Истории московских улиц, Муравьев Владимир Брониславович

Истории московских улиц

на обложку

Муравьев Владимир Брониславович

Шрифт:

Где слава? Где великолепье?..

Увы! В испепеленной Москве великолепие поселилось на вшивом рынке, откуда снова переходило туда, где опять заблистали зеркала и залоснились паркеты..."

Первое время подобные толкучки возникали самопроизвольно повсюду, но затем Ростопчин ввел торговлю вещами, причиной появления которых на рынке были недавний пожар и разорение Москвы, в жесткие рамки. Для торговли был определен один день - воскресенье, и одно место в Москве - рынок на Сухаревской площади, что облегчало желающим вернуть свое добро путем выкупа. Так появилась в Москве знаменитая Сухаревка.

Ростопчин в разговоре с Глинкой на его замечание о быстром возрождении жизни в городе ответил в своем стиле, острым сравнением: "Россию можно уподобить желудку князя Потемкина. Видя, что он поглощал ввечеру, казалось, что не проживет до утра. А он вставал и свеж, и бодр и как будто бы ни в чем не бывало. Россия переварила и Наполеона и - нашествие его".

Была создана комиссия под руководством Ростопчина по учету сгоревших зданий и помощи погорельцам для их восстановления, если это возможно, или постройки новых. Строительство шло во всех районах Москвы.

Жизнь в Москве налаживалась, но, пишет Глинка, "в то же самое время в опожаренной Москве из состояния необычайного все переходило в обыкновенный и даже в объем мелочный".

Вскоре Ростопчин почувствовал, как вокруг него сгущается обыкновенное и мелочное. Вернувшиеся и обнаружившие гибель своего имущества дворяне и купцы (не все, конечно) обвиняют в своем разорении Ростопчина, говорят, что ему не следовало бы жечь Москву, распространяются слухи, что он чем-то поживился при этой разрухе, упрекают его в "ужасной и несправедливой" расправе над "бедным юношей" Верещагиным (в этом его упрекает и Александр I). Ростопчин не оправдывался, зная, что его оправдания не будут услышаны и приняты. Кроме того, он понимал, что его время и необходимость в нем миновали, при дворе уже появились новые люди.

Но при этом Ростопчин не склонен был преуменьшать свою роль в событиях 1812 года. В ответ на выговоры Александра I по поводу верещагинского дела он заявил императору: "Я спас империю. Я не ставлю себе в заслугу энергии, ревности и деятельности, с которыми я отправлял службу Вам, потому что я исполнял только долг верного подданного моему государю и моему Отечеству. Но не скрою от Вас, государь, что несчастие, как будто соединенное с Вашею судьбою, пробудило в моем сердце чувство дружбы, которою оно всегда было преисполнено к Вам. Вот что придало мне сверхъестественные силы преодолевать бесчисленные препятствия, которые тогдашние события порождали ежедневно".

Решающая роль Ростопчина осознавалась и наиболее проницательными современниками. Известный государственный деятель александровского времени Д.П.Рунич, отнюдь Ростопчину не симпатизировавший, в своих воспоминаниях пишет о нем: "Он спас Россию от ига Наполеона". По сути дела, так же оценивал роль Ростопчина Н.М. Карамзин.

Отдает должное личности и деятельности Ростопчина и один из самых достойных его противников-французов - Стендаль. В 1817 году в книге "История живописи в Италии", подводя итог своим размышлениям о России и увиденном им там во время наполеоновского похода, он пишет о Ростопчине:

"Исход жителей из Смоленска, Гжатска и Москвы, которую в течение двух суток покинуло все население, представляет собою самое удивительное моральное явление в нашем столетии; что касается меня, я с уважением обошел загородный дом графа Ростопчина, смотрел на его книги, валявшиеся в беспорядке, на рукописи его дочерей. И видел деяние, достойное Брута и римлян, достойное своим величием гения того человека, против которого оно было направлено. Есть ли что-нибудь общее между графом Ростопчиным и бургомистром Вены, явившимся в Шенбрунн приветствовать императора, к тому еще столь почтительно? Исчезновение жителей Москвы до такой степени не соответствует флегматическому темпераменту, что подобное событие мне кажется невозможным даже во Франции".

В апреле 1814 года русские армии вступили в Париж, Наполеон отрекся от престола, союзники праздновали победу.

В Москве победные праздники начались 23 апреля, в день святого Георгия Победоносца. Служили благодарственные молебны в кремлевских соборах и во всех московских храмах. Балы и маскарады шли один за другим.

Ростопчин в своем доме на Большой Лубянке давал бал в честь генералов и офицеров - участников сражений. Дом, двор и улица были иллюминированы гирляндами разноцветных фонарей, повсюду развешаны аллегорические картины, изображающие победу России над Наполеоном. Во дворе и на улице стояли столы с угощением для народа, хоры песельников пели военные и народные песни. Среди прочих был исполнен специально написанный по мысли и заказу Ростопчина гимн на стихи Н.В.Сушкова, в котором проводилась идея: французы сожгли Москву, а русские на их варварство ответили великодушием и пощадили Париж. Впервые эта тема прозвучала в русской поэзии именно в этом гимне, исполненном на балу Ростопчина на Большой Лубянке, а уже затем ее развивали многие поэты.

Стихи Сушкова последний раз перепечатывались полтора века назад, но в свое время они пользовались большой известностью и достойны того, чтобы их вспомнить.

Ой, вы, детки каменной Москвы! скорей

Собирайтесь ближе, в тесный круг, дружней!

Добру весточку поведаю я вам:

Добрый Царь ее прислал, родимый, к нам,

Чтобы славили удалых мы солдат,

Как взошли они в Париж - далекий град.

Грянем, в голос, в лад ударя по рукам:

Слава Богу, Александру и полкам!

Слава, слава Богу Русскому!

Слава, слава Царю-воину!

Слава, слава верноподданным!

О, ура! ура! ребятушки!