История блудного сына, рассказанная им самим
Шрифт:
– Разве нет? – произнёс в голове тот же голос.
Мысли лихорадочно путались, я тщетно пытался вспомнить продолжение псалма. И тут мне вспомнилость, что один из старших гопников нашего двора недавно «отъехал», приняв большую дозу наркотика. Разве не смерть мы продаём? Сколько человек подсядет на этот кокаин, сколько «отъедет», сколько наркоманов совершит преступлений, чтобы найти деньги на кайф? Куба говорил, что кокаин – наркотик для богатых, что от него никто не умирает… Но почему тогда я не могу вспомнить слова псалма, если я не убийца. «Разве нет?» – спросил неизвестный голос. Лоб прошибло холодным потом. В это время старший сотрудник уже продырявил консервную банку ножом, оскалившись в презрительной ухмылке. Сейчас он достанет немного студящей смерти и попробует её на язык… Я
«Обаче очима своима смотриши и воздаяние грешников узриши…» Неожиданно из закоулков памяти выплыл следующий стих псалма. Не открывая глаз, я спокойно дочитал его до конца. Хотя я думал, что у меня нет веры или, как минимум, большие претензии к религиозному мышлению вообще, в сложные периоды жизни я вновь становился верующим, это было так же естественно, как выброс адреналина при прыжке с парашютом. Можно, конечно, объяснить это тем, что таким образом моё я восполняло недостаток уверенности, как в случае со вступительными экзаменами в ЛГУ. Но на том пустыре дело уже было не в уверенности, – там я стал молиться, чтобы произошло чудо и я не сел в тюрьму. Скольких людей в этой стране тюрьма испортила, превратив в татуированных гопников-алкашей? Меня ожидала та же участь. Так что аргумент о восполнении недостатка уверенности здесь не конает. Я молился о чуде.
Дочитав псалом, осторожно открыл глаза… Не сказать, что я ожидал результата от своих воззваний ко Господу… Потом как-то я читал притчу о разбойнике, который перед выходом на дело ставил в церкви свечку Николаю Чудотворцу. Как-то убегая от преследователей он взмолился своему небесному покровителю и святой, явившись, приказал ему спрятаться в трупе лошади. Когда преследователи скрылись за горизонтом, он спросил незадачливого бандита: «Что, смердит? Вот так и молитвы твои смердят!» Где-то в душе я чувствовал, что моя молитва именно смердит. Я вспомнил о Боге, в которого предпочитал не верить, исключительно потому, что не хотел в тюрьму, вкладывая в девяностый псалом весь мой ужас перед лишениями юношеских радостей и мраком тюремных камер. Это была молитва беглого раба, который чуть не умерев от голоду, возвращается к своему господину, умоляя не наказывать его. Я давал Богу тысячи обещаний, не рассуждая, смогу ли я их выполнить. Страх вытеснил из души здравый смысл и лихую браваду. Обращаясь к Богу, я больше ненавидел Его, чем любил. Просто у меня не было иного выхода. Не с такой льстивой и дурной молитвой следует обращаться ко Творцу миров. Но всё равно – как ни смердела моя молитва, она была прежде всего молитвой. В тот момент я не мог принести Богу ничего чище.
…Рядом со старшим сотрудником стояли симпатичная женшина-фельдшер с крашенными хной волосами и пожилой водитель скорой помощи с быстро бегающим взглядом – их пригласили как понятых. Четверо милиционеров с автоматами не сводили с нас глаз. Старший держал банку в руке, словно проверяя её вес. Ему явно нравилось происходящее. Он забавлялся нашими страхами, как кот – бесполезными попытками мыши улизнуть из его когтей. Наконец, вскрыл банку ножом и посмотрел внутрь. Мы следили за каждым его движением и жестом, за мимикой и выражением его глаз. РУБОПовец немного помолчал, не выдавая своих эмоций, посмотрел на дымящего табаком Кубу, затем перевёл взгляд на одного из своих подчинённых:
– Егор, как отпраздновали день рождения жены? Голова не болит?
Подчиненный – рослый неуклюжий парень – подобострастно отвечал.
– Нет, мы совсем немного выпили…
– Отвечай честно, болит или нет?! – тон старшего был достаточно суровым для того, чтобы Егор переменил мнение.
– Если честно? Лихо мне, конечно, Андрей Лазаревич. И во рту сушит. Но на моих профессиональных качествах это не сказывается.
– Да будет тебе! На-ка хлебни рассольчика. – Андрей Лазаревич вальяжно протянул ему банку.
Егор проворно снял маску, зажав её между коленями, и жадно, словно пёс у миски, вылакал жидкий консервант. Потом утёр рот рукавом и перевёл дух. – Спасибо, Андрей Лазаревич!
Старший довольно долго и пристально смотрел в простодушное лицо Егора, не зная смеяться ли ему или злиться. В конце концов он выбрал второе: – Какое спасибо, дурак! Издеваешься, что ли?! – Затем, покраснев,
– Что значит, вскрою?! – Мой куратор качнул головой и посмотрел на него со странным выражением лица: – А кто вам вообще сказал про «Neptunus», что мы собираемся купить южноамериканские соленья, а? Выходит, начальничек, крыса завелась у нас. – Куба слегка улыбнулся. – Рад, что Егору понравились наши соленья. Передай, Егорушка, супруге мои поздравленья. Вот только, если вы вскроете все банки… кто мне за них заплатит?
– Горсовет! – раздраженно ответил Андрей Лазаревич, неуверенно разрезая новую банку, взятую из другого ящика…
…Я перевёл дух только тогда, когда РУБОПовец вскрыл по одной банке из каждого ящика и всем стало ясно, что никакого кокаина здесь нет. Везде были консервированные помидоры. Куба уже расслабился и вовсю шутил, хотя и посматривал в сторону корабля. Я смотрел на происходящее как бы со стороны – в тот момент казалось, что вся окружающая материя, как и жизнь, всего лишь пластилин в руках Духа. И не было какого-то особого торжества, только облегчение и удивление, как у ганстеров из «Pulp fiction», внезапно обнаруживших, что смертельные пули пролетели мимо них. В Писании сказано: «Если бы вы имели веру с зерно горчичное и сказали смоковнице сей: исторгнись и пересадись в море, то она послушалась бы вас». (Лк.17,6) В тот день я впервые осознал, что значат эти слова. И тут моей вере силу придали отчаяние и страх. Позже я часто сравнивал эту ситуацию с моментом моей предполагаемой смерти, которая обязательно придёт в будущем. Придаст ли силы моей вере страх перед последним переходом? Я не знаю. Бог знает.
На какое-то время я снова стал верующим человеком. Но когда всё закончилось и нас выпустили из отдела побитых, но довольных, Куба дал мне денег и похлопал по плечу:
– Вот, Андрей, считай, что ты сегодня получил боевое крещение. Теперь по праву можешь считать себя одним из нас. – Он улыбался, но не той улыбкой, как всегда. Теперь она была искренней и даже какой-то светлой. – Ну как тебе маски-шоу? Веселей, чем в телевизоре, правда? – Куба хлопнул меня по плечу.
Страх отступил, но с ним отступила и вера, которую пробудил этот страх. Забылись мои обещания и мольбы, только гордость в сердце, что достойно принял «боевое крещение». Какой толк сейчас от веры, когда всё так хорошо закончилось? Заключать с Богом пакт на длительное время, значит отказаться от приятных соблазнов нашей лихой жизни…
На следующий день мы – участники недавней драмы – пошли в «Шанхай» и отпраздновали чудесное освобождение, смеясь и пьянствуя. Тогда я даже не поставил свечки в храме, чтобы поблагодарить Создателя…
…Потом я много раз сталкивался с этим явлением – «веры на час». Наш род занятий предусматривал множество опасностей и довольно-таки короткую жизнь. Всякий раз, когда кто-нибудь из бандитов, имеющих даже самое элементарное представление о том, что, может быть, есть Бог, попадал в серьёзный переплёт, он начинал молиться. Даже если до того позволял себе шуточки в адрес Церкви и её служителей и заявлял о полном неверии в Бога, загробное воздаяние и будущую жизнь. Он мог заявлять подобное и после. Но на час-два или на день он становился верующим. Со временем верующих среди нашего брата становилось всё больше. Для просвещённого атеиста мои слова будут лишь подтверждением правоты афоризма Лукреция: timor fecit deos (страх рождает богов). Но факт остаётся фактом – верующие выживали, а атеисты гибли прежде всего. «Вера на час» спасла жизни многим бандитам. Даже те, кто верил во всемогущество сатаны (были и такие), оказывались более жизнестойкими, чем полные неверы. Но верили мы только на час, потому что нельзя совмещать злодейство и веру. Я вспоминал Бога, когда жареный петух клевал в известное место, чтобы вскоре забыть все свои обеты и просьбы как временное помутнение разума или даже как слабость духа. Конечно, здесь я рискую быть обвиненным в лицемерии. Но скажу вам честно – быть обвиненным в лицемерии куда лучше обвинения в наркоторговле или участии в организованной преступной группе. Поэтому «вера на час» всё же лучше неверия на всю жизнь.