История частной жизни. Том 3: От Ренессанса до эпохи Просвещения

Арьес Филипп

На смену ощущению цикличности жизни постепенно приходит более линеарное и сегментированное сознание реальности. Сначала это касается обеспеченных классов, затем Менее зажиточных категорий, распространяясь из больших городов в малые и лишь потом медленно захватывая сельскую местность. Индивидуум обретает собственный вес, и его личность более не подменяется семейными или родовыми связями.

Базовое культурное изменение, каковым является перемена отношения к ребенку, относится ко времени большой длительности, а потому его хронологию невозможно установить с высокой степенью точности. За отсутствием надежных данных обозначим лишь некоторые ключевые пункты, тем более что в разных местах оно происходило с разной скоростью, где–то замедляясь под воздействием политических и социальных факторов, а где–то, напротив, убыстряя темп. Нет сомнения, что тон тут задавал город, который являлся источником всего нового. Именно там на протяжении XV века постепенно формируется «современная семья», состоящая их супружеской пары и ее детей. Ренессансный город уже не столь тесно связан с землей–матерью, что снижает остроту восприятия смены времен года. Ослабевает и почитание предков, ранее игравшее центральную роль в жизни общины: в городе ему уделяется все меньше места и времени; точно так же проблемы бесплодия семейной пары решаются уже не при помощи «естественных» или магических средств. В этой рукотворной среде, где город все чаще «мыслится подобным телу» [222] , усиление значения нуклеарной семьи ведет к перестройке домашнего пространства, что начиная с XIV

века можно наблюдать в Италии, особенно во Флоренции [223] , с XV (но в большей степени с XVI) века — в Англии, а затем эстафету подхватывают Фландрия и Франция.

222

Choay Fr. La ville et le domain bati comme corps dans les textes des architectes–thejriciens de la premiere Renaissance italienne // Le dehors et la dedans / Nouvelle Revue de Psychanalyse. 1974. No. 9. P. 239–251.

223

Klapish–Zuber Ch. Parents de sang, parent de lait: la mise en nourrice a Florence, 1300–1530 // Annales de demographie historique. 1983. P. 33–64.

Изменение отношения к детству тоже проявляется неравномерно и отнюдь не является необратимым процессом. Например, во Франции в XVI веке отмечается если не попятное движение, то по крайней мере его замедление. Политические и религиозные смуты той эпохи можно расценивать как симптомы глубинного кризиса ценностей, о чем также свидетельствует охватившая значительную часть Европы «эпидемия колдовства» и борьба с ней. Новое отношение к ребенку различимо уже в начале XVI столетия, и те вопросы, которые мы привыкли связывать с XVIII веком, нередко поднимаются в литературных и медицинских текстах эпохи. К ним относится проблема свивальника. Вступая в мир, ребенок попадает в пространство запретов и принуждения, символом которых становится свивальник, лишающий его свободы движений: по мнению многих медиков XVI века, включая Симона де Валамбера, это не может не оказывать губительного влияния на его здоровье [224] . То же относится к намеренным деформациям черепа при помощи чепчиков и колпаков [225] : младенец подобен размягченному воску, которому стремятся придать форму, соответствующую эстетическому идеалу. Встает и известная проблема вскармливания младенца посторонней кормилицей. Писатели–моралисты советуют избегать этой практики (а некоторые ее напрямую осуждают), поскольку для еще «недоконченного» новорожденного опасно «продажное молоко». Тем более что, по общему признанию, «воспитание берет верх над природой», а соответственно, «вливание» чужого молока влияет не только на тело, но и на дух и ставит под угрозу идентичность младенца. В этом плане вопрос вскармливания оказывается включен в более общий спор о взаимодействии природы и культуры, врожденных и благоприобретенных качеств [226] .

224

Vallambert S. de. De la maniere de nourrir et gouverner les enfans. Paris, 1565 (chap. X). Cp.: Sainte-Marthe S. Paedotrophia.

225

Gelis J. L’Arbre et le Fruit. P. 434–457.

226

См. критерии, по которым предлагает выбирать кормилицу Севоль Де Сент—Март: они чрезвычайно близки к тому, что будут говорить по этому вопросу в XVIII веке. Итак, кормилица должна быть не молодая и не старая, не худая и не толстая; бодрая и со здоровым цветом лица, широким бюстом, круглыми и торчком стоящими грудями. У нее не должно было быть выкидышей. — Прим. автора.

Практика передачи младенца на попечение кормилице не была изобретением XVI века: во Флоренции она появляется уже в конце XIV века и получает широкое распространение в XV столетии. Эта разлука с семьей, которая предполагается краткой, но, как мы знаем, зачастую оказывается вечной, приводя к гибели ребенка, сурово осуждается как в медицинских, так и в моралистических сочинениях: даже животные вскармливают свое потомство, тогда как человек… [227] Такое поведение родителей объяснялось тем, что система городских ценностей сильно отличается от существовавших в сельском мире, к которому принадлежат кормилицы [228] . Отдавая ребенка на вскармливание, супруга состоятельного человека освобождалась от одной из самых тяжелых и стеснительных для нее задач. И хотя тем самым уменьшался промежуток между беременностями, тем не менее у нее оставалось достаточно времени для общения, чтения и прогулок, что давало совершенно иное восприятие собственной жизни. Конечно, за это приходилось дорого платить — и разлукой с дорогими существами, и все большей зависимостью от мужа. Такое разделение функций — родов и вскармливания — свидетельствует об изменении представления о женщине и о ее месте в жизненном цикле. Появление зазора между тем, что раньше было практически неразрывным комплексом, способствует замыканию женщины в роли самки–производительницы, от которой требуется фертильность, способность вынашивать плод и рожать. В городе ребенок считается отпрыском отцовской линии и ей принадлежит.

227

Klapish–Zuber Ch. Parents de sang, parent de lait. P. 60.

228

Мы не знаем, как деревенские кормилицы относились к родителям, отказывавшимся самостоятельно выполнять свой долг по выкармливанию потомства. Учитывая общую для сельских жителей картину мира и представление о смете поколений, они, скорее всего, считали городских родителей бесчеловечными, равнодушными к судьбе своих отпрысков. А если так, то зачем особенно заботиться о младенцах, которые не нужны собственным родителям? — Прим. автора.

Пока одни родители отсылают своих детей к кормилицам, другие находят в их обществе «радость и развлечение» [229] . Эта два типа поведения не являются взаимоисключающими: важно то, что появляется возможность выбора. Конечно, «естество» по–прежнему склоняется к тому, что ребенка должна вскармливать мать, но у нее теперь есть не только обязанности, она хочет иметь право на собственную жизнь, и нередко ее желание сохранить телесное здоровье и привлекательность поддерживается отцом ребенка. Выбор не очевиден, поскольку интересы матери и ребенка далеко не всегда совпадают. Так что не стоит удивляться разнообразию реакций, спровоцированных этими проблемами.

229

Об этом см. в книге Филиппа Арьеса, главу «Ребенок и семейная жизнь при Старом порядке».

Чувствительность и воспитание

Отношения, которые «новые родители» устанавливают со своими детьми, влияют и на их поведение. По сочинениям XVI–XVII веков бродит тень «нового ребенка»: он не по летам сметлив и развит, чему дивятся окружающие. Так, в начале XVII века Луиза Буржуа, повитуха королевы Марии Медичи, отмечала в своих «Наставлениях моей дочери»: «нынешние маленькие дети чрезвычайно востры» [230] . Тогда же моралисты начинают обличать преступное попустительство родителей по отношению к своим детям. Речи такого рода можно будет

слышать на протяжении всего века. К примеру, Локк в 1693 году предостерегал: «Родители, которым природа мудро внушила любовь к детям, очень склонны, если разум не контролирует этой естественной привязанности со всей бдительностью, очень склонны — скажу я — позволять ей переходить в слепую влюбленность. Родители любят своих малюток, и это их долг; но часто они любят в своих детях также их недостатки». Такие чрезмерно нежные родители не отдают себе отчет в том вреде, который они причиняют, поскольку «когда дети вырастают, вместе с ними вырастают также и их дурные привычки; когда же они становятся совсем взрослыми, слишком взрослыми, чтобы можно было с ними нянчиться, и их родители не могут больше забавляться ими как игрушками, тогда родители начинают жаловаться, что мальчишки–де непослушны и испорченны, тогда им уже неприятно видеть их своеволие и их уже смущают дурные наклонности». «Ибо если ребенок привык во всем проявлять свою волю, пока он носил детскую рубашонку, то почему мы должны считать странным, когда, надевши уже штаны, он стремится к тому же и претендует на то же самое?» [231]

230

Bourgeois L. Instructions a ma fille. Paris, 1626. Р. 218–219.

231

См.: Локк Дж. Указ. соч. С. 432–433.

Осуждение направлено не против увеличения «приватности» воспитания, а против его последствий, которые будут тяжелы для ребенка. Причину многих слабостей видят в «баловании». Разве иные матери не позволяют себе отвратительные вольности? Как те, что сразу после родов, еще «нечистые», не «могут удержаться от неразумного побуждения обнять и поцеловать свое дитя». По словам медика Жака Дюваля, тем самым они «обнаруживают, что испытывают к ним обезьянью любовь, поскольку, как известно, именно это животное из страстной любви к своим малышам сжимает их в объятиях вплоть до удушения» [232] .

232

Duval J. Des hermaphrodits, accouchemens des femmes, et traitement qui est requis pour les relever en sante, & bien elever leurs enfans. Rouen, 1612. P. 260–262.

Моралисты ополчаются именно против такой «распущенности» и противопоставляют ей правила благопристойного поведения, укореняющиеся на протяжении XVII века… Возможно, в этом негативном отношении к приватному воспитанию, где слишком большая доля принадлежит эмоциям, кроется одна из причин, по которой образовательную систему подминают под себя Церковь и государство. Постеленный переход от приватного к публичному совпадает с растущим желанием политических и духовных властей установить контроль над обществом в целом. Новые образовательные структуры, в особенности коллежи, быстро заручаются поддержкой родителей, уверенных, что дети находятся во власти низменных инстинктов, которые надо подавлять, дабы «их желания были подчинены руководству Разума». Определяя ребенка в школу, семья тем самым уберегала его от опасностей естества [233] . Но главная причина поддержки, конечно, была не в этом. Своим успехом новое образование было обязано тем, что оно формировало умы в соответствии с требованиями все возраставшего индивидуализма. Между приватизацией ребенка в кругу нуклеарной семьи и публичным образованием не было противоречия. Сознание того, что жизнь все менее зависит от прежней системы солидарностей и все более ценит индивидуальность, заставляет обращаться к посредникам — наставникам и учителям. На них возложена миссия сообщить ребенку те знания, которые он не может получить от своих родителей. Последние понимают, что замыкание в приватной сфере рискует нанести урон ребенку, поскольку они не могут дать ему такое образование, которое стало бы альтернативой тому, что в былые времена он получал от общины [234] .

233

Об этом см. беседу Жан–Бертрана Понталиса и Филиппа Арьеса (Nouvelle Revue de psychanalyse. 1979. No. 19. P. 13–25). Прекрасный обзор педагогических доктрин XVI–XVII веков см.: Molino J. Leducation vue a travers l’Examen des esprits du Dr Huarte // Le XVII siecle et leducation / Marseille. 1971 (printemps). P. 105–115)..

234

О том, какие формы принимает это сознание в эпоху Ренессанса, см.: Garin Е. L’Education de Thomme moderne, 1400–1600. Paris: Fayard, 1968.

Так происходит двойной переход, от родовой семьи к нуклеарной и от публичного — общинного и открытого — воспитания, призванного интегрировать ребенка в коллектив, привить ему родовые ценности и интересы, к публичному же образованию, но уже школьного типа, целью которого является не только интеграция, но и развитие индивидуальных способностей [235] .

Публичные модели для приватного пользования

235

Филипп Арьес устанавливает связь между большим вниманием к ребенку и школьным образованием (Aries Ph. Lenfant a travers les siecles // Histoire. 1980. No. 19. P. 85–87), меж тем как Лоренс Стоун считает, что школа возникает благодаря распаду родовой семьи. — Прим. автора.

Изменение статуса ребенка в классическую эпоху, конечно, нельзя считать исключительно результатом трансформации семейных структур; активное участие в этом процессе принимали Церковь и государство. Новое восприятие детства, формирующееся в середине XVI века, сопровождается принятием ряда легальных мер, продиктованных требованиями религиозной нравственности и общественного порядка [236] . Эти юридические правила, мало применимые в момент их фиксации, свидетельствуют о первых — еще очень неуверенных — шагах в сторону защиты детства и, со ответственно, о начале более решительного вмешательства государства в вопросы демографии.

236

Конкретные примеры см. в: Lebrun Fr. La Vie conjugale sous l'Ancien Regime. Paris: A. Colin, 1975. P. 153–154.

Наиболее заметна роль Церкви и государства в том, что касалось внедрения новых идеологических моделей, содержавших собственные идеалы детства. Они имели исключительный характер, но безусловно повлияли на приватизацию представления о детях. Это недостижимые идеалы, появляющиеся в западном обществе одновременно со все большей индивидуализацией представления о ребенке.

Церковь, умевшая использовать в своих интересах визуальный и вербальный потенциал типографской печати, широко распространяет два образа: мистического ребенка и младенца Иисуса. Мистическое течение, прославляя тех, чья крепость веры оставалась неизменной, несмотря на физические мучения, способствовало повышению ценностного восприятия индивидуума. Оно же породило модель детской святости: образы взрослых святых подразумевают и образы детей–святых, как в случае Петра Люксембургского или Екатерины Сиенской. С самых ранних лет у них не было иного желания, кроме как посвятить себя Богу, и любовь к Господу побудила их отказаться от всего земного, пренебрегать такими нуждами собственного еще хрупкого тела, как еда и гигиена. Прославление мистического детства полностью противоположно «природному» представлению о коллектив ном теле, не допускающем прерывания жизненного цикла. Мистическое тело, напротив, предполагает целибат, то есть отсутствие плотского потомства, стремясь к более высокому духовному отцовству и материнству.