Истории просвещения в России (Бурсак в общественной жизни России середины XIX века)

Либан Николай Иванович

Естественно, духовное сословие оказалось в полной зависимости от государственной власти. Если в Москов­ской Руси церковь уже фактически была орудием в руках государства, то с петровских времен ее теократические притязания были окончательно уничтожены. Петровское правительство смотрело на духовенство как на резерв, удобный для различных государственных надобностей. На сословие налагались обязанности, ничего общего не име­ющие с церковной деятельностью: отбывание ночных караулов, явка на пожары, проведение переписи... Свя­щенникам давались поручения административного и по­лицейского характера, вплоть до того, что им вменялось в обязанность «объявлять» Преображенскому приказу или тайной канцелярии о «соблазнах», рассказанных мирянам на исповеди, как то: «измена или бунт на госу­даря, или на государство, или на фамилию его царского величества», или просто слова, «до высокой его импера­торского величества чести касающиеся или государству вредительные ». Ясно, как мало считалось петровское пра­вительство с церковным установлением [32] , видя в духовен­стве не больше как род полиции. Если ко всему этому при­бавить налоговую политику: козловский оклад, поставка драгунских лошадей, адмиралтейская повинность и вве­дение особых податей и оброков взамен военной службы, то станет ясно, как сильно возросло новое

обложение по сравнению с традиционными сборами, которыми исстари облагалось духовенство в виде окладного, неокладного и чрезвычайного сборов.

32

Разглашение священником тайны исповеди каралось лишением сана. (Примеч. авт.)

Духовное сословие, не будучи податным, несло це­лый ряд повинностей перед государством. Из касты жре­цов создавалась, благодаря обязательному обучению в школе, своеобразная «интеллигенция», послушная и ис­полнительная. Это сословие не испытывало особого вле­чения к наукам, но было поставлено перед необходимо­стью выбора: обратиться ли ему в податное сословие, ка­ким оно фактически оказалось в петровское время, хотя юридически это никак не было закреплено, или, преодо­лев все трудности школьного образования, стать учитель­ным сословием. Разумеется, оно избрало последний путь, и на протяжении ста пятидесяти лет боролось за то, что­бы стать сословием привилегированным. Единственным средством добиться желаемой цели была школа, грамот­ность, образование, столь необходимое для поднимающе­гося дворянского государства петровского времени.

С 1721 года прохождение школы для лиц, желаю­щих стать церковнослужителями, становится обязательным. Духовенство обращается в учительное сословие, что содействует его кастовости и замкнутости. Старая прак­тика выборности духовенства приходом исчезает или сво­дится к формальности, заполнение же церковнослужи- тельских мест всецело зависит от епархиального архиерея, который назначает на вакансии воспитанников своей школы. С тридцатых годов восемнадцатого столетия шко­лы при архиерейских домах превращаются в средние учеб­ные заведения и именуются духовными семинариями. К концу десятилетия духовные школы получили совер­шенно определенное направление. Меняется и характер духовных академий. Из свободной школы с различным со­словным контингентом они превращаются в сословные училища, пополняющиеся исключительно лицами, кон­чившими семинарию. Это не могло не отразиться на ха­рактере самой школы и на тех задачах, которые стояли перед ней. Ни для академий, ни для духовных семинарий не было еще уставов или учебных правил, кроме общих «регул», «Духовного регламента», заимствованных из Ки­евской академии. Известное единство преподавания и организации достигалось тем, что ректоры и наставники различных типов школ были почти исключительно вос­питанниками Киевской академии.

В конце XVIII века митрополит Платон проводит ряд реформ в духовной школе. Он стремится придать об­разованию большую стройность и систематичность, уде­ляя внимание богословским дисциплинам и сокращая предметы точного цикла. Митрополит Платон прекрас­но понимал межеумочное положение своего сословия. Близкий к придворным кругам, он видел, что верхний слой дворянства, который управлял всей страной, был более чем индифферентен к вопросам религии. Дворян­ская верхушка втайне радовалась унизительному поло­жению служителей культа, испытывая к ним чувство со­словного презрения, в то же время возлагала на них вос­питание пасомых в верноподданническом духе. Платон неоднократно давал понять правительству, что духовен­ство стоит на страже империи и выполняет охранитель­ную роль, которая под силу только образованному сосло­вию, он указывал на несоответствие между идеологиче­скими обязанностями этого сословия и его общественным положением. В конце концов екатерининское правитель­ство должно было приступить к реформам с целью упо­рядочения духовного образования и изыскания средств для улучшения быта сословия. Однако замыслы эти не были осуществлены, и только в 1795 году, опять-таки при непосредственном участии Платона, Синод решил раз­делить все семинарии на четыре учебных округа, подчи­нив их четырем академиям, для чего потребовалось пре­образовать петербургскую и казанскую семинарии в академии. Встал вопрос и о низших школах, о так на­зываемых духовных училищах. Практическое осуществ­ление эта реформа получила значительно позднее, при участии Сперанского - государственного секретаря пра­вительства Александра I. Идея создания нормальной школы для духовного сословия была развита им в до­кладе 1806 года «Об усовершенствовании духовных учеб­ных заведений». Широко используя факты из истории духовного образования в России и опираясь на личный опыт, Сперанский не столько раскрыл нелепые и дикие формы семинарского преподавания, сколько выдвинул смелый проект новой организации школы и дал новый характер содержанию учебных программ.

Из владимирской глуши он попал в Петербург для завершения образования в Главной семинарии при Алек сандро-Невской лавре. Здесь преподавались не только бо­гословские дисциплины, но также математика, опытная физика, механика, естественная история. Жадно впиты­вал он богатства науки, поражая своих учителей изуми­тельными способностями и обращая на себя внимание начальства, которое втайне готовило ему «клобучок» и архипастырскую карьеру. Трудно сказать, как сложилось бы его будущее, если бы не раздался властный окрик по адресу «князей церкви» князя Куракина, которому нуж­ны были трудолюбивые и способные чиновники. Сперан­ский мечтал обновить средневековую школу богатством энциклопедических знаний, которыми он сам в это время бредил. Будучи оставлен при семинарии преподавателем математики, он стремился разбудить у своих учеников пытливость ума и развить математическое мышление, чем так щедро был одарен сам. Став префектом семинарии, он приступает к чтению курса риторики, разрушая прежние, схоластические представления о предмете [33] . Вся его педа­гогическая деятельность ясно свидетельствует о том, что ему был понятен страшный вред непролазной схоластики в преподавании названного типа школы. Тогда-то и роди­лась мечта о коренной реформе, к осуществлению кото­рой он приступил значительно позднее. Естественно, перед ним вставала вся история школы, в которой он обу­чался, а затем преподавал сам.

33

См.:Сперанский М.Правила высшего красноречия. СПб., 1844. С. 5,216.

Старейшее русское училище, открытое еще в 1721 году, было типичным учебным заведением того времени, со всеми схоластическими особенностями в системе пре­подавания и отборе дисциплин. Оно очень быстро разви­валось, отвечая запросам времени. Уже через четыре года училище получает наименование Славяно-греко-латин­ской семинарии, что словно подчеркивает близость к мос­ковской академии. К тридцатым годам окончательно стабилизируются его программы. Но уже в 1788 году учеб­ное заведение переживает новую реформу, оно объявля­ется главной семинарией, своего рода показательным учреждением для всех средних учебных заведений. В 1790 году на основе главной семинарии открывается академия. Таким образом, при Александро-Невской лавре создают­ся все звенья сословной школы: духовное училище, семи­нария, академия. В том же году владимирская семинария послала сюда своего лучшего воспитанника, восемнадца­тилетнего юношу Сперанского. Через два года он был уже ее преподавателем, а спустя пятнадцать лет приступил к реформе духовной школы.

Сперанскому, выходцу из бурсы, бывшему препода­вателю Александро-Невской семинарии, в которой поз­днее учился Помяловский, прекрасно был известен как быт духовенства, так и организация духовной школы. Он стремился к радикальному изменению жизни сословия посредством образования, путем расширения объема пре­подаваемых дисциплин в учебных заведениях и введения новых, которые придали бы школе гражданское направ­ление. Однако его замысел дать свободный выход из со­словия посредством разностороннего образования полно­стью не осуществился.

В 1808 году был создан особый комитет для изыска­ния способов усовершенствования духовной школы и улуч­шения быта духовенства. По плану этого комитета предпо­лагалось учредить для высшего духовного образования че­тыре академии, для среднего - тридцать шесть семинарий, по числу епархий, для низшего - духовные училища. Про­ект этот фактически был осуществлен только в 1814 году, когда в России существовало уже 300 учебных заведений, в которых обучалось около сорока тысяч человек. В этом же году были поданы уставы для названных типов школ. Триста сорок четыре учебных заведения с сорокатысячным контингентом учащихся - цифры поистине колоссальные для александровского времени и во многих отношениях знаменательные. Они красноречиво свидетельствуют о том, что духовное сословие закрепило за собой право быть учи­тельным сословием и стремилось сделаться привилегиро­ванным, постепенно освобождаясь от ограничений и повин­ностей, возложенных на него в начале XVIII века, так же как и на другие податные сословия. Оно выслуживалось перед светской властью, предлагая господствующему сосло­вию послушных исполнителей.

Дворянин-интеллигент, зараженный «европеизмом», не был способен к деятельности воспитателя-наставника, повседневного труженика. Он «возлагал управление сво­им хозяйством на крепостного приказчика или выписан­ного из-за границы управляющего, обыкновенно немца... Практические интересы не привязывали его к род­ной почве, он всегда старался стать своим среди чужих, и только становился чужим между своими, был каким-то приемышем Европы. В Европе в нем видели переодетого по-европейски татарина, а в глазах своих он казался ро­дившимся в России французом» [34] . Зияющая пропасть от­деляла господствующее сословие от податного; слишком различны были их интересы. «Иностранцы дома, иност­ранцы в чужих краях, праздные зрители, испорченные для России западными предрассудками, для Запада - рус­скими привычками, они представляли какую-то умную ненужность и терялись в искусственной жизни, в чувствен­ных наслаждениях и нестерпимом эгоизме» [35] и, разумеет­ся, не могли влиять на умонастроение крестьянского ми­ра, который был им чужд, непонятен и враждебен. Еще в меньшей степени мог это сделать дворянин-обыватель, стоящий во всех отношениях ниже своих подчиненных. Посредником между господствующим и податным сосло­виями являлось духовенство, оправдывающее авторите­том церкви существующий порядок вещей. Духовная иерархия стремилась убедить светскую власть, что вы­полнение охранительной миссии требует основательно­го и разностороннего образования. Духовная школа на­чиняла своих воспитанников разнообразными сведени­ями, не считаясь с их склонностями. Педагогика этого мира не знала, что такое интерес ребенка, подростка или юноши к предмету. Ученики должны были просто впи­тать в себя знания, усвоить мысли наставника, не под­вергая их анализу, выработать навыки. В противном случае, сословие уделяло им самое ничтожное место, об­рекая на вечное дьячество, или выбрасывало вон, не за­ботясь об их будущем. Эта жестокость школы, естествен­ного отбора вполне объяснима: ведь сословие стремилось доказать, что оно умеет учить и воспитывать.

34

Ключевский В. Курс русской истории. 4. V. С. 213-214.

35

Герцен АЯ.Собр.соч.: В 30 т. M.: Изд-во АН СССР, 1956. Т. VIII. С. 87.

Указом 1808 года было предписано зачислять в ду­ховно-училищное ведомство всех детей духовенства с восьмилетнего возраста, и дети эти, по меткому выраже­нию Помяловского, становились «духовными кантони­стами» , для которых не было иного пути, кроме бурсац­кой казармы. Еще ранее этого предписания, в конце во­семнадцатого века, было приказано всем церковнослу­жителям независимо от возраста и детям духовенства пройти школьный курс. Бородатые причетники и дети должны были сесть за скамьи для познания наук. Прав­да, великовозрастные очень скоро возвращались в род­ные места, попадая под закон о великовозрастии, кото­рый ввели церковные власти, убедившись, что ученики, обремененные семьями и детьми, насильно загнанные в училища, плохо ладят с наукой. Они могли оставаться в бурсе до скончания живота своего и не окончить ее. Еще в 1721 году предписывалось не производить в священ­ники поповских и дьяконских детей, если они не обу­чались в училище, хотя бы и имели наследственные места, и отдавать предпочтение детям дьячков и поно­марей, если те обучались в школе архиерейского дома. Таким образом, церковные должности были закрыты для лиц, не получивших училищного образования. Каж­дый бурсак, вкушая горькую премудрость школы, по­нимал, что вся его дальнейшая судьба зависит от учеб­ных успехов. Ясно, какое значение приобретали знание и труд в сознании воспитанников школы. Знания были единственным средством существования, путем к полу­чению места. В XVIII веке это не было еще так обнажено потому, что немногие из воспитанников доходили до тре­тьего класса семинарии, стремясь воспользоваться по­рядком наследственности мест, но начиная с первых лет XIX столетия окончившему семинарский курс гаранти­ровалось место священника. Правда, свободы выбора здесь не было. Бурсак должен был жениться на закреп­ленной невесте, вместе с приходом он получал богодан­ную супругу, которой досталось в наследство от отца место - главная, а подчас единственная часть ее прида­ного. Ей надо было удержать за собой доход с отцовско­го места, а бурсаку - скорее получить приход, чтобы не умереть с голоду. В этой экономической сделке было мно­го смешного и много трагического, о чем так красноре­чиво рассказал Помяловский. Дикий порядок наслед­ственности мест просуществовал вплоть до второй поло­вины XIX века.