Истории, рассказанные шепотом. Из коллекции Альфреда Хичкока
Шрифт:
— Извини, дорогая, — сказал он. — Ко мне не заходил Уайли Мерфи?
Тут он присмотрелся получше и обнаружил, что человек, обнимающий его жену, и есть Уайли Мерфи собственной персоной.
— Мерфи! — воскликнул Хассел. — Вы-то мне и нужны. Я поставил потрясающий эксперимент. — Затем Хассел дал простое описание своего потрясающего эксперимента, прозвучавшее примерно так: — Мерфи, u-v=(u-v)(u+uv+v), но когда Джордж Вашингтон F (x) y dx, а Энрико Ферми F (u) dxdt умножить на половину Марии Кюри, то как насчет Христофора Колумба в степени корень
Мерфи не обратил на Хассела никакого внимания, равно как и миссис Хассел. Я записал уравнения Хассела на кузове проезжающего мимо такси.
— Послушайте же меня, Мерфи, — сказал Хассел. — Грета, дорогая, ты не могла бы оставить нас на пару минут? Я… Да прекратите вы заниматься этой чепухой! У меня серьезное дело.
Хассел попытался оторвать их друг от друга. Однако они реагировали на его прикосновения не больше, чем на слова. Лицо его снова покраснело от гнева, и он обрушил на миссис Хассел и Мерфи целый град свирепых ударов. С таким же успехом можно было избивать идеальный газ. Я счел за лучшее вмешаться.
— Хассел!
— Кто это?
— Выйдите на минутку. Я хочу с вами поговорить.
Он выскочил сквозь стену.
— Где вы?
— Здесь.
— Вас что-то плохо видно.
— Как и вас.
— Вы кто?
— Мое имя Леннокс, Израэл Леннокс.
— Израэл Леннокс, космическая механика, профессор из Йеля?
— Он самый.
— Но вы ведь умерли в 75-м.
— Я исчез в 75-м.
— То есть?
— Я изобрел машину времени.
— Да ну! И я тоже, — сказал Хассел, — как раз сегодня. На меня нашло озарение… так неожиданно… и я провел потрясающий эксперимент. Леннокс, время не является континуумом.
— Разве?
— Оно состоит из отдельных кусочков — как бусы на нитке.
— Правда?
— Каждая бусина — это «теперь». У каждого «теперь» есть свои прошлое и будущее. Но они никак не связаны с другими. Понятно? Если a = ao + aji + ax (b)…
— Плюньте на математику, Генри.
— Это форма квантовой передачи энергии. Время испускается отдельными частицами, или квантами. Мы можем посетить любой квант и произвести изменения внутри его, но перемены внутри одной частицы никак не влияют на все остальные частицы. Верно?
— Неверно, — с грустью ответил я.
— То есть как это — неверно? — возмутился он, сердито разрубая рукой бюст проходящей мимо студентки. — Вы берете трохоидные уравнения и…
— Неверно, — твердо повторил я. — Послушайте меня, Генри.
— Ну, слушаю, — сказал он.
— Вы заметили, что стали как бы нереальным? Расплывчатым? Призрачным? Пространство и время больше на вас не влияют?
— Да.
— Генри, я имел несчастье сконструировать машину времени еще в 75-м году.
— Вы говорили. Кстати, как насчет блока питания? У меня вышло примерно 7,3 киловатта на…
— Плюньте на блок питания, Генри. Сначала я отправился в плейстоцен. Я очень хотел сфотографировать мастодонта, гигантского
— Плюньте на шкалу ЛВС, — сказал он.
— Отходя назад, я нечаянно наступил на маленькое первобытное насекомое и раздавил его.
— Ага! — произнес Хассел.
— Я был в ужасе. Боялся, что вернусь в мир, полностью изменившийся в результате этой единственной смерти. Вообразите себе мое удивление, когда я вернулся и не обнаружил никаких перемен.
— Угу! — произнес Хассел.
— Мне стало интересно. Я опять перенесся в плейстоцен и убил мастодонта. В 1975-м году ничего не изменилось. Я вернулся в плейстоцен и перестрелял уйму животных — без всякого результата. Я путешествовал по времени, убивая и разрушая в своем стремлении изменить настоящее.
— То есть вели себя в точности как я! — воскликнул Хассел. — Странно, что мы не наткнулись друг на друга.
— Ничего странного.
— Я убил Колумба.
— А я — Марко Поло.
— Я — Наполеона.
— Мне показалось, что Эйнштейн важнее.
— Магомет ничего не изменил — от него я ожидал большего.
— Знаю. Я тоже его прикончил.
— Что значит — тоже прикончили? — осведомился Хассел.
— Я убил его 16 сентября 599 года. По старому стилю.
— Но я убил Магомета 5 января 598-го!
— Я вам верю.
— Как же вы могли убить его еще раз после меня?
— Мы оба его убили.
— Это невозможно.
— Мальчик мой, — сказал я, — время абсолютно субъективно. Оно — личное дело каждого. Нет объективного времени, точно так же как нет объективной любви и объективной души.
— Вы хотите сказать, что путешествия во времени невозможны? Но мы же их совершали.
— Да, как и многие другие, насколько мне известно. Но каждый из нас побывал в своем личном прошлом, а не в чьем-либо еще. Универсального континуума нет, Генри. Есть лишь миллиарды личностей, каждая со своим континуумом; и ни один такой континуум не может влиять на другой. Мы словно миллионы макаронин в кастрюле со спагетти. Ни один путешественник во времени не может встретиться с другим путешественником во времени ни в прошлом, ни в будущем. Каждый из нас способен двигаться только по своей макаронине.
— Но мы-то сейчас встретились.
— Мы уже не путешественники во времени, Генри. Мы стали соусом для спагетти.
— Соусом для спагетти?
— Да. Вы и я можем выбирать любую макаронину, потому что мы себя уничтожили.
— Не понимаю.
— Когда человек изменяет прошлое, он влияет лишь на свое прошлое, и ни на чье больше. Прошлое — это как память. Когда ты стираешь память отдельного человека, ты уничтожаешь только его, но не других. Вы и я стерли свое прошлое. Индивидуальные миры прочих людей остались нетронутыми, но мы с вами прекратили свое существование. — Я сделал многозначительную паузу.