Истории московских улиц
Шрифт:
Польский офицер С.Маскевич вел дневник, и в нем он описывает события этого дня: "В Белом городе [...] нам управиться было труднее: здесь посад обширнее и народ воинственнее. Русские свезли с башен полевые орудия и, расставив их по улицам, обдавали нас огнем. Мы кинемся на них с копьями, а они тотчас загородят улицу столами, лавками, дровами; мы отступим, чтобы выманить их из-за ограды, они преследуют нас, неся в руках столы и лавки, и лишь только заметят, что мы намерены обратиться к бою, немедленно заваливают улицу и под защитою своих загородок стреляют по нас из ружей; а другие, будучи в готовности, с кровель, с заборов, из окон бьют нас самопалами, камнями, дрекольем. Мы, то есть всадники, не в силах ничего сделать, отступаем..."
Князь Пожарский со своим отрядом стоял на Сретенке (Большой Лубянке) против своего двора, он отбил атаку и "втоптал", как сказано в летописи, поляков в Китай-город. Но он понимал, что неминуемо последует новое наступление, и велел ставить возле церкви Введения укрепление-острожек. К его отряду присоединились пушкари с соседнего Пушечного двора и окрестные жители.
Новое польское наступление началось на следующий день. Поляки применили новую тактику.
"Мы не могли и не умели придумать, чем пособить себе, - пишет Маскевич, - как вдруг кто-то закричал: "Огня! жги домы!" Достали смолы, прядева, смоленой лучины... Наконец затеялся пожар; ветер, дуя с нашей стороны, погнал пламя на русских и принудил их бежать из засад; а мы следовали за развивающимся пламенем..." Поджигать город было поручено двухтысячному отряду немецких рейтаров и польским гусарам.
Эта тактика была в высшей степени варварской и бесчеловечной. Москва деревянный город, огонь не щадил никого. И оккупанты убивали не только сражавшихся против них. Гетман Жолкевский, участник и свидетель этих боев, в своих воспоминаниях пишет: "В чрезвычайной тесноте людей происходило великое убийство: плач, крик женщин и детей представляли нечто, подобное дню Страшного суда; многие из них с женами и детьми сами бросались в огонь, и много было убитых и погоревших; большое число также спасалось бегством... Таким образом, столица Московская сгорела с великим кровопролитием и убытком, который и оценить нельзя. Изобилен и богат был этот город, занимавший обширное пространство: бывавшие в чужих краях говорят, что ни Рим, ни Париж, ни Лиссабон величиною окружности своей не могут равняться сему городу".
Но среди разгула пожара и убийств держался и отбивал атаки острожек Пожарского на Большой Лубянке - Введенский острожек, как называет его летопись. Когда на других улицах москвичи были оттеснены огнем и войсками к окраинам, поляки обратили объединенные силы против Пожарского. В штурмах, продолжавшихся целый день, кроме собственно польских отрядов, приняли участие немецкие рейтары под командованием капитана Маржерета и другие наемники. "Вышли из Китая, - описывает это сражение летописец, - многие люди к Устретенской улице и к Кулишкам, там же с ними бился у Введенского острожку и не пропустил их за Каменный город преждереченной князь Дмитрий Михайлович Пожарской через весь день, и многое время тое страны (то есть ту сторону города.
– В.М.) не дал жечь, и изнемогша от великих ран паде на землю, и взем его повезоша из города вон к Живоначальныя Троице в Сергиев монастырь".
Первому ополчению не удалось освободить Москву от врагов. Но бои на ее улицах в марте 1611 года положили начало общенациональной освободительной борьбе, народ прозрел и преодолел страх. Восстание было подавлено, но не побеждено. Введенский острожек, об обороне которого слух по всей Руси разнесли москвичи - участники боев, стал воодушевляющей легендой, а в его защитнике - князе Дмитрии Михайловиче Пожарском народ обрел того всеми признаваемого и облеченного доверием народа вождя, вокруг которого смогли объединиться все силы и который возглавил борьбу за освобождение страны.
Пожарский вернулся в Москву полтора года спустя во главе всенародного ополчения.
После освобождения Москвы властью в столице, да и во всей России стали руководители ополчения: князь Трубецкой - начальник казачьего войска, Пожарский и Минин. "Ныне меж себя мы, - в одном из тогдашних документов объявляли они, определяя свою политику, - Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, по челобитью и по приговору всех чинов людей, стали во одиночестве и укрепились, что нам да выборному человеку Кузме Минину Московского государства доступать и Российскому государству во всем добра хотеть безо всякия хитрости".
В январе 1613 года начал заседать Земский собор представителей всех слоев и сословий. В результате месячных споров и переговоров был избран царем шестнадцатилетний Михаил Федорович Романов. На этом закончились властные полномочия руководителей ополчения, и все грамоты и указы выпускались теперь от имени "царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руси".
2 мая 1613 года царь Михаил прибыл в Москву, 11-го состоялось торжество венчания на царство. В этот день до церемонии венчания царь пожаловал князю И.Б.Черкасскому и князю Д.М.Пожарскому боярство. По существовавшему обычаю, "стоять у сказки", то есть сообщить о царской милости, должен был придворный, по чину и родовитости считающийся ниже награждаемого. "Стоять у сказки" Пожарскому был назначен думный дворянин Гаврила Пушкин, но он, услышав о назначении, бил царю челом, что ему "у сказки стоять и быть меньше князя Пожарского невместно, потому что его родственники меньше Пожарских нигде не бывали". Так отозвалось давнее исключение Пожарских из Разрядных книг. Царь приказал свой указ о боярстве Пожарского тотчас же, при всех боярах, записать в Разрядную книгу. При венчании боярин князь Пожарский держал одну из царских регалий - яблоко.
Однако, хотя Пожарский и был внесен в Разрядную книгу, в местнических челобитных бояре продолжали писать, что "Пожарские - люди не разрядные, при прежних государях, кроме городничих и губных старост, нигде не бывали". Даже царские указы и жалованные грамоты, в которых было написано, что Пожарский "многую свою службу и правду ко всему Московскому государству показал", не могли пересилить придворных интриг. В Боярской думе Пожарский сидел на низшем месте, его подпись под документами ставилась в конец. Видимо, "он не бил царю челом" о пожаловании его деревнями, поэтому полученные им награды были чрезвычайно малы по сравнению с другими.
Усадьба князя на Большой Лубянке в Смуту сгорела. Восстанавливалась она долго и с трудом, и даже в переписи 1638 года названа не двором с постройками, а "местом" князя Пожарского, значит, строительство было еще не закончено.
Не прижившись в Москве при дворе, князь Пожарский исполнял различные поручения вне ее: был посылаем в походы против не сложивших оружия отрядов польских интервентов, время от времени пытавшихся снова пробиться к Москве, исполнял дипломатические поручения, воеводствовал в Великом Новгороде, в Переяславле-Рязанском, в 1620-1630 годы "ведал" Ямским, Разбойным, Судным приказами.
Скончался князь Дмитрий Михайлович Пожарский в Москве, в своем доме, отпевали его в приходском храме Введения. Предание говорит, что перед кончиной его посетил царь Михаил, но документальных подтверждений этому нет.
После смерти князя Д.М.Пожарского усадьбой владела его вдова. На его внуке князе Юрии Ивановиче в 1685 году род Пожарских пресекся.
Московская усадьба перешла к родне жены - князьям Голицыным.
В 1770-е годы князь Николай Михайлович Голицын разобрал "старые палаты", то есть дом Пожарского, и построил на их месте дворцовое здание. Оно было отделано и обставлено с невероятной роскошью, и хозяин вел соответствующий образ жизни. "Барин этот, - рассказывает современник, - был питомцем веселой школы XVIII столетия, когда и в голову не приходило размерять расходы по доходам своим". В последние годы XVIII века, уже при его наследнике, князе А.Н.Голицыне, дом перестраивался. Перестройку осуществлял М.Ф.Казаков, в его "Архитектурных альбомах", в которые он включил лучшие в архитектурном отношении постройки Москвы, в том числе и некоторые свои, имеется и "дом действительного камергера князь Александр Николаевича Голицына в Мясницкой части 4-м квартале по 336 на Лубянки".