История и старина: мировосприятие, социальная практика, мотивация действующих лиц
Шрифт:
Наличие в семье девушки, еще не выданной замуж, по-видимому, показывало силу ее рода, бросало вызов различным по знатности женихам, демонстрировало не только ее «нравственную чистоту», но и высокое социальное положение тех ее родичей, которые удерживали ее взаперти [691] (в эпосе это, как правило, ее родные братья [692] ).
В силу данного обстоятельства сестра и братья, а также в ряде сюжетов княгиня (королевна) на выданье и ее отец не испытывают сильных «родственных чувств» друг к другу.
691
Сборник Кирши Данилова. № 11.:
Сидит Афросинья в высоком терему,За тридесять замками булатными,А и буйныя ветры не вихнут на ее,А красно со(л)нцо не печет лицо.692
Калугин В. И.
Учитывая традиционное неприятие «самопросватывания» девушек, любое их нежелание вступать в брак расценивается как ложная скромность либо откровенное чванство [693] всей семьи девушки, в ответ на которое эпос вполне допускает насилие. [694]
Во-вторых, идеальным при создании семьи в былинах считается брак — договор между равными по имущественному и социальному положению семьями (родами). Любое умаление престижа одной из сторон является препятствием при заключении брака. [695] Судя по всему, в ряде случаев для защиты интересов женщины в договор включались так называемые «заповеди» — кто первый умрет, второму за ним живому в гроб идти. [696]
693
Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Былины. — Т. 1. — Петрозаводск: 1989. — С. 317.:
Была она баба богатая,Богатая баба — занослива.694
Песни, собранные П. Н. Рыбниковым. Былины. — Т. 1. — Петрозаводск: 1989. — С. 140.:
Глупый Владимир стольно-киевский:Он не знай кого послать ко мне посвататься:Из крестьян ко мне крестьянина богатого,Из бояр мне-ка боярина хорошего,Из богатырей богатыря могучего;Он послал ко мне холопину дворянскую.695
Калугин В. И. Былины. — С. 398.:
Твой сын Хотинушка Блудович,Ездит он по городу, уродует,Со своим паробком любимыим,Ищем бобоваго зернедки,Гди бы то Хотинушки обед сочинить.696
В ряде сюжетов о Даниле Ловчанине и о Михаиле Потыке.
В то же время можно отметить и неприятие насилия при заключении брака. В этом случае всю вину эпос возлагает на героя — мужчину и показывает насмешку над ним: «Здорово женился — не с кем спать!» [697]
Семейно-брачные отношения в эпосе имеют строго функциональный характер и регламентированы обычным правом. Социальная роль семьи, таким образом, является дополнением к социальной роли ее главы, а все остальные ее члены рассматриваются в качестве его (ее [698] ) имущества и полностью зависят от него.
697
Калугин В. Былины. — С. 386.:
А й только-то Иванушка женат бывал,А й женат бывал он, с женой сыпал,А й скоро женился, да не с ким спать.698
Калугин В. Былины. — С. 367.:
Испроговорит честна вдова Офимья Александровна,А гой же вы купцы заморяна…И вы купите же моего чада…И что ль по имени Иванушка Гостинаго…Конечные эпические представления о семье, браке, эпических предпочтениях женщин и мужчин выделить сравнительно нетрудно, однако изменения, определенная смена отношения к социальному институту брака и предпочтений очевидна.
Все это показывает, что кроме метатекста (общих представлений о том, как все должно быть) существуют еще и контекстуальные воззрения на то, как все происходило в каждом конкретном случае, в тех или иных обстоятельствах социальной практики.
• Забава Путятична предпочитает Гостя — Соловья Будимировича Голому Щапу Давыду (Попову).
• «Жена» богатыря Ивана Годиновича отдает свое предпочтение «Царищу-Кощерищу».
• Илья Муромец вообще не желает за редкими исключениями (Савишна) связывать себя узами законного брака.
• Жена Данило Ловчанина отказывается от брака с князем Владимиром.
• На определенном этапе для богатыря наибольшее значение получает брак с иноземками — «поляницами» (Дунай, Добрыня, Потык).
• Коренным образом меняется отношение к браку в сюжете о Чуриле. До этого момента речь в былинах идет о сватовстве (когда есть намерение принудить незамужнюю либо вдовую женщину к вступлению в брак), а в данной ситуации имеет место цель — простое соблазнение замужней женщины.
Поскольку имеет место изменение социальных представлений о предпочитаемом статусе брачного партнера, о форме брака, о функции брака, о внебрачных отношениях, по всей вероятности, можно вести речь о значительных переменах в обществе, которые связаны прежде всего с изменением внешне- и внутриполитической обстановки и, соответственно, с течением времени.
3.2 Анализ эпических представлений о сакральности в социальной практике
3.2.1 Общая характеристика представлений о феномене сакральности
В настоящее время феномен сакральности в социальной практике изучается довольно активно, но, к сожалению, исследователи крайне редко ставят в центре внимания саму социальную практику. С таким подходом трудно согласиться, он выглядит нелогично, поскольку именно в процессе социальной практики вырабатывались нормы обрядности, формы проведения ритуалов и условия, при которых они допускаются обществом.
Кроме сакральности естественной, пронизывающей контекст обрядов и ритуалов, следы которых остались в реальной социальной практике (что подтверждается материалами этнографии), в эпосе содержится также и сакральность мнимая, вторичная, сказочная, непреднамеренно возникшая благодаря деятельности сказителей. Далеко не все они понимали смысл того, о чем пели, в результате чего традиционно иносказательный характер русского фольклора медленно, но верно переходил в сказочный.
Показать это можно путем сравнения эпических штампов изображения «хитростей» богатыря.
Возьмем три характерных его изображения:
Первое — в «Слове о полку Игореве»; Второе — в былине о князе Волхе; Третье — в сказке Кощее [699] (который также изредка присутствует в былинных сюжетах).
Первое: «А Игорь князь поскакал горностаем к тростнику и белым гоголем на воду, вскочил на борзого коня и соскочил с него серым волком, и побежал к излучине Донца, и полетел соколом под облаками [700] ».
699
Афанасьев А. Н. Народные русские сказки. — М.: 1984–1985. — Т. 1–3.
700
В переводе Лихачева Д. С.
Второе — «Оборотничество» Волха Всеславьевича: «Он обвернется серым волком, бегал-скакал по темным лесам и по раменью… Он обвернется ясным соколом, полетел он далече на сине море… Он обвернулся гнедым туром-золотые рога… Он обвернулся горностаем… [701] ».
Третье — появление у героя (ни с того ни с сего) чудесных помощников:
Иван-царевич [702] пришел к дубу и не может достать сундук. Откуда ни возьмись — медведь (повалил дуб), когда из сундука выскочил заяц — откуда ни возьмись — волк, догнал зайца и порвал его. Выскочила утка — откуда ни возьмись, летит ястреб — сбил утку. Яйцо упало в море — откуда ни возьмись — щука, достала яйцо и отдала царевичу.
701
По сборнику Кирши Данилова. № 6.
702
Сюжет сказки о Кощее, о Царевне-лягушке и т. п.
Таким образом, один и тот же эпический штамп виден в трех ипостасях — реальном иносказательном изображении действий харизматически воспринимаемого князя; в сакральном по смыслу, частично сохраняющем иносказательный характер в былинном отображении князя — волшебника; в полностью потерявшем иносказательность и воспринимаемом отдельно от «царевича» (князей в сказках почти нет) образе действий его «чудесных помощников».
Исходя из данных наблюдений, можно сделать вывод о том, что все то, что воспринимается в былинах как сакральное, появляется в эпосе в результате переосмысления реальной, вполне исторически обусловленной социальной практики, изложенной иносказательно [703] (образно), и имеет четко выраженную тенденцию к превращению со временем в сказочное (то есть понимаемое буквально), лишаясь тем самым, в отличие от былин, даже минимального соответствия существующей социальной практике.
703
Вопрос о том, что являлось общепринятым термином, что — иносказанием, а что необходимо понимать буквально, требует отдельного, возможно и практического исследования. В частности, в варианте былины «о Чуриле» (Онежские былины. — Архангельск: Северо-западное книжное издательство, 1983. — С. 191.) забавы Чурилы описываются так:
Середний еде улицею молодец,С коня-то он на конь перескакиваё,Через три коня он на четвертого.В то же время Лев Диакон (История. — М.: Наука, 1988. — С. 52.) описывает подобным образом развлечения Иоанна Цимисхия: «Говорят, что он выстраивал в ряд четырех скакунов и, птицей мелькнув над тремя из них, садился на последнего». Этот случай неоднократно анализировался в литературе XIX века в сравнении с византийскими и западными аналогиями (А. Н. Веселовским и др.), но сейчас хотелось бы обратить внимание на то, что к другим персонажам такое «типическое» место почти не прикрепляется. Возможно, это «мода», связанная в древнерусской социальной практике именно с образом Чурилы.