Истории фэндома, взгляд наискосок
Шрифт:
Захотел мой дед яйцо сковырнуть и пошел к лодке за веслом, а отец взял кусок глины сухой да и бросил тем комком в каменное яйцо, бросил да со страху чуть не умер на том месте. Как только шлепнулась глина о яйцо, оно и лопнуло, вроде как скорлупа раскололась и оттуда какое-то чудовище вылезать стало, черное, противное, с глазищами.
Закричали рыбаки со страха, да бежать, да в лодку, а это чудовище вылезло совсем из скорлупы, да с обрыва вниз и свалилось, только не шлепнулось, а как птица полетело. Крылья у него были, только без перьев и огромные,
Как оно свалилось, это уже один дед видел, он с веслом у лодки стоял, а отец и Копан, как шлепнулись в лодку, так и голов не поднимали, орут: «Шайтан!» и больше ничего. Копана, так того трясти даже стало.
Дед тоже в лодку вскочил да скорее за парус, а «шайтан» по берегу скачет да крылья свои растопыривает, только лететь еще не может. Ростом он с теленка был, а крылья больше нашего паруса. И клюв у него был длиннее его самого, да с зубами. Как только он в том яйце помещался. Дед до того перепугался, что не помнил, как среди моря очутился.
Копан сразу и заболел тогда, его домой в горячке привезли, неделю провалялся и помер, а мои ничего, пообтерпелись. Рассказали они людям, что произошло, только никто не поверил, решили, что дед из хитрости пугает, чтобы его рыбу на острове не трогали, а за рыбой той и дед побоялся поехать, так и бросили ее на Суджоке.
После жаркого лета началась суровая снежная зима. Знаешь ли ты, что такое джут? Для казаха-овцевода это смерть, вот в ту зиму и случилось это несчастье. Овцы не могли пробить копытами смерзшийся слой снега, чтобы добраться до травы, и, напрасно изранив ноги, погибали от бескормицы. Ведь запаса сена тогда не делали.
В ту зиму целый аул откочевал на Суджок. Арал не всегда замерзает так далеко, но в тот год море замерзло, и люди со скотом перешли на остров, где снега было меньше. Потом начались ветры, лед взломало и угнало в море, что произошло на острове никто не знает.
Старик покачал головой и повторил:
— Никто не знает. Весной, когда утихли шторма, — продолжал он помолчав, — деда уговорили съездить на остров узнать, что с людьми. Дед долго отказывался, все еще боясь встречи с шайтаном, но мой отец по молодости лет уже успел забыть пережитый страх и, снедаемый любопытством, до тех пор приставал к деду, пока тот не согласился.
Тебе вот говорили, что люди там погибли от отсутствия воды и корма, может быть, только дед и отец не нашли на острове ни одного трупа. Ни людей, ни овец, ни живых, ни мертвых. Только юрты, наполовину изодранные ветром, стояли над обрывом недалеко от берега моря.
Все еще надеясь найти кого-нибудь из оставшихся в живых, дед и отец стали заходить в юрты. Их было всего три. В двух ничего не было, кроме одеял и кое-какой посуды, а в третьей, наиболее сохранившейся, нестерпимо пахло разлагающимся трупом.
В этой юрте было темно и пришлось открыть тундук, чтобы рассмотреть, что там лежало. Сначала они ничего не поняли, увидев на полу огромную черную тушу, покрытую сморщенной кожей, но, разглядев зубастую пасть, догадались в чем дело и бросились вон из юрты.
В юрте лежал шайтан, тот самый зверь-птица, появление которого так напугало их прошлым летом. Дед ни за что не хотел возвращаться в юрту, но отец, поняв, что шайтан давно мертв, пересилил отвращение и еще раз зашел посмотреть на чудовище.
Впрочем, как следует рассмотреть его им удалось уже потом, когда они разобрали юрту, оставив труп шайтана на земле под открытым небом.
То, что они приняли за кожу, было перепончатым крылом этого чудовища. Свернувшись в клубок и завернувшись в свои крылья, оно напоминало огромную летучую мышь, только у него громадная пасть, вытянутая, как птичий клюв. В пасти торчали острые, как клыки, наклоненные вперед зубы. Длинный и очень тонкий хвост как арканом охватывал скрюченное тело шайтана. Отец говорил, что они не сразу разглядели все это… Пришлось арканом зацепить за когти на концах перепончатых крыльев и растягивать их, чтобы осмотреть тело чудовища.
Вот и все, что рассказал мне отец, — заключил старик. — Юрты они собрали и отвезли на берег, а на остров больше никто не ездил. Про шайтана они решили никому не рассказывать, чтобы не пугать людей. Мне это отец рассказал уже перед самой своей смертью, а я в ту пору был еще мальчишкой. Остров с тех пор все равно стали называть «Барса-Кельмес».
Старик замолчал… Он поднялся с места и подошел к уже знакомому маленькому сундучку. Открыв его, старик вынул чтото завернутое в тряпку и, развернув ее, протянул мне на ладони нечто белое, похожее на кусок мрамора, величиной с чайный стакан.
Я взял его в руки и вздрогнул от изумления. Это был зуб настоящий зуб, только странной формы и необычных размеров. Это был настоящий зуб ископаемого, вымершего ящера юрского или, может быть, пермского периода. И это не был зуб, пролежавший в земле миллионы лет и случайно найденный. Нет, белый, блестящий и гладкий, он был совершенно «свежий», без малейших следов окаменелости, свойственной ископаемым костям.
Я долго не мог произнести ни слова. Старик тоже молчал, довольный произведенным эффектом.
— Я не сказал тебе, — прервал он, наконец, молчание, — что, уходя с острова, отец взял топор и вышиб у «шайтана» один из зубов, вот этот самый, — кивнул он на кость, которую я еще держал в руках. — Этими зубами жалмауз сожрал на острове всех людей и овец и всю нашу сушеную рыбу, оставленную тогда на острове дедом. Вот теперь и решай, сказки я тебе рассказываю или быль…
Уступить зуб мне старик не согласился, но и не возражал, когда я решил его сфотографировать.
Я снял зуб со всех сторон и потом отправил снимки эти в Музей палеонтологии. Там необычайно заинтересовались находкой и подтвердили мои предположения. Такой зуб действительно мог принадлежать ископаемому ящеру, и его даже точно определили. Это был зуб птеранодона — огромного летающего ящера юрского периода, продолжавшегося тридцать миллионов лет и закончившегося сто сорок пять миллионов лет тому назад.