Историки Рима
Шрифт:
LXXXIX. Консул, как и постановил, принялся нападать на города и крепости и одни отбил у врага силою, другие угрозами или обещаниями награды. Начал он с менее значительных, — в предположении, что Югурта явится на помощь своим и вступит в бой. Но тот держался вдали, поглощенный иными заботами, и тогда Марий задумал приступить к делу, более важному и более сложному.
Стоял посреди обширной пустыни большой и сильный город Капса, чьим основателем называли Геркулеса Ливийского. Жители его податей Югурте не платили, и власть царя была для них необременительна, а потому они считались самыми верными подданными; от врагов их защищали не только стены и вооруженные воины, но, прежде всего, суровость природы. Кроме ближайших к городу мест, все прочее было дико, необитаемо, безводно и кишело змеями, которые, подобно любому животному, от голода становятся особенно свирепы. Вдобавок ничто так не распаляет змеиную натуру, и без того смертельно опасную, как жажда. Марий испытывал самое страстное желание овладеть Капсою — и ради военных выгод, и ради трудности дела: ведь взятие Талы принесло Метеллу большую славу, а оба эти города и расположены и защищены одинаково, разве что под Талою было несколько родников невдалеке от стен, а жители
ХС. Все разведавши, консул положился, мне думается, на милость богов, ибо одолеть такие препятствия силою разума казалось немыслимым, а к тому же римлянам грозила недостача хлеба: у нумидийцев главная забота не пашни, а пастбища, да и то, что уродилось, они успели, по приказу царя, свезти в надежные хранилища, поля же в эту пору года — на исходе лета — были сухи и голы. И тем не менее, насколько лишь было возможно, Марий действовал с достаточною осмотрительностью. Весь скот, захваченный у врага за последние дни, он поручил конникам вспомогательных отрядов, легату Авлу Манлию с когортами легкой пехоты велел идти к городу Лары, где прежде оставил деньги и продовольствие, а сам обещал быть там же спустя несколько дней с новою добычей. Скрыв таким образом свои намерения, он устремился к реке Танаис.
XCI. По пути он ежедневно распределял скот между воинами по центуриям 175 и турмам и следил, чтобы из шкур делали бурдюки: он смягчал нужду в хлебе и вместе с тем, соблюдая строжайшую тайну, готовился к дальнейшим событиям. Когда на шестой день пришли, наконец, к реке, бурдюков было без счета. На скорую руку разбили лагерь, и Марий распорядился, чтобы воины поели и на закате солнца были бы готовы к походу, груз бросили бы на месте весь, а брали бы с собою и на животных вьючили только воду. Дождавшись намеченного часа, он покидает лагерь и, пробыв в пути всю ночь, останавливается; то же повторилось на другую ночь, а на третью, задолго до рассвета, достигли гряды холмов не более чем в двух милях от Капсы и там засели всем войском, стараясь ничем себя не обнаружить. Когда же начался день и нумидийцы, ни о чем не подозревая, в большом числе вышли из города, Марий внезапно отдает приказ коннице и самым проворным из пехотинцев мчаться к Капсе и захватить ворота; консул, в боевой готовности, поспешил следом и не дал воинам разбрестись для грабежа. Когда капсийцы это обнаружили, смятение, ужас, неожиданность бедствия, то, наконец, что часть горожан осталась за стенами, во власти врага, все вместе взятое принудило их к сдаче. И, однако же, город был предан огню, взрослые нумидийцы перебиты, все прочие проданы в рабство, добыча поделена меж солдатами. Это преступление против права войны совершилось не по алчности и не по злобе консула, но оттого, что само место было выгодно для Югурты и почти недоступно для наших, и еще оттого, что нумидийцы — племя неверное, ненадежное, которое ни добром, ни угрозою не сдержишь.
175
Стр. 125. Центурия— наименьшее подразделение пехоты в римском легионе: манипул состоял из двух центурий. Во главе каждой центурии стоял центурион.
XCII. Решив такую задачу без малейших потерь, Марий, уже и раньше великий и прославленный, умножил величие свое и славу. Знаки доблести усматривали даже в его просчетах. Солдаты, которым он не только оказывал снисхождения по службе, но и дал разбогатеть, превозносили его до небес, нумидийцы чтили почти как бога, и все, союзники и враги, верили, что либо он наделен божественным разумом, либо, с изволения богов, провидит будущее.
После того, как это начинание счастливо завершилось, консул выступил против других городов и немногие захватил, сломив сопротивление нумидийцев, а большую часть занял брошенными — вследствие горестной гибели капсийцев — и пожег. Повсюду стоял вопль и лилась кровь. Овладев многими местностями, и опять-таки почти без потерь, Марий затевает новое предприятие, иного свойства, чем капсийское, но не менее трудное.
Невдалеке от реки Мулухи, что разделяла царства Югурты и Бокха, возвышалась посреди равнины скалистая гора, необыкновенно высокая, с одним-единственным и очень узким подходом к вершине, на которой уместилась небольшая крепость; все склоны были так круты, словно не природа об этом позаботилась, а искусство и руки человека. Там хранились царские сокровища, и Марий стремился взять крепость во что бы то ни стало. Но помог ему только случай, потому что вдоволь было на горе и воинов, и оружия, а к тому же громадные запасы хлеба и источник воды; валы, башни и другие укрепления закрывали путь наглухо, тропа же, которою ходили защитники крепости, была до крайности тесна, и по обоим краям — обрывы. С огромной опасностью подвели осадные навесы — и попусту: едва придвигались они чуть ближе, их разрушали огнем и градом камней. Из-за крутизны солдаты не могли ни занять позицию впереди осадных сооружений, ни действовать уверенно между навесами: всех лучших враг разил насмерть или ранил, остальные не смели пошевелиться от страха.
XCIII. Много дней прошло в таких трудах, и Марий мучительно размышлял, не оставить ли свое начинание, по-видимому бесплодное, или все-таки дожидаться счастливого случая, который в прошлом часто его выручал. Много дней и ночей длились тревожные эти раздумья, и вот вышло так, что какой-то лигуриец, рядовой из вспомогательных когорт, отправился из лагеря по воду и у края крепости, противоположного тому, где сражались, заметил улиток, ползавших среди скал. Он подобрал одну, другую, потом еще и еще, и, забывшись, постепенно поднялся почти до вершины. Вокруг не было ни души, и солдатом овладело свойственное человеку желание исполнить дело еще более трудное. В том месте между
XCIV. Когда настал указанный Марием час, все были в полной готовности, и лигуриец выступил. По его распоряжению, участники дела переменили оружие и платье: шли с непокрытою головой и босые, чтобы лучше видеть и ловчее цепляться за камни, мечи и щиты несли за спиною, и притом щиты нумидийские, кожаные — они меньше весом и не так гремят при ударе. Первым двигался лигуриец; он вязал петли вокруг выступов скалы и старых корней, и солдаты легче карабкались вверх, держась за веревку, а когда они все же робели, непривычные к горам, вожатай подавал им руку. Где путь был особенно труден, лигуриец пропускал вперед своих подчиненных, одного за другим, безоружных, а сам взбирался следом, неся их оружие на себе. Если место казалось ненадежным, он проходил его несколько раз взад-вперед, а после быстро отступал в сторону, вселивши отвагу в товарищей.
Наконец, после долгого и утомительного подъема, они добрались до крепости, которая с той стороны была пуста, потому что, как и в остальные дни, все отбивались от неприятеля. Марий с самого утра боем отвлекал внимание нумидийцев, но теперь, когда через гонцов получил весть об успехе лигурийца, снова призвал воинов к мужеству, выбежал из-под навеса, выстроил «черепаху» и двинул ее к самой стене, одновременно издали засыпая врага снарядами метательных машин, стрелами, ядрами пращников. А нумидийцы, которые прежде не один уже раз разрушали и жгли осадные навесы римлян, не прятались за стенами крепости, но дни и ночи проводили впереди укреплений, поносили врагов, Мария бранили сумасбродом, сулили нашим рабство у Югурты, кичились своими успехами. И вот, меж тем как все, и римляне, и враги, поглощены борьбою и все сражаются, не щадя сил (одни — славы и власти ради, другие — ради собственной жизни), вдруг позади запели сигнальные трубы. Сперва бросились бежать женщины и дети, которые вышли поглядеть на битву, после — те, кто находился рядом со стеною, и, наконец, — все без разбора, вооруженные и безоружные. Тут римляне напирают еще горячее, опрокидывают врага, но очень многих только ранят и, прямо по телам убитых, наперебой, рвутся дальше, к стене, жадные до славы, и нет среди всех ни единого, кто отвлекся бы грабежом. Так опрометчивость Мария была исправлена счастливой случайностью, и ошибка принесла ему славу.
XCV. Тем временем в лагерь прибыл квестор Луций Сулла 176 с многочисленною конницей, которую он набрал в Латии и у союзников, ради чего и был оставлен Марием в Риме.
Раз уже зашла речь о таком человеке, мне кажется уместным описать в немногих словах его нрав, воспитание и привычки, ибо в дальнейшем говорить о жизни Суллы я не намерен, а Луций Сизенна, 177 самый лучший и самый усердный среди всех, кто изображал события этого времени, по-моему, высказался далеко не беспристрастно.
176
Стр. 128. …квестор Луций Сулла…— Не вполне точно. Луций Корнелий Сулла был квестором в предыдущем, 108 г. до н. э. (тридцати лет от роду). К Марию, служить под началом которого ему выпало по жребию, Сулла явился уже проквестором, то есть исполняющим обязанности квестора.
177
Луций Сизенна(ум. в 67 г. до н. э.) — автор исторического сочинения, где изображались события Гражданской войны между Марием и Суллой, а также последующие события, вплоть до смерти Суллы. Он был ревностный оптимат и сулланец.
Итак, он принадлежал к знатному патрицианскому роду, но блеск семьи почти угас — по лености предков Суллы. Он был одинаково хорошо образован и в греческой, и в латинской словесности, богато одарен, жаден до наслаждений, но еще того более — до славы. На досуге он любил жить роскошно, но никогда удовольствия не составляли помехи важным занятиям, и, пожалуй, лишь в делах семейных следовало бы ему обнаружить больше достоинства. Он был красноречив, изворотлив и легко сходился с людьми, не знал себе равных в умении скрывать истинные свои намерения, был щедр на многое и всего более — на деньги. Не было человека удачливее его, 178 и, однако же, до победы в гражданской смуте никогда счастье Суллы не превышало собственных его стараний, и многие не могли решить, чему обязан он более — отваге или удачливости. Что же касается его дальнейших поступков, 179 обсуждать их мне то ли стыдно, то ли неприятно — сам не пойму.
178
Не было человека удачливее его…— После окончания Гражданской войны Сулла принял прозвище Феликс, то есть Счастливый.
179
Что же касается его дальнейших поступков…— то есть всех ужасов и беззаконий времен сулланской диктатуры.