италии и Франции? Во всяком случае Ллойд-Джордж, Рибо, Вильсон, которых до сих пор никто не считал заклятыми врагами империализма, горячо приветствовали русское наступление, отнюдь не догадываясь, что оно направлено… против них. Вся русская реакция – нововременцы, «республиканский центр», разные черносотенные «лиги», кадетская пресса – откровенно приветствовали «антиимпериалистическое» наступление, как начало конца революции. Патриотические манифестации, те самые, что избивали социалистов, несли перед собою трехцветные знамена с прикрепленным к ним портретом Керенского. Что это: недоразумение? И вражда петроградского авангарда революции к политике Керенского – тоже недоразумение? Не проще ли сказать, что недоразумением является революционная фразеология полусоциалистических полуминистров, которые на деле служат чужим целям.
Наступление ли было приурочено к демонстрации, или же демонстрация была сознательно назначена Советом на день ожидавшегося наступления – все равно: связь стратегии г. Брусилова с внутренней стратегией Львова – Церетели слишком ясна. И здесь тоже нет ничего оригинального. Только недавно, напр., после массовых антимилитаристских первомайских манифестаций в Милане и других местах, итальянское правительство ощутило острую потребность в наступлении. Вот как об этом рассказывает корреспондент «Новой Жизни»:
"Немедленно после миланских демонстраций пришли в движение интервентистские (оборонческие или, вернее, «наступленские») группы, потребовавшие политики «сильной власти» по отношению к внутренним врагам. Одновременно Биссолати [132] (итальянский Церетели-Керенский) отправился на фронт, и через некоторое время началось наступление в большом стиле: надо было победой «поднять дух». Победу приурочили ко 2-й годовщине войны, но фейерверк быстро потух: австрийские контр-атаки почти свели на-нет стоившие огромных жертв завоевания".
132
Биссолати – когда-то видный лидер итальянской социалистической партии. В 1911 г. Биссолати, вопреки своей партии, вошел в буржуазно-итальянское правительство, за что был исключен из последней. Этот «случай Биссолати» наделал в свое время много шума в социалистических кругах. В годы войны Биссолати был одним из ярых социал-патриотов, как и солидная часть вождей самой итальянской социалистической партии.