Историки Рима
Шрифт:
LXXVIII. Город этот основан сидонянами, которых, сколько я знаю, гражданские смуты побудили к изгнанию, и они на кораблях приплыли в те края. Он расположен меж двумя Сиртами. Это два залива почти на самом краю Африки, не одинаковые размерами, но природными свойствами одинаковые; по этим свойствам дано им и название. Подле берега они очень глубокие, в остальных местах — как придется, в зависимости от погоды: когда глубокие, а когда мелкие. Если море вздувается и начинает свирепствовать под ударами ветра, валы тянут за собою ил, песок и громадные камни; так с каждою бурей меняется обличие морского дна. От слова «тянуть» и зовутся они Сиртами. 172 Переменился в Лепте только язык — через браки с нумидийскими женщинами, а законы и обычаи большей частью прежние, сидонские, и сохранялись они тем легче, что царская власть была от лептийцев далеко: между ними и заселенными местами Нумидии просторно легла пустыня.
172
Стр. 116. От
LXXIX. Раз уже дела лептийцев завели нас в эти края, надо, мне кажется, рассказать о прекрасном и удивительном подвиге двух карфагенян: мне напомнили о нем места, которые я описываю. В те времена, когда надо всею почти что Африкой властвовали карфагеняне, немалою силой и богатством обладали также жители Кирены. Местность посредине лежала песчаная, однообразная; не было ни реки, ни горы, которая обозначила бы границу между двумя народами. Это обстоятельство втянуло их в долгую и трудную войну. После того, как с обеих сторон и войска, и флоты не один раз терпели сокрушительные поражения и противники жестоко ослабили друг друга, карфагеняне и киренцы забеспокоились, как бы кто третий вскорости не напал на усталых победителей и побежденных разом. И вот, заключивши перемирие, они договорились, чтобы в условленный день из обоих городов вышли послы, и где они повстречаются, там и быть границе. Из Карфагена отправлены были два брата, по имени Филены; они поспешно пустились в путь. Киренцы двигались медленнее, по нерадивости или же случайно — я не узнал. Знаю только, что в тех местах часто бывают долгие бури, совсем как на море: когда на голой равнине поднимается ветер, он вздымает с земли песок, который несется так стремительно, что набивается в рот и в глаза, а стало быть, застилает взор и останавливает путника.
Видя, как много они проиграли, и страшась наказания за то, что все испортили, киренцы винят карфагенян, будто те тронулись из дому раньше срока, запутывают дело, коротко сказать — готовы на что угодно, лишь бы не уйти побежденными. И когда пунийцы потребовали любых других — но только справедливых! — условий, греки предлагают карфагенянам выбор: либо они лягут живыми в могилу на том месте, где желают провести границу, либо — с таким же уговором — киренцы пойдут дальше, докуда захотят. Филены согласились и отдали в жертву отечеству себя и свою жизнь: живыми они были зарыты в землю. Там, где это произошло, карфагеняне посвятили братьям Филенам алтари, а у себя в городе учредили в их честь торжественные обряды.
Возвращаюсь к своему повествованию.
LXXX. Потеряв Талу, Югурта понял, что от Метелла надежного укрытия ему нет. С немногими спутниками пересек он обширную пустыню и прибыл к гетулам, племени дикому и грубому, не ведавшему в ту пору даже имени римлян. Составив из них многочисленный отряд, Югурта постепенно приучил их держать равнение в рядах, следовать за знаменами, повиноваться приказам и вообще исполнять воинские обязанности. Кроме того, щедрыми подарками и еще более щедрыми обещаниями он привлек на свою сторону приближенных царя Бокха. С их помощью он нашел доступ к царю и убедил его начать войну против римлян. Это оказалось тем проще и легче, что в начале войны Бокх посылал в Рим просить союза и дружбы, но немногие слепцы, потерявшие зрение от алчности, привыкшие торговать всем подряд, и честью и бесчестьем, помешали союзу, столь благоприятному для завязывавшейся борьбы. Вдобавок дочь Бокха была замужем за Югуртою. Впрочем, у нумидийцев и мавров подобные связи ценятся невысоко, потому что каждый берет столько жен, сколько позволяет достаток, одни — по десяти, другие — еще больше. Душевная привязанность мельчится, раздробляясь, и уже ни одну из жен не считает супруг истинною спутницею, но на всех глядит с одинаковым пренебрежением.
LXXXI. Оба войска сошлись в месте, избранном по взаимному согласию. Цари обменялись клятвами верности, а после Югурта произнес речь, стараясь разжечь Бокха. Он говорил, что римляне несправедливы и ненасытно алчны, что это общий враг всех людей. У них та же причина для войны с Бокхом, что и с ними, нумидийцами, и с прочими народами, а именно — страсть к господству. Чужое владычество им всегда ненавистно: сейчас они враждуют с Югуртой, немногим ранее — с карфагенянами, с царем Персеем, впредь — со всяким, кто, по их мнению, будет особенно силен. После таких и схожих с ними речей принимается решение выступить к городу Цирте, поскольку там оставил Метелл добычу, пленных и обоз. Югурта рассчитывал либо захватить город, что было бы достаточною наградою и ему и Бокху, либо завязать сражение, если римский командующий придет на помощь своим: хитрец, он стремился лишь к одному — поскорее отрезать Бокху возвратный путь, потому что долгое промедление могло отбить у мавра охоту воевать.
LXXXII. Метелл получил известие, что цари объединились, и не дал им случая вступить в бой внезапно и где придется, как бывало уже не раз после побед над Югуртою. Наоборот, он поджидал обоих в укрепленном лагере
Между тем из Рима приходит письменное сообщение, что Нумидия назначена провинцией Марию (что он избран консулом, слух дошел уже раньше). Потрясенный этим сверх всякой меры, Метелл не мог сдержать ни слез, ни гневных слов; муж, во многих отношениях замечательный, он слишком поддался своему огорчению. Одни объясняли это высокомерием, другие тем, что честный и даровитый человек озлоблен оскорблением, многие тем, что у него вырывают из рук победу, уже достигнутую. А мне совершенно ясно, что не столько мучила его собственная обида, сколько честь, оказанная Марию, и что он перенес бы случившееся намного легче, если бы отнятую у него провинцию передали не Марию, а кому-нибудь еще.
LXXXIII. Досада связывала руки, а к тому же казалося глупостью улаживать чужое уже дело, подвергая опасности себя самого, и Метелл отправил к Бокху послов с призывом не становиться беспричинно врагом римского народа. Ведь как раз теперь у него прекрасная возможность заключить дружеский союз, который, конечно, лучше войны, и, как бы ни доверял он своим силам, все же не стоит менять верное будущее на неверное. Любую войну легко развязать, но очень трудно прекратить. Начало ее и завершение — не во власти одного и того же: начать может всякий, даже трус, а закончится она лишь тогда, когда соизволят победители. А потому пусть печется о себе и своем царстве и своего благоденствия пусть не смешивает с обреченностью Югурты.
На это царь отвечал достаточно спокойно и сдержанно: он хочет мира, но жалеет Югурту, и если бы такая же возможность была предоставлена и тому, обо всем можно было бы договориться. Римский командующий направляет к Бокху новое посольство, с возражениями, из них с некоторыми царь соглашается, прочие отклоняет. Так много раз ездили в обе стороны послы, и время уходило, а война, согласно с желанием Метелла, оставалась на прежнем месте.
LXXXIV. А Марий, избранный, как сказано выше, консулом, по неотступному желанию народа, Марий, который и прежде ненавидел знатных, теперь, получивши в управление Нумидию, и участил и усилил свои нападки, и то оскорблял отдельных лиц, то все сословие целиком, твердил, что его консульство — это добыча, отнятая у побежденной знати, говорил и другие вещи, похвальные для себя и мучительные для его врагов. Впрочем, на первом месте стояли у него заботы о войне: он требовал пополнения для легионов, вызывал вспомогательные отряды от союзных народов и царей, созывал всех храбрейших людей Латия, в большинстве известных ему по совместной службе и лишь в немногих случаях — по слухам, упрашивал выступить в поход тех, что уже выслужили свой срок. Сенат, при всем недоброжелательстве к Марию, не смел отказать ему ни в чем, а пополнение предоставил даже с радостью — в уверенности, что и народу на войну не хочется, и что Марий либо недосчитается бойцов, либо потеряет расположение толпы. Напрасные надежды! Настоящая страсть идти следом за Марием владела большинством римлян. Каждый мечтал в душе, что на войне разбогатеет, что вернется домой победителем, мечтал и обо многом ином, тому подобном, и сильно воодушевил римлян своею речью Марий, когда перед началом набора — все его требования сенат удовлетворил — созвал сходку, чтобы ободрить народ и еще раз, по своему обыкновению, напасть на знатных. Выступил он так:
LXXXV. «Я знаю, квириты, что многие, домогаясь у вас военного начальствования, выказывали совсем не те качества, какие обнаруживали после, уже исполняя должность: сперва они бывали усердны, искательны, скромны, потом коснели в безделии и высокомерии. Но я сужу совсем по-иному: насколько государство в целом выше консульства или претуры, настолько больше заботы должно посвящать управлению государством, нежели стяжанию должностей. Мне совершенно ясно, какую ответственность я принимаю вместе с великою вашею милостью. Готовиться к войне и вместе с тем беречь казну, принуждать к службе тех, кому не хотелось бы причинять неудовольствие, иметь попечение обо всем в отечестве и за его пределами, и вдобавок в окружении людей враждебных, строптивых, властолюбивых, — это так трудно, квириты, что и вообразить нельзя! И еще: если оплошность допускали другие, им в защиту были и древнее происхождение, и подвиги предков, и поддержка родных и свойственников, и многочисленные клиенты. У меня вся надежда только на себя, и эту надежду надо оберегать собственным мужеством и безупречностью жизни; прочее ненадежно.
И другое понимаю, квириты: что все взоры обращены на меня, что добрые граждане желают мне добра, — оттого, что мои труды были на пользу государству, — а знатные высматривают, где бы нанести удар. Тем большее требуется от меня упорство, чтобы им обмануться, а вам не попасть впросак. Сызмальства и до сего часа жизнь моя такова, что все труды, все опасности мне привычны. И то, что прежде, до вашего благодеяния, я делал безвозмездно, — отказаться от этого теперь, получивши в награду консульство, у меня и в мыслях нет, квириты! Другим, которые прикидывались честными, пока добивались должности, трудно, конечно, соблюдать меру, достигнув власти, но я всю жизнь держусь самых строгих правил, и достойное поведение из привычки обратилось в самое природу.