Истории просвещения в России (Бурсак в общественной жизни России середины XIX века)

Либан Николай Иванович

Сословие зависимое и рабствующее, не представля­ющее чего-то единого, лишь в критические периоды сво­ей жизни сплачивалось, понимая, что нарушение любо­го его звена катастрофически отразится на нем. Духовен­ство расслаивалось на различные категории, из которых одна постоянно угнетала другую: господствующее чер­ное, монашествующее духовенство и белое, подчиненное, живущее по преимуществу от доброхотства своего при­хода. Вторая группа и составляла основную массу сосло­вия, на нее возлагались все сословные тяготы. Она в свою очередь разделялась на священнослужителей, то есть лиц, получивших сан, и церковнослужителей - лиц, не имеющих сана, обреченных на вечное дьячество и пономарство за леность и небрежение к бурсацкой науке. Эти лица, не связанные обетами и посвящением, были в то же время зависимы от церковной администрации. Верхушка черного духовенства вплоть до XVIII века в большинстве своем состояла из представителей боярства. Князья мира превращались в князей церкви, оставаясь обладателями крупных земельных угодий. «Аще у мона­стырей сел не будет, како честному и благородному че­ловеку постричися?» [36] Управление епархией осуществля­лось, подобно управлению княжеством, при помощи наделыциков, тиунов и других чиновников архиерей­ского дома. Архипастырский деспотизм царил повсю­ду. Грозный окрик «владыки»: «Аз в своем чернце во-

36

Голубинский Е. История русской церкви. М.: Императорское о-во истории и древностей российских при моек, у-те, 1900. Т. 2. С. 628.

лен» [37] являлся непререкаемым законом; белое духовенство рассматривалось им не только как подчиненное, но и как податное, в котором архиерей видел своих холопьев.

Духовная школа с середины XVIII века прегради­ла путь к епископским кафедрам выходцам из иных со­словий. Трехстепенная школа, со средневековой систе­мой образования, с мучительным воспитанием, отпуги­вала от себя и была своего рода сословной повинностью. Естественно, что только наиболее способные и физиче­ски сильные могли преодолеть ее, а наиболее честолю­бивые воспитанники постоянно стремились переменить рабье положение на положение властелина, лицемерно отказываясь от радостей мира сего, обращаясь в мона­хов. Им быстро открывался путь к епископской кафед­ре. Не будет преувеличением сказать, что к монашеско­му обету приводило их, как правило, одно побуждение - жажда власти. «Сын дьячка какого-нибудь хорошо учит­ся в семинарии, начальство начинает представлять ему на вид, что ему выгоднее постричься в монахи и быть архиереем, чем простым попом, и вот он для того, чтобы быть архиереем, а не внутренним нравственным побуж­дением, постригается в монахи, становится архимандри­том, ректором семинарии или академии и, наконец, ар­хиереем, то есть полицеймейстером, губернатором, гене­ралом в рясе монаха. Известно, что такое генералы; но генералы в рясе - еще хуже, потому что светские гене­ралы... все еще боятся какого-то общественного мнения, все еще находят ограничение в разных связях и отноше­ниях общественных, тогда как архиерей - совершенный деспот в своем замкнутом кругу, где для своего произво­ла не встречает он ни малейшего ограничения, откуда не раздается никакой голос, вопиющий о справедливости, о защите - так все подавлено и забито неимоверным деспотизмом... Архиерей делается господином из раба; это объясняется не только вышеизложенным состоянием белого духовенства, но также воспитанием в семи­нариях, где жестокость и деспотизм в обращении учи­телей и начальников с учениками доведены до крайно­стей.» [38] .

37

¹ Голубинский Е. Указ. соч. С. 642.

38

Записки С. М. Соловьева. Пг.: ка-во «Прометей», 1915. С. И.

Черное духовенство возглавляло жизнь духовной школы, занимая административные и преподаватель­ские должности. Богословие и общие науки преподава­лись монахами, «черными педагогами», по меткому выражению Помяловского, - людьми, по своему положе­нию лишенными семейных радостей, жестокосерды­ми фанатиками, носящими личину святости и придер­живающимися принципа: «страхом спасати, уча и наказуя».

Преподавали в семинарии также светские учителя, люди, вышедшие из бурсы, но не пожелавшие связывать себя саном, а тем более пострижением, чиновники от нау­ки. Они прекрасно знали цену своим знаниям и понима­ли, что всегда обеспечат себе кусок хлеба. Не порывая с духовным ведомством, они не видели особой выгоды в по­лучении сана и выжидали подходящего случая: выгод­ного места, высокого покровителя, богатой невесты, на­конец, просто втягивались в службу, обучая юношество при помощи неизменной и испытанной методы «шкуро- спускания майскими», скрашивая свою просветитель­скую деятельность вкушением хмельного. Духовная школа все более приобретала стройность средневекового учебного заведения. В методах обучения и системе вос­питания господствовала схоластика, сдобренная дико­стью нравов чисто туземного характера.

На сословие налагалась обязанность проповеди мо­нархических идей. Послушные проводники идей госу­дарства, служители алтаря и трона беспрекословно и пе­дантично выполняли правительственные распоряжения, настойчиво домогаясь привилегий для своего сословия. Домогательство они постоянно подкрепляли готовностью бороться со всяким свободным проявлением мысли, ис­пользуя все богатство риторического искусства, веками изучавшегося в этой среде, многообразие литературных полемических приемов, выработанных многочисленны­ми упражнениями - от ученических сочинений до книг и статей специального характера.

Государство оценило эту деятельность и на протя­жении двухсот лет расплачивалось с послушными «идео­логами». Указами 1767 и 1771 годов было запрещено под­вергать телесным наказаниям священников и дьяконов. Правительство Екатерины II, при генеральном межева­нии, выделило причту сельских церквей по 33 десяти­ны. При Павле устанавливаются высочайшие награды для духовенства в виде светских орденов Владимира, Ста­нислава, Анны. Указом Александра I в 1801 году оконча­тельно отменяется телесное наказание для всех церков­нослужителей, а восемь лет спустя указ распространяет­ся и на их семьи. Во времена Николая I приходскому духовенству назначается жалованье от государства, так сказать, прожиточный минимум, но отнюдь не воспре­щается принимать вознаграждение от прихода. Давая отдельные привилегии духовенству, правительство вся­чески стремилось осложнить выход из сословия, прида­вая ему замкнутый, сугубо кастовый характер. Черное духовенство поддерживало эту тенденцию, отбирало из духовной школы наиболее способных учеников, заглу­шая в них всякую самостоятельность мысли, и почти насильно надевало на них клобук, вознаграждая их за отречение «от радостей мира сего» материальным благо­получием. Заметив в ученике склонность к угодничеству и подхалимству, предлагало ему постричься, видя в нем достойного инока в будущем; наконец, просто загоняло в монастырь бездумных охотников до соблазнов, но учив­шихся по первому разряду. Из этих-то воспитанников, оштрафованных монашеством за мирские радости, и приготовлялись высшие рясофорные чиновники, удобные для правительства полным отсутствием собственного мнения [39] . Разумеется, большая часть воспитанников не удостаивалась милости начальства и предназначалась к деятельности приходского духовенства, для которого воз­можность снять сан и выйти из своего сословия навсегда отрезалась.

39

C. M. Соловьев в своих «Записках... » рассказывает о постриже­нии в монахи Степана Петербургского: «... Посвящение его в монахи любопытно. Он был хорош собой и счастлив с женщинами; однажды к Платону дошла сильная жалоба на семинарского ловеласа; Платон, любивший вербовать всеми неправдами в монахи, воспользовался слу­чаем и предложил молодому преступнику на выбор: или жестокое на­казание, лишение будущности, или пострижение и архиерейство. Сте­пан избрал последнее и превратился в Серафима. После этого события однажды Платон гулял с профессорами Академии по двору Троицко­го монастыря и занимался любимою своею забавою: взглянувши на какой-нибудь предмет, он произносил первый стих, относящийся к этому предмету, а спутники должны были подбирать приличный вто­рой стих. Взглянувши на старый царский дворец, Платон произнес: «Чертоги зрю монарши... ». Из толпы спутников немедленно послы­шался второй стих: «Погиб Степан от секретарши!»

Этот Степан, или Серафим, оказался человеком бездарным, не­смотря на то что был после митрополитом московским, а потом пе­тербургским и первенствующим членом синода, ибо правительство любило смиренные посредственности. (См.: Записки С. М. Соловье­ва. Пг.: кн-во «Прометей», 1915. С. 13-14. )

Реформа 1808 года, о которой говорилось выше, не была фактически завершена. Правительствующий синод ловко использовал мысль Сперанского о просвещении со­словия путем обязательного прохождения сословной шко­лы, сделав ее принудительной. Правда, был расширен объем программ, введены новые предметы из «мирских наук», которые явились своеобразным привеском к духов­ному образованию. Неизменными сохранились старые ме­тоды преподавания, где всё покоилось на механическом запоминании, на долбне. В это время реформа Сперанско­го, по существу, была сведена на нет. Особым распоряже­нием детям духовенства и церковнослужителей запреща­лось выходить из духовного звания. Своеобразно образован­ному молодому человеку закрывались все дороги, кроме духовного ведомства. Сословная школа во всех своих трех званиях всё явственнее выступала как учреждение, построенное на манер николаевской казармы. Автор реформы расплачивался за «грехи молодости» исправной службой крупного чиновника, постоянно подчеркивая умеренность во взглядах, аккуратность в труде и свидетельствуя свои верноподданнические чувства, как и полагалось истинно­му сыну духовного сословия.

Видное место в изучаемой школе занимает Александро-Невская бурса, из которой вышел Сперанский. Инте­ресна она и тем, что в ней четырнадцать лет провел Помя­ловский. В 1843 году восьмилетним мальчиком он посту­пил в Александро-Невское приходское училище, которое составляло одно целое с Александро-Невским духовным училищем и управлялось одним и тем же начальством. В 1845 году он был определен в низшее отделение духов­ного училища, в 1851 году - в семинарию и в 1857 году окончил ее. Зажатый в тиски духовного «просвещения», он изнывал от отчаяния и злобы, встречая на каждом шагу надругательства и оскорбления со стороны учителей и начальства, видевших в нем неподатливого, упрямого лен­тяя, бесчувственного к розге, смирителю буйства и гордо­сти, внушителю прилежания и смирения. Последним качеством как раз и не обладал Помяловский, а следова­тельно, не мог быть не только в числе лучших, но хотя бы терпимых начальством учеников, ибо для того, «... чтобы быть хорошим учеником, мало хорошо учиться и вести себя нравственно, - надо было превратиться в столб оду­шевленный, которого одушевление выражалось бы посто­янным поклонением пред монахом-инспектором... » [40] , пе­ред ректором, перед учителем, перед экономом - словом, перед всей бурсацкой педагогической иерархией.

40

Записки С. М. Соловьева. Указ. соч. С. 12.

Духовная школа сороковых годов представляла «иде­ал» учебного заведения николаевских времен. Вдохнови­телем и идеологом ее явился Филарет, человек одаренный ^и эрудированный, мастерски владевший языком, автор многих сочинений, которые публиковались не только в ведомственной печати, но и на страницах «Москвитянина». Деспотичный и ожесточенный, он подавлял всякую свободную мысль. «Талант находил в нем постоянного го­нителя» [41] , если «появляется живая мысль у профессора в преподавании, в сочинении, Филарет вырывает ее и, что­бы отнять у преподавателя охоту к дальнейшему выраже­нию таких мыслей, публично позорит его на экзамене: «Это что за нелепость! Дурак!» - кричит он ему. Несчастный кланяется» [42] . Кажется, трудно представить себе фигуру архипастыря, наиболее соответствующую николаевскому времени. Духовная школа сороковых годов, по меткому выражению Писарева, рисуется «мертвым домом», воспи­тательной тюрьмой, куда не проникает ни одна свежая мысль, - так все сдавлено, забито, задушено. Здесь сами знания обратились в средство подавления мысли.

41

Записки C. M. Соловьева. Указ. соч. С. 16.

42

Там же.

Просыпались лучшие силы русского общества от му­чительной летаргии мысли, а вместе с ними просыпалась и бурса. Юных отщепенцев не волновали, как волновали их отцов и старших братьев, имена и судьбы предтечей по сословию: Симеона Полоцкого, Сильвестра Медведева, Иннокентия Гизеля, Стефана Яворского, митрополита Платона. Иными идеалами была окрылена их молодость, другой путь избрали они себе, мечтая стать проповедни­ками света, апостолами новых идей, страстотерпцами гря­дущих событий. «Ничего в мире не может быть ограни­ченнее и бесчеловечнее, как оптовые суждения целых сословий по надписи, по нравственному каталогу, по глав­ному характеру цеха» [43] . Именно из этого сословия вышли Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов, Н. Г. Помялов­ский, А. И. Левитов, Ф. М. Решетников, Ф. Д. Нефедов, Г. З. Елисеев, М. А. Антонович и многие другие - поисти­не, имя им легион. Они-то и придали русской литературе совершенно новый и особенный характер. Все они прошли через жестокую школу бурсы, осваивая ее темную мудрость, но учились вне ее стен. Бурса давала им формаль­ные знания, учила писать, говорить, щедро набивала их головы самыми разнообразными сведениями. Всем этим знаниям бурсак должен был придать иной смысл, понять их истинное значение или же выбросить, как ненужный хлам. Многие из бурсаков сумели переосмыслить накоп­ленные сведения и сделать новые выводы, выходя на ши­рокую дорогу свободной мысли. Их тянуло к настоящим знаниям, освобожденным от схоластики, от казенно-религиозного истолкования. Выдрессированные на силло­гизмах и философской терминологии, они свободно овла­девали Фейербахом, кстати сказать, впервые переведен­ным на русский язык семинаристом, посвятившим свой перевод воспитанникам русских духовных академий и семинарий [44] . Они улавливали в философии Канта и Геге­ля знакомую им схоластику и пробовали читать француз­ских утопистов, примеряя их понятия к русской жизни.

43

Герцен АИ. Собр. соч.: В 30 т. М.: Изд-во Академии наук СССР» 1956. Т. IX. С. 202.

44

Сущность христианства. Сочинение Люд. Фейербаха. Перевод, сделанный со второго, исправленного издания Филадельфом Феомаховым. London, 1861.

30-40-е годы XIX века - мрачный период в истории русского просвещения. Но именно в это время сложились такие ученые, как В. Соловьев, Т. Грановский, А. Крюков, Н. Пирогов, Ф. Иноземцев, М. Остроградский, П. Чебышев, А. Бутлеров, Б. Якоби и ряд других. Не у всех хвати­ло мужества вытерпеть эту атмосферу. Некоторые стали казенными профессорами, вступив в сделку с совестью; иные приютились под сводами министерской канцелярии, как П. Редкин; другие рано сошли в могилу, как Т. Гра­новский. Но развитие новых идей сдержать трудно. На сме­ну измученным приходили молодые силы, находившие путь к распространению просвещения помимо универси­тетских аудиторий и гимназических классов. Школьное просвещение вырождалось, теряло доверие к себе.