История другого города
Шрифт:
«Анималистическая повесть в традициях Дж. Лондона Бантах на страже стойко» вышла длинновата названием, зато тем и обстоятельна, а последнее в армии завсегда в цене. Идеологическая комиссия оценила задатки автора, оформив салаге перевод – с зачетом отсиженных в казарме месяцев, в довольно-таки секретное управление информационной безопасности. Тамошние сытые оригиналы быстро прозвали его за все ту же диоптрию «корень из шестнадцати», и лишь много позже, оценив по достоинству, «шестнадцатый корень». Достоинства ему прибавило меткое определение ведомства – СС: Служба Страха. Будто исполняя волю Палыча, эШКу оперативно произвели в носители высшего образования и соответствующих
История – наука о настоящем. Работа вовсе не пыльная именно тем, что все давно уже сделано. Точно коллеги из РВСН, запускающие на орбиту дешевые свечки, исправно горящие на обратном пути: чем проще, тем лучше, и ничего выдумывать не надо. Главное уже выдумано: страх. Лишенное целесообразности чувство, наличие которого – прежде всего как эмоции, лишь после рождающейся в императив действия, закладывает в подведомственное население изначальный, первичный – определение едва ли определяюще, ошибочный код. «И вот ты уже не кот: раз боишься, значит, не думаешь», – часто вспоминая о тетради, классифицировал очкарик производные. Первый: оказаться не в то время не в том месте. В принципе, тут вся система государства льет воду на мельницу и потому развития не требует. Второй: обстоятельства. То, что непреодолимая и едва ли понятная сила окружающего со всеми последствиями разместилась после образа бесноватого чиновника победа государства сама по себе. Тут тоже по виду все неплохо. Случился, разве, пресловутый диспут совести, но отпал: животное не занимается вопросами выживания вида, сие дело природы. Задача животного – его собственная и только.
Инструмент следующий – догматизм. Повторенное умершим делает тем более невозможным полемику с источником. Далее выходит на авансцену понятие ужаса: вол – bull – баал. И последний окажется с большой буквы. Рогатый, козлоногий – обуй восхищение предков женщиной и природой в образ главного врага, спасение от которого – в тобой выдуманном образе. Добавь тщеславие – пусть человеку станет небезразлично, что о нем тот образ думает – затем служитель образа, а после всякий встречный да поперечный. И властвуй навсегда. Шито белыми нитками – да тот, кто шил, первый и вляпался. Начальник вверенного отдела, востроносый всезнающий, вызвал быстро.
– Парень ты ничего, не без способностей. СС скоро раскусил. Да пора бы нам дальше двигаться.
– А именно, – нарочито вежливо поинтересовался подчиненный.
– Инструмент по-серьезнее: ужас. Чтобы сковородки там на веки-вечные за грехи, жопа полная и так далее. И чтобы поверили.
– Можно. Закройте глаза, уберите все органы восприятия и сон, оставьте только мысль и вечность: подумать.
– Доходчиво и просто. И по чьей путевке туда дорога – кто направит то есть.
– Природа. Если сознание себя не оправдывает, отправляется на второй круг.
– Вот как, а рай тогда что.
– Без рая; рай дан нам был здесь.
– Опа, однако. И за что же туда, кого то есть.
– Природа мыслит категориями вида.
– Складно. И как донести, доказать.. ты понял.
– Скоро узнаете. Ужас абсолютен, ему достаточно одной лишь вероятности. Целесообразность не бог и не дьявол, тут не уговорить, не умолить не получится. Не смог ужиться с имеющимся, попробуй сделать из пустоты лучше: игры бывают разные. Такой юмор.
– Пожалуй, – полковник сомневался, – Но для этого нужно как минимум опровергнуть саму идею бога, надежды и прощения.
– Нисколько. Ужели тот, кто поставил конкретную женщину, давшую ему совершенно конкретную – единственную и неповторимую, жизнь ниже – кого бы то ни было, во имя чего бы
– Занятно. У тебя галлюцинации случались?
– Сострадание. Покажите своей домашней псине видео с ее участием: оно ей тоже покажется галлюцинацией, – текущий набор блесен устарел безвозвратно, – Пора допустить мысль, что мы не венец творения.
К чему переубеждать восприятие собеседника – напрасный труд есть всякий труд, которого можно избежать. Вокруг всем и непременно требовалось во что-то неосязаемое верить. Иллюзорный, но вездесущий ужас непознанного заставлял искать: выдуманного спасения от выдуманного страха. Да только цена оказывалась куда более конкретной – свобода. Даже и мысли. «Остахов знал, что ожидание все же лучше смерти. Особенно досрочной, в мнимом пристрастии нового мира. Занятости и пошлости". Очкарик был не один, у него было слово. Зачем кому-то ещё: читать все же интересней, чем писать. Претенциозно, но бессознательно. Он и читал не спеша: собственную жизнь и ее эмоции – отдельно и врозь, вместе и рядом. Табак ему в помощь, невинная химическая связь между "уснул – проснулся". Женщина не подведёт: слово это оплодотворение. Новое восприятие как данность.
«Остахову снился сон. Бесчисленно виденный и бесконечно забытый. Мир, где всевластие ее абсолютно, но безбрежно и счастье – единственная безальтернативная реальность. Привычная, точно всякий день: рутина. Данность, в которой он усомнился. Не бывает ли лучше, но возможно ли по-другому».
– Обезьяний сон, – грезил под утренние нашептывания кукушки, – Наконец-то, бунтарь просыпается.
– Идиот, готовый променять рай на право владения женщиной, а владение – на рай для нее: только уже рукотворный, – цинизм у очкарика в крови, ну да он еще не познал – ее.
– Едва ли она тебя в том раю полюбит, – капитан дело знал.
– Зато удивится, – огрызнулся новоявленный старлей, – Или кто-нибудь когда-нибудь видел, чтобы она до тех пор полюбила. А там, глядишь, и четвертую звезду нацепят.
– Чего уж не сразу в майоры?
– Сначала покажите мне женщину, а после обвиняйте в ненависти.
– Свободен.
Впрочем, не здесь. В сей чудесной стране под названием родина интеллект значения не имеет. Тут взрослые люди всерьез задают вопрос: «Считаешь, книги помогут расширить мой внутренний мир?». Тут если пьешь – ты понятный дурак, но если если читаешь – непонятный. Пусть – но не дурак: трутень. Бежать, бежать не оглядываясь, покуда есть место – куда сбежать от этого кошмара. «Однако, прежде, чем уйти, Остахову предстояло кое с чем разобраться. Повесив напротив красноречивую фотографию рекламы женского белья, назвал в честь Анны Александровны Зинаидой и приступил к допросу с пристрастием. Не столь эффектно, как привязать к стулу дышащий прототип, зато и не соврет.
– Итак, подруга, давай расставим точки над – надо всем уж сразу.
– Сразу мимо: ты либо отворачиваешься, либо остаешься доволен тем, что имеешь.
– Да имею уж больно не много: потерять не жалко.
– Да тут претензия.
– Не у меня. Юмор, образование, эрудицию, обаяние, привлекательность и даже размер непосредственного того самого променяли вы на величину пайки тщеславия. Реальное удовольствие поставили ниже выдуманного образа, разве только назвав по-симпатичнее: самооценка, самоутверждение.