Истории для любопытных. Из коллекции Альфреда Хичкока
Шрифт:
Но в конторе «Акме» все оказалось иначе, чем в вестибюле. Я потянул на себя дверь из рифленого стекла, ступил за порог и очутился в большой прямоугольной комнате, чистой и просторной, залитой ярким искусственным светом. У широкого двойного окна, за стойкой, говорил по телефону высокий серьезный человек с седыми волосами. Он поднял глаза, кивнул мне, приглашая войти, и я почувствовал, как у меня забилось сердце: я узнал этого человека по описанию. «Да, „Юнайтед эйрлайнз“, — говорил он в трубку, — рейс… — он заглянул в бумагу, лежащую под стеклом на стойке, — семьдесят три, регистрация
Я уже стоял перед ним и ждал, опершись на стойку, озираясь вокруг; хозяин был, несомненно, тот самый, однако все прочее выглядело как в заурядном турагентстве: большие яркие плакаты на стенах, металлические подставки с брошюрами и проспектами, на стойке, под стеклом — отпечатанные расписания авиарейсов и поездов. Что с виду, то и по сути, подумал я и снова почувствовал себя дураком.
— Я могу вам помочь? — высокий седовласый мужчина за стойкой улыбнулся мне, кладя трубку, и я вдруг страшно занервничал.
— Да. — Я замешкался, расстегивая плащ. Потом снова посмотрел на него и произнес: — Я хочу… уехать отсюда. («Глупец, слишком рано! — сказал себе я. — Не гони!») — Я в тревоге следил за тем, какое впечатление произвели на него мои слова, но он и глазом не моргнул.
— Что ж, на свете много интересных мест, — вежливо сказал он. Потом вынул из-под стойки большой блестящий проспект и положил его на стекло, повернув нужной стороной ко мне. Крупные светло-зеленые буквы на нем гласили: «Добро пожаловать в Буэнос-Айрес — это другой мир!»
Я стал разглядывать брошюру, чтобы не показаться невежливым. Там был большой серебристый самолет, разворачивающийся над гаванью в ночи; луна отражалась в море, на заднем плане высились горы. Потом покачал головой; я боялся говорить, боялся сказать что-нибудь не то.
— Может, вам нужно местечко поспокойнее? — Он достал другой проспект: толстые старые древесные стволы, уходящие вверх, за пределы обложки, между ними косые лучи солнца — «Девственные леса штата Мэн, путешествие по Бостонской железной дороге». — Или вот, — он положил на стекло третий, — на Бермудах сейчас тоже неплохо. — На этом проспекте стояло: «Бермуды, Старый Свет в Новом».
Я решил рискнуть.
— Нет, — сказал я, покачав головой. — Я хочу уехать совсем. На новое место, чтобы поселиться и жить там. — Я поглядел прямо ему в глаза. — До конца жизни. — Тут нервы подвели меня, и я стал придумывать пути к отступлению.
Но он только дружелюбно улыбнулся и сказал:
— Пожалуй, мы сможем вам что-нибудь посоветовать. — Он подался вперед, опершись на стойку, сцепив вместе руки; его поза говорила, что я могу свободно располагать его временем. — Так чего вы ищете, чего вы хотите?
Я задержал дыхание, потом у меня вырвалось:
— Сбежать.
— От чего?
— Ну… — теперь я замешкался; прежде я никогда не пробовал облечь это в слова. — От Нью-Йорка, в первую очередь. И вообще от больших городов. От волнений. И страха. От того, что читаю в газетах. И от одиночества. — Я уже не мог остановиться, хотя и понимал, что говорю слишком много; слова сами сыпались наружу. — От невозможности делать то, чего мне по-настоящему хочется,
Теперь он пристально глядел на меня, изучая мое лицо и даже не притворяясь, будто занят чем-то другим, и я понял, что через мгновение он покачает головой и скажет: «Знаете, сэр, вы бы лучше сходили к врачу». Но он этого не сделал. Он продолжал смотреть, теперь уже на мой лоб. Он был крупным мужчиной, его седые волосы были чистыми и курчавыми, а морщинистое лицо — очень умным и добрым; он выглядел так, как должны выглядеть священники; так, как должны были бы выглядеть все отцы.
Потом он опустил свои глаза к моим и ниже; он изучил мой нос, рот, линию подбородка, и я внезапно почувствовал, что он без всякого труда узнал обо мне очень много, больше, чем знаю я сам. И вдруг он улыбнулся и поставил на стойку оба локтя, обхватив одной рукой другую, сжатую в кулак, и мягко массируя ее.
— Вам нравятся люди? Скажите правду, потому что, если вы солжете, я это пойму.
— Да. Хотя мне трудно расслабиться, трудно быть собой и заводить друзей.
Он серьезно кивнул, принимая это.
— То есть вы, в общем, человек приличный?
— Вроде бы да… так мне кажется. — Я пожал плечами.
— Почему?
Я криво улыбнулся — на такой вопрос трудно было ответить.
— Ну… во всяком случае, когда я делаю что-нибудь плохое, то потом жалею об этом.
Он усмехнулся и секунду-другую поразмыслил над моими словами. Потом на его лице появилась слабая улыбка, точно он собирался пошутить, но понимал, что шутка будет не слишком удачная.
— Знаете, — небрежно сказал он, — к нам иногда заходят люди примерно с такими же пожеланиями, как у вас. Так что, просто для забавы…
Я затаил дыхание. Меня предупреждали, что если мне повезет, он скажет именно это.
— …мы составили один проспектик. Даже напечатали его. Просто для собственного развлечения, понимаете. И для некоторых клиентов, вроде вас. Если вам интересно, можете его посмотреть. Но мы не хотели бы, чтобы об этом знали многие.
Я еле прошептал:
— Мне интересно.
Он порылся под стойкой, затем вынул большой тонкий проспект, такого же размера и формы, как и все прочие, и положил на стекло передо мной.
Я поглядел на него, придвинул поближе к себе кончиком пальца — мне было страшновато до него дотрагиваться. Обложка была темно-синяя, цвета ночного неба, а поверху шли белые буквы: «Посетите чудесную Верну!» Синюю обложку усеивали белые точечки — звезды, а в нижнем левом углу была планета, тот самый мир, наполовину закрытый облаками. Справа вверху, прямо под словом «Верна», сияла звезда побольше и поярче всех остальных; от нее расходились лучи, как от звезды на рождественской открытке. В самом низу обложки была еще одна надпись: «Волшебная Верна, где жизнь такова, какой она должнабыть». Рядом стояла маленькая стрелочка, приглашающая перевернуть страницу.