История борделей с древнейших времен
Шрифт:
О том, как собирать плату за любовные услуги, Овидий умалчивает. Но поддержание красоты и интерьера, способного возбудить желание, требует расходов. И женщина вынуждена привлекать сразу нескольких клиентов для обеспечения своего существования. Вот как описывает подобный труд автор одной из комедий:
«Она делает одному знак, а другому бросает взгляд; она любит одного и обнимает другого; ее рука занята с этим, а ногой она толкает того; одному она отдает свое кольцо, а кончиками губ призывает другого; она поет с этим, одновременно выводя пальцем слова для того».
Профессиональным праздником проституток в Риме были Виналии – праздник богини Венеры – 23 апреля. Овидий в поэме «Фасты» писал:
Девы доступные, празднуйте праздник во славу Венеры!
Держит Венерина власть
Требуйте, ладан куря, красоты у нее и успеха,
Требуйте вы у нее шуток и вкрадчивых слов.
Свейте своей госпоже венки из мирта и мяты,
Свейте пучками кугу, розами их оплетя!
Надо вам всем у Коллинских ворот собираться во храме…
Однако на самом деле проституткам этот день сулил мало радости. Возле храма Венеры устраивалась огромная ярмарка, где сутенеры продавали и меняли их, как любой товар.
О проститутках вспоминали и на Флоралиях – чествовании богини цветов Флоры, которые проводились 3 мая. В этот день куртизанки проходили перед зрителями и раздевались по их просьбе. Ведь и сама нимфа, прозывавшаяся в девичестве Хлорой (зеленой), была некогда изнасилована Зефиром и превратилась в Флору (цветущую). Об этой метаморфозе опыления богиня рассказывает Овидию.
«Флорой зовусь, а была я Хлоридой; в устах же латинских
Имени моего греческий звук искажен.
Да, я была на блаженных полях Хлоридою-нимфой,
Там, где счастливцы мужи в оное время цвели.
Как хороша я была, мне мешает сказать моя скромность,
Но добыла я своей матери бога в зятья.
Как-то весной на глаза я Зефиру попалась; ушла я,
Он полетел за мной: был он сильнее меня.
Право девиц похищать Борей ему дал: он и сам ведь
Дочь Эрехтея увлек прямо из дома отца.
Все же насилье Зефир оправдал, меня сделав супругой,
И на свой брачный союз я никогда не ропщу.
Вечной я нежусь весной, весна – это лучшее время:
В зелени все дерева, вся зеленеет земля.
Сад плодовитый цветет на полях, мне в приданое данных:
Нежит его ветерок, ласково воды журчат.
Сад мой украсил супруг прекрасным цветочным убором,
Так мне сказав: «Навсегда будь ты богиней цветов!»…
Мед – это тоже мой дар: ведь пчелок, что мед собирают,
Я на фиалки зову, клевер и бледный тимьян.
Я же причина того, когда предается разгулу
Вся молодежь и ее юные силы цветут».
Я собирался спросить, почему же такая игривость
Царствует в Флорины дни, шутки вольней почему?
Вспомнил, однако же, вовремя я, как приветлива Флора,
Вспомнил, что это она шлет нам дары для услад:
Все за столами себе венками виски оплетают,
Всюду на светлых столах видны покровы из роз;
И собутыльники тут, заплетя себе волосы лыком,
Пляшут и без толку все чистое тянут вино;
А у порога своей неприступной красавицы пьяный
Песню поет в венке на умащенных кудрях…
Вольность в театре нужна для Флоры: не надо к богиням
Важным ее причислять, в тяжкий обутым котурн,
А почему на играх ее толпятся блудницы,
Нет никакого труда это тебе объяснить:
Вовсе она не ханжа, надутых речей избегает,
Хочет она, чтоб ее праздник открыт был для всех,
И призывает она всласть жить в цветущие годы,
А о шипах позабыть при опадении роз.
Амур на курорте
На берегу моря в Помпеях течет веселая и спокойная жизнь, пока колебания земли и извержения Везувия остаются слабыми. Помпеи – это место, где вдали от душного воздуха Рима люди наслаждаются природой.
Римский поэт Марциал так пишет о городской и сельской жизни:
Зачем, ты хочешь знать, в сухой Номент часто
На дачу я спешу, под скромный кров Ларов?
Да ни подумать, Спарс, ни отдохнуть места
Для бедных в Риме нет: кричит всегда утром
Учитель школьный там, а ввечеру – пекарь,
Там день-деньской все молотком стучит медник,
Меняло с кучей здесь Нероновых денег
О грязный стол гремит монетой от скуки,
А там еще ковач испанского злата
Блестящим молотком стертый бьет камень…
…А нас толпы прохожих смех всегда будит,
И в изголовье Рим стоит. И вот с горя
В изнеможенье я на дачу спать езжу.
Энколпий и Аскилт в «Сатириконе» рассуждают: «Энколпий, погрязший в этих наслаждениях, ты забываешь, что у нас больше нет денег и что все, что у нас есть, не стоит и гроша. Из-за летней жары улица городов скорее скудна; деревня к нам будет более благосклонна: пойдем к нашим друзьям».
В Помпеях секс – повсюду. Эротические фрески на стенах помогают быстро найти бордели: их насчитывали до тридцати пяти.
Большой лупанарий расположен на углу двух улиц, и две его двери позволяют войти туда или выйти незамеченным; некоторые клиенты ценят скрытность. Внутри двухэтажного дома длинные коридоры, с каждой стороны которых расположены комнаты, закрытые занавесом или деревянной дверью, из мебели здесь есть кровать, иногда украшенная несколькими декоративными подушками, коврами или покрывалами. Девушки за несколько ассов удовлетворяют неотложные нужды: они это делают быстро, но не обязательно хорошо. Посетителей возбуждают фрески – сцены любви, где красивые девушки внимательны даже к малейшим фантазиям своих партнеров, где кровати застелены роскошными покрывалами, испещренные граффити, в которых клиенты рассказывают о своих впечатлениях. Изображены ли на фресках удовольствия, предлагаемые в каждой комнате, или это – изображения из каталога, который нужен тому, кому недостает фантазии? Никто не может этого сказать.
Немного дальше – дом, называемый «ресторан», более шикарный, для более богатой публики, более похожий на дом свиданий. В этом доме множество комнат, роскошно обставленных, где торговцы и путешественники заказывают еду или развлечения, куда содержатели зовут куртизанок, танцовщиц, мимов, чтобы сделать эти вечера веселыми. Если только клиент и его гости не ограничиваются официантами и официантками, приученными подчиняться любым желаниям случайных гостей. И снова повсюду рисунки: совокупляющиеся собаки, сидящие верхом на лежащих мужчинах женщины с изогнутыми спинами – все, что можно представить. Клиенты постоялого двора на улице Меркурия едят, пьют под фресками, предназначенными для придания любовных сил.
Но другие учреждения – вовсе не дома свиданий. Ведь сексом можно заниматься не только в борделе. Например, общественные пригородные бани. Гость раздевается в раздевалке; он кладет свою одежду и сандалии в одну из шестнадцати коробок, которые пронумерованы и хранятся на полке, каждая коробка украшена фресками. Купальщик может забыть свой номер, но не изображения на коробке – весьма игривые и часто откровенные: они ему напомнят, где он оставил свою одежду. Вот как развлекается в банях герой Петрония Трималхион:
«Мы принялись одетые разгуливать по баням просто так, для своего удовольствия, и подходить к кружкам играющих, как вдруг увидели лысого старика в красной тунике, игравшего в мяч с кудрявыми мальчиками. Нас привлекли к этому зрелищу не столько мальчики, – хотя и у них было на что посмотреть, – сколько сам почтенный муж, игравший в сандалиях зелеными мячами: мяч, коснувшийся земли, в игре более не употреблялся, а свой запас игроки пополняли из корзины, которую держал раб. Мы приметили одно нововведение. По обеим сторонам круга стояли два евнуха: один из них держал серебряный горшок, другой считал мячи, но не те, которыми во время игры перебрасывались из рук в руки, а те, что падали наземь. Пока мы удивлялись этим роскошествам, к нам подбежал Менелай.
– Вот тот, в чьем доме сегодня предстоит нам возлежать за обедом! Это как бы прелюдия пира.
Во время речи Менелая Трималхион прищелкнул пальцами. Один из евнухов по сему знаку подал ему горшок. Удовлетворив свою надобность, Трималхион потребовал воды на руки и свои слегка обрызганные пальцы вытер о волосы одного из мальчиков.
Долго было бы рассказывать все подробности. Словом, мы отправились в баню и, вспотев, поскорее перешли в холодное отделение. Там умащали Трималхиона, причем терли его не полотном, но лоскутком мягчайшей шерсти. Три массажиста пили в его присутствии фалерн: когда они, поссорившись, пролили много вина, Трималхион назвал это свиной здравицей. Затем, надев ярко-алую байковую тунику, он возлег на носилки и двинулся в путь, предшествуемый четырьмя медно-украшенными скороходами и ручной тележкой, в которой ехал его любимчик: старообразный, подслеповатый мальчик, еще более уродливый, чем его хозяин Трималхион. Пока его несли, над его головой, словно желая что-то шепнуть на ушко, все время склонялся музыкант, всю дорогу игравший на крошечной флейте…»