История и повседневность в жизни агента пяти разведок Эдуарда Розенбаума
Шрифт:
В поисках более близких контактов с упомянутыми чиновниками Розенбаум обратился к генералу Поплавскому с просьбой как-то познакомить его хотя бы с одним из них, но так, чтобы последний не мог догадаться, что объединяет Розенбаума и Поплавс-кого. Генерал призадумался, а потом сказал, что видит только одну возможность к удовлетворению этой просьбы — это то, что если господин советник играет в бридж или винт, особенно в винт. «В таком случае, — пояснил он, — я вас познакомлю с адвокатом Бок-шицким — большим любителем винта, членом местного клуба землевладельцев, в котором бывает и Медзинский, также увлекающийся игрой; оба постоянно ищут себе партнеров в этом. Я переговорю со своей женой, она подруга адвокатской жены, с тем, чтобы через день-два пригласить эту чету к нам на обед, где я вас представлю как старого знакомого еще по Петербургу. А сегодня приглашаю вас к себе на рюмку водки. Думаю, что с помощью жены мы быстрее всего встретимся с Бокшицкими». Так оно и получилось. Генеральша уже в конце обеда сообщила, что она переговорила
Дождавшись назначенного для званого обеда дня и часа, Розенбаум пошел к Поплавским. Генерал представил его чете Бокшицких как Ружицкого, т. е. под театральным псевдонимом, под этой фамилией он проживал и в гостинице. Адвокат, узнав, что «господин Ружицкий — большой поклонник винта, бриджа и покера», сразу же пригласил его в клуб на вечернюю партию винта. Адвокат предложил будущему партнеру заехать за ним в гостиницу, чтобы потом было удобнее ввести его в клуб землевладельцев.
Оба приехали в клуб, когда было уже достаточно поздно, но партия винта в обществе Бокшицкого и Медзинского состоялась. Свою первую игру они закончили уже под утро, условившись о новой встрече на «зеленом поле», т. е. за карточным столом, через день. Таких встреч было несколько, и когда карты всех троих достаточно сблизили, адвокат предложил всем поужинать тут же, в клубе. Партнеры с этим согласились, и здесь, совсем непроизвольно (в связи с проблемами своей адвокатской практики), Бокшицкий коснулся интересующей Розенбаума темы. Он, в частности, заметил: «В связи с процессами над рабочими в Познани и Лодзи для некоторых недобросовестных адвокатов, особенно из числа евреев, начинается пора обильной «жатвы». Люди, заинтересованные в оправдании своих близких, обвиняемых в принадлежности к революционному движению, готовы платить адвокатам бешеные деньги, а последние этим пользуются, стремясь содрать с них последнюю шкуру, зная наперед, что дела не выиграют. Адвокат Беренштам для ведения такого рода дел установил просто фантастическую таксу, и тем не менее находятся глупцы, набивающие крепко его карманы. Я недавно также взялся за одно из таких дел, когда объявил клиенту о сумме своего гонорара, последний заявил мне, что я, видно, не хочу вести его дела, так как за такое небольшое вознаграждение защита давно уже не делается. В доказательство серьезного своего отношения к этому делу, как и к другим своим процессам, я попросил клиента не давать мне авансом вознаграждения, а только после его завершения».
Медзинский, не став вдаваться в размеры адвокатских гонораров, включился в начавшийся разговор, выразив недоумение по поводу того, «как вообще можно защищать убийцу и других явных преступников против государства». После чего выразил сожаление, что «революционная зараза проникает не только в рабочую массу, но и в нашу чиновничью среду». Восприняв это замечание как намек на кого-то из конкретных чиновников, Бокшицкий сразу же ему сказал: «Если вы думаете о господине Г. (в Польше в то время было широко принято в разговорах между собой в общественных местах о каком-либо известном им человеке называть последнего одной заглавной буквой имени или фамилии — В.Ч.), то вы глубоко ошибаетесь: он просто глубоко экзальтированный человек, но духом революции он совершенно не заражен». Между тем эту спонтанную догадку Медзинский отвел очень мягко и дипломатично, сказав, что он не имел в виду ни Зет и Жет, а просто сказал то, что сказал, — «революционная зараза проникает, к сожалению, в среду чиновничества».
В этом месте Ружицкий счел нужным перевести начатый разговор на другую тему, дабы лишний раз показать, что сказанное его мало интересует, а потому он предложил собеседникам выпить за спокойное будущее всех присутствующих. Предложение сразу же было принято, и в дальнейшем ужин проходил в спокойной обстановке. В ходе его из соседней комнаты к буфетной стойке подошел молодой элегантный человек и, выпив рюмку водки, обернулся. Узнав его, адвокат пригласил его к столу. Тот подошел и, поздоровавшись с Медзинским и Бокшицким, коротко представился Розенбауму: «Гонсиоровский», а тот отчетливо ответил: «Ружицкий». Присев, молодой человек, обращаясь к адвокату в шутливой форме, сказал: «Вот пытался выиграть для вас деньги, но, к сожалению, последние проиграл». «Как это для меня?» — недоуменно спросил Бокшицкий. А Гонсиоровский ему в ответ, все также шутливо: «Собираюсь судиться, вот и хочу выиграть деньги на гонорар для вас…».
После этого молодой чиновник как-то засуетился и хотел было уже откланяться, но, по настоянию Бокшицкого, остался в компании со всеми. Ужин в клубе закончился только к рассвету. Уже расходясь, Медзинский предложил Розенбауму разделить с ними сегодня вечер после службы в баре «Автомат», «так как по четвергам там подают прекрасные фляки». Последний охотно откликнулся на это предложение,
Придя в гостиницу и немного отдохнув, Розенбаум решил пойти к генералу Поплавскому, чтобы от него по телефону поговорить с Корвин-Пиотровским, ибо установленный для задания срок уже истек. На вопрос генерала, что нового в их деле, Розенбаум ответил, что надеется в ближайшие дни поставить на нем точку и попросил разрешения из его кабинета связаться с Варшавой. Генерал охотно это позволил. В разговоре с полковником советник полиции доложил о том, как расследуется дело с лодзинскими чиновниками, подчеркнув при этом, что пока подозрение падает только на одного Гонсиоровского. Медзинский — вне подозрений, а с Окуличем в течение пары дней еще необходимо поработать. Корвин-Пиотровский в свою очередь попросил не затягивать с выполнением задания, так как генерал Розвадовский очень заинтересован, чтобы это дело было разрешено до его перехода на другой пост. В конце разговора он с неожиданным раздражением сообщил, что «кругом все уже открыто называют имя преемника Розвадовского на посту шефа госполиции — молодого и удачливого генерала Корциан-Заморского».
Закончив разговор с полковником и поблагодарив генерала Поплавского за его любезность, Розенбаум пошел в гостиницу, где провалялся остаток дня на диване. С наступлением темноты он собрался и направился в клуб. Народу там было пока немного, и из своих новых знакомых Розенбаум застал здесь лишь одного Гонсиоровского. При первом же взгляде на него чувствовалось, что он не в себе. Воспользовавшись возможностью поговорить с молодым человеком без посторонних, Розенбаум предложил ему выпить по бокалу вина. Сев за столик, он, извинившись, в шутку спросил своего собеседника: «Вы чем-то расстроены? Думаю, что в таком настроении вы вряд ли на адвоката заработаете». После этого вопроса-реплики Гонсиоровского словно прорвало: «Вы, вероятно, знаете, господин Ружицкий, что меня обвиняют в сочувствии к революционно настроенным рабочим. Да, это так, но я не могу иначе, так как знаю, как горька доля рабочего человека. В тех условиях, при которых он живет, у него есть только два выхода: стать «беспробудным пьяницей» или «бунтарем-революционером». Слабохарактерные и эгоисты становятся пьяницами, а сильные духом, думающие не только о себе, но и о других, жаждут революции. Конечно, есть среди рабочих и другие, но и они постоянно осознают шаткость своего состояния. Сам я — сын рабочего. Отец еще за русскими стал работать на городском трамвае вагоновожатым. И тогда, и сейчас он работает не покладая рук, и почти весь его заработок уходит на детей, на то, чтобы дать им посильное образование и помочь выйти в люди. Нас у отца было шесть сыновей и две дочери. Сестры повыходили замуж, мне посчастливилось окончить гимназию и найти неплохое место, братья работают рабочими и лишь младший завершает сейчас обучение в варшавском училище органистов. По окончании его в этом году ему обещано место в Гнезненском соборе… Поэтому, близко зная рабочую жизнь, я не могу осуждать тех, кто хочет ее радикально изменить…».
Розенбаум выслушал его исповедь, как смог выразил ему свое сочувствие, а затем, подливая вино, попросил молодого человека, успокоиться. К этому моменту пришли Медзинский и Окулич. Поздоровавшись, вся компания прошла в зал, где метали банк. Начали играть, и только Гонсиоровский пока что присматривался к игре. Как выяснилось, ему просто не на что было играть, поэтому он начал просить у своих коллег дать ему в долг 25–30 злотых, с которых он бы мог начать игру. Но приятели ему в этом мягко отказали, намекая на то, что дача в долг кому-либо во время игры — дурная примета, ибо ей всегда сопутствует проигрыш. Вот, дескать, закончим играть, тогда и одолжим. Розенбауму же карта шла, и банкноты все более и более собирались возле него. Поэтому он с улыбкой заявил, что никаким приметам не верит, и дал Гонсиоровскому 100 злотых, а карта, как и прежде, все шла и шла к нему. Однако вскоре он последовал примеру Медзинского и Окулича и также отошел от стола, решив в компании с ними составить партию виста или бриджа. Гонсиоровский остался у стола один.
Этот вечер в клубе дал Розенбауму то, что он искал. Из чиновничьей троицы лишь Гонсиоровский был в списках подозреваемых, не случайно туда попавшим, но с Медзинским и Окуличем Козакевич явно перестарался. Оставалось выяснить, у кого находится список всей организации. Розенбаум интуитивно связывал их поиск со стариком Гонсиоровским. По согласованию с генералом Поплавским и полковником Корвин-Пиотровским он добился вызова молодого Гонсиоровского, якобы по делам службы, в Варшаву с тем, чтобы в это же время можно было у его отца произвести обыск. Одним словом, все было сделано так, как это задумал Розенбаумом.
При обыске у старого Гонсиоровского был найден запечатанный пакет, в котором находился полный список членов организации «Борьба с капиталом». По приказанию из Варшавы, старика было решено оставить на свободе. Станислав Гонсиоровский был подвергнут дисциплинарному наказанию с понижением в должности. На принятие такого гуманного решения повлияла его хорошая до настоящего времени служба в магистрате, молодой возраст и свойственная ему экзальтированность. Уже в день обыска у старика Гонсиоровского Розенбаум с найденным у него списком подозрительных лиц прибыл в Варшаву. Так завершилась его агентурная работа в 1928 году.