История Кометы. Как собака спасла мне жизнь

Вулф Стивен

Ее прохладное отношение ко мне во время наших трехдневных «каникул» в Колорадо, пока я завершал процедуры разжижения крови, свидетельствовало о том, что жена сомневалась в моем рассудке. А вот доктор Фрей поверил, что я не совершу никакой глупости, если он выпишет меня намного раньше, чем запланировал. К тому же он знал, что у Фредди был опыт врача.

– Возвращаюсь! – повторял я по пути из Денвера в Седону.

Искрящиеся глаза Кометы и любящие взгляды, которые она на меня бросала, подтвердили, что ей понравилось мое настроение. Фредди же не разделяла энтузиазма борзой.

– Почему тебе надо вечно доказывать, будто ты такой отчаянный и крутой, что можешь делать в два раза больше того, что предписывают

врачи? Неужели не понимаешь, что заслужил немного покоя? Только теперь не говори, что сбежал из реабилитационного центра, чтобы облегчить мне жизнь. Je te connais [12] . Не оправдывайся.

Но мой жизнерадостный настрой в конце концов заразил и ее. Даже осторожная Фредди не устояла перед радостью. Я снова мог ходить, а ведь именно этого так сильно хотели все мои родные. Сандоз мое новое состояние и озадачило, и привело в восторг. Как только мы оказались в Седоне, я сразу приступил к комплексу физиотерапии, предусматривающей упражнения дома и лечение в медицинских учреждениях города. С моего лица не сходила широкая улыбка, когда я наслаждался свободой идти по бегущей дорожке или вертеть педали на велотренажере. Комету везде считали желанным гостем и снабжали спортивным матом, чтобы она могла лежать на нем и присматривать за мной. Ее словно воодушевляли те, кто помогал мне. И она проявляла горячее дружелюбие к незнакомцам – врачам, медсестрам, а не только мужчинам в форме.

12

Я тебя знаю (фр.).

С каждым днем крепли мои мышцы, и я все больше верил, что излечился от недуга. Я казался другим человеком. Рядом с нами жила милейшая пенсионерка Мадлен. С тех пор как мы переехали в Седону, она наблюдала за мной, когда я ковылял мимо ее забора. Мы разделяли любовь к книгам и часто разговаривали о литературе. Через три недели после возвращения из больницы я отважился обойти квартал. Комета, готовая меня поддержать, шествовала рядом, но я не сгибался над палками. Мадлен мы встретили первую. Она подошла и, щурясь, с удивлением стала вглядываться мне в лицо.

– Здравствуйте, Мадлен! – воскликнул я.

– Вы, наверное, брат Вулфа? – произнесла она. – Крепкий, как он, но выше ростом.

Впервые за пять лет соседи видели меня распрямившимся.

– Мадлен, это я, Вулф!

Она поджала губы и еще раз, вглядевшись в лицо, пробормотала:

– Хорошо, поверю на слово. – И прошла мимо.

Это был не единственный случай, когда вовлеченные в мою орбиту за годы жизни в Седоне люди изумлялись моему новому состоянию. У Билла и Яны, когда они увидели, что я иду один, без посторонней помощи, стали такие лица, будто им сообщили, что они выиграли в лотерею. Ринди, когда я заглянул в ее контору по продаже недвижимости, обняла с такой силой, что чуть не отправила обратно в Денвер к доктору Фрею. Пам, которую я уже год, чувствуя, как слабеет мое здоровье, старательно избегал, заплакала от радости. Бен долго не выпускал из объятий. Но никто из моих друзей сначала меня не узнавал. Приглядывались, присматривались и лишь потом убеждались, что это я. Напрашивались на праздничные обеды, которые затягивались до глубокой ночи. А я радовался, как ребенок леденцам, когда меня сначала не узнавали, а затем поздравляли с тем, что снова могу ходить распрямившись. Но суматоха вокруг меня возбуждала сильнее, чем было полезно.

Возросшая скорость мира, в каком я теперь жил, служила напоминанием, сколько я потерял. Получался замкнутый круг: чем больше я делал, тем больше хотелось сделать. Уставая до изнеможения, когда мышцы от незнакомых нагрузок сводило узлом, я считал это ощущение

наградой за упорный труд. Похожие чувства возникали у меня после футбольных тренировок в колледже. В конце сентября я убедил Фредди, что достаточно окреп, чтобы одному, без Кометы, лететь в Омаху и неожиданно появиться на церемонии принятия Кили в адвокатскую ассоциацию штата Небраска. Это был мой первый одиночный за восемь лет полет. Кили и Линдси несказанно удивились моему приезду и хорошему настроению.

– Папа, я тебя не узнаю! Ты выглядишь… таким здоровым!

Тот день был знаменательным для Кили, но плакала она, потому что радовалась за меня. У Линдси тоже глаза были на мокром месте, однако она отнеслась ко мне сдержаннее.

– Прекрасно выглядишь, отец. Как ты себя чувствуешь?

– На миллион долларов!

– Правда?

– Конечно. Доктор Фрей не врач, а волшебник.

– Что ж, поверю, если ты так говоришь.

Я не обратил внимания на ее скептический тон. Для меня было важнее, что дочери, как и Фредди, поняли, что все это не сказка. Чудовище вновь превратилось в принца.

Присутствовавшие на церемонии судьи, юристы и секретари судов подходили и восхищались моим преображением.

– Не могу поверить, что это ты! Прекрасно выглядишь.

Если бы они знали, как их замечания подогревали мое невысказанное желание вернуться к адвокатской работе. В пятьдесят один год я мог бы находиться на вершине профессионального взлета.

Когда прозвучал первый звоночек, я не обратил на него внимания и не сообразил, что пора снизить на несколько пунктов свои надежды. После перелета в Омаху и часовой поездки к зданию Капитолия в Линкольне, присутствия на церемонии приведения к присяге и нескольких последующих мероприятиях я не сумел заснуть. Таз бесконтрольно дергало почти точно в ритм приступам боли в ступнях и пальцах ног. Дают себя знать воспалившиеся нервы. Всему, чтобы успокоиться, требуется время. «Скоро пройдет», – бормотал я как молитву, массируя ступни. Три дня в постели после возвращения в Седону, и я воскресну.

Комета в это время активно перестраивалась. Она знала меня, когда была обычным домашним любимцем, которому я радовался как компаньону и товарищу по комнате, но не ждала от меня ничего сверх того, что я ее выгуляю, буду к ней добр и прослежу, чтобы в ее миске была свежая еда. Постепенно Комета стала существом, которое больше всех обо мне заботилось, что налагало на нее огромную ответственность, и превратилась из друга в наставника. В качестве служебной собаки ждала, что я стану вести себя не как забулдыга-пьянчужка, а как рассудительный, взрослый человек. В последние четыре года я постоянно зависел от нее, если только не сидел в кресле или не лежал в постели.

Теперь, чтобы подняться с кровати и при этом не упасть, борзая мне больше не требовалась. Я вставал с кресла без ее помощи и мог обойти дом без Кометы и без палок. В услугах служебной собаки я нуждался не так часто. Иногда просил ее поддержать меня. Комет с трудом усваивала, какова ее новая роль. Иногда, видя, что я стою, никем не поддерживаемый, недоуменно смотрела на меня, свесив хвост между ногами, и я читал в ее напряженном взгляде тревогу.

– Ты перестанешь или нет? Мы с тобой уже все обсудили. Уйди с дороги.

После возвращения из Омахи я возомнил, будто могу разгуливать по улице без палок и без собаки. Комета не соглашалась и, когда я собирался во двор, вставала в дверях, загораживая выход.

– Я же тебе сказал: мне не нужен костыль!

Я протискивался между борзой и косяком и уходил. Но и Комета успевала прошмыгнуть в щель, прежде чем я мог захлопнуть дверь. Не сомневаюсь, она делала это с единственной целью – хотела насладиться моментом, который наступал минут через пятнадцать, и всем своим видом показывать: «Ну что я тебе говорила?»