История Лизи
Шрифт:
Причиной ухода стали эти воспоминания или все то, что он носил в себе? Точно она не знает, но уверена, что эта детская манера разговора… от нее точно мурашки бегут по коже… а вдруг он вернулся к теплицам, чтобы закончить начатое? На этот раз разрезать не руку, а горло?
Она спешит на кухню (в квартире только кухня и спальня) и краем глаза видит его, свернувшегося на кровати. Спит он в обычной для него позе зародыша, колени чуть ли не касаются груди, лоб упирается в стену (осенью, когда они съедут с этой квартиры, на стене останется слабое, но все-таки различимое пятно – метка Скотта). Она не раз говорила, что ему было бы больше места, если б он спал с края кровати, но он всегда ложится к стене. Сейчас чуть меняет позу, пружины скрипят, и в свете уличного фонаря Лизи видит черную прядь волос на его щеке.
Его не было в кровати.
Но он здесь, в доме. Если она сомневается, то может подсунуть руку под прядь волос, на которую смотрит, приподнять ее, почувствовать вес.
Может, мне только приснилось, что его нет?
Это логично (вроде бы), но, вернувшись в ванную и сев на унитаз, она думает: Его не было. Когда я встала, эта долбаная кровать была пуста.
Она поднимает сиденье после того, как заканчивает свои дела, потому что он, если встанет ночью, будет слишком сонным, чтобы вспомнить об этом. Потом возвращается в кровать. К тому времени уже спит на ходу. Он рядом с ней, и это имеет значение. Конечно же, только это и имеет.
Второй раз она просыпается не сама.
– Лизи.
Скотт трясет ее.
– Лизи, маленькая Лизи.
Она не хочет просыпаться, у нее был тяжелый день (черт, тяжелая неделя), но Скотт не отстает.
– Лизи, проснись.
Она ожидает, что утренний свет ударит в глаза, но еще темно.
– Скотт. В чем дело?
Она хочет спросить, не началось ли кровотечение, не сползла ли повязка, но это очень сложные вопросы для ее затянутого туманом сна мозга. Поэтому сойдет и «В чем дело?».
Его лицо нависает над ее, сна нет ни в одном глазу. Он взволнован, но его не гложет страх, и у него ничего не болит. Он говорит:
– Мы не можем и дальше так жить.
Эта фраза разгоняет сон, потому что пугает ее. Что он такое говорит? Хочет порвать с ней?
– Скотт? – Она шарит рукой по полу, находит свой «таймекс», щурясь, всматривается в циферблат. – Еще только четверть пятого! – Голос недовольный, раздраженный, и она недовольна и раздражена, но при этом и испугана.
– Лизи, мы должны жить в настоящем доме. Купить его. – Он мотает головой. – Нет, это потом. Я думаю, мы должны пожениться.
Облегчение охватывает ее, и она откидывается на подушку. Часы выскальзывают из расслабившихся пальцев и падают на пол. Это нормально. «Таймексы» выдерживают все, продолжая тикать. За облегчением следует изумление; ей только что сделали предложение, как леди в романе. За возом облегчения последовала маленькая красная тележка ужаса. Предложение ей сделал (в четверть пятого утра, обратите внимание) тот самый парень, который продинамил ее вчера вечером и превратил руку в кровавое месиво после того, как она отругала его за это (и наговорила кое-что еще, что правда, то правда), а потом вернулся, протягивая ей раненую руку, как какой-то долбаный рождественский подарок. У этого парня умер брат, о чем она узнала этой ночью, и мать погибла вроде бы только потому, что он (как там выразился этот модный писатель?) вырос слишком большим.
– Лизи?
– Замолчи, Скотт, я думаю. – Но как трудно думать, когда луна зашла, и время остановилось, что бы там ни показывал «таймекс».
– Я тебя люблю, – мягко говорит он.
– Знаю. Я тоже люблю тебя. Дело не в этом.
– Может, в этом, – возражает он. – В том, что ты любишь меня. Может, в этом все дело. Никто не любил меня, кроме Пола. – Долгая пауза. – И, наверное, отца.
Она приподнимается на локте.
– Скотт, множество людей любит тебя. Когда ты читал отрывки из своей последней книги… и той, над которой сейчас работаешь… – Она скорчила гримаску. Новая книга называлась «Голодные дьяволы», и то, что она читала и слышала, ей определенно не нравилось. – Когда ты читал, послушать тебя пришли около пятисот человек! Им пришлось перевести тебя из Мэн-лодж в аудиторию Хока! Когда ты закончил, они аплодировали тебе стоя!
– Это не любовь, – отвечает он, – любопытство. И, только между нами, это шоу уродов. Когда ты публикуешь свой первый роман в двадцать один год, ты узнаешь все о шоу уродов, пусть даже твою книгу покупают лишь библиотеки, и она не выпускается массовым тиражом. Но ведь тебя не волнуют все эти вундеркинды, Лизи…
– Волнуют… – Она уже полностью проснулась или почти полностью.
– Да, но… дай мне сигарету, любимая. – Его сигареты на полу, в пепельнице в виде черепахи, которую она держит для него. Она протягивает ему пепельницу, вставляет сигарету между губами, дает прикурить. Он продолжает. – Но тебя также волнует, чищу я зубы или нет…
– Ну… да…
– И избавляет ли шампунь, которым я пользуюсь, от перхоти, или, наоборот, от него ее становится только больше…
Его слова напоминают ей кое о чем.
– Я купила флакон этого «тегрина», о котором говорила тебе. Он в душе. Я хочу, чтобы ты его попробовал.
Он хохочет.
– Видишь? Видишь? Идеальный пример. У тебя холизмический подход [43] .
– Я не знаю этого слова.
Он вдавливает сигарету в пепельницу, выкурив лишь на четверть.
43
Холизм – философия целостности.
– Он означает, что ты, когда смотришь на меня, видишь с головы до пят. С одного бока до другого, и все, что ты видишь, одинаково важно.
Она обдумывает его слова, кивает.
– Пожалуй.
– Ты не знаешь, каково это. В детстве, когда я был всего лишь… когда я был одной личностью. Эти последние шесть лет, когда я стал другой. Это определенно шаг к лучшему, но все равно остается полно людей, что здесь, что в Питтсбурге, которые считают Скотта Лэндона… чудесным «музыкальным автоматом». Бросаешь в него пару баксов, и он выдает долбаную историю. – В голосе злости не слышится, но Лизи чувствует, что он может разозлиться. Со временем. Если он не найдет места, куда сможет прийти и почувствовать себя в безопасности, то начнет злиться. И да, она может стать тем человеком, к которому он сможет прийти. И да, она сможет создать такое место. Он ей в этом поможет. В определенной степени они его уже создали. – Ты – другая, Лизи. Я понял это с того первого раза, как встретил тебя на вечере блюзов в Мэн-лодж… ты помнишь?
Иисус, Мария и Иосиф-Плотник, она помнит. В тот вечер она пошла в университет, чтобы посмотреть на художественную выставку, развернутую около аудитории Хока, услышала музыку, которая доносилась из Мэн-лодж, и вошла, просто так, из прихоти. Он пришел несколькими минутами позже, оглядел практически полный зал и спросил, занята ли вторая половина скамьи, на которой она сидела. Она едва не прошла мимо Мэн-лодж. Если бы не заглянула туда, успела бы на автобус, который отъезжал в Кливс-Миллс в половине девятого. Если бы прошла мимо, то в эту ночь лежала бы в постели одна. От этой мысли у нее возникают те же ощущения, что и при взгляде вниз из окна на высоком этаже.